Дурная кровь - Даль Арне - Страница 25

И сейчас он уже сидел на своем месте, когда его сотрудники, один за другим, только начинали собираться в “штабе” — каждый приходил со своим опытом и переживаниями, каждый, переступив порог, чувствовал, что общее настроение изменилось.

На улице дождь продолжал лить как из ведра, и можно было надеяться, что он по крайней мере смоет все ложные следы, если не удержит преступников дома.

Начали с обсуждения ложного следа по имени Лабан Хассель. Йельм и Чавес кратко резюмировали все, что знали о трагической судьбе молодого человека: испытывая сильную психологическую зависимость от отца и стремясь привлечь его внимание, сын угрожает ему, затем вступает в граничащую с инцестом связь с его бывшей женой, в результате оба — и сын, и бывшая жена — проходят стерилизацию, чтобы не плодить гнилые отцовские гены, а отец умирает той страшной смертью, которая была ему предсказана.

Йельму и Чавесу казалось, что они докладывают сюжет мыльной оперы директору коммерческого телеканала. Директор канала принял их рассказ без восторга:

— Значит, это не он?

— Нет, — хором ответили Йельм и Чавес. А Йельм добавил: — Но совсем закрывать эту дверь мы не будем.

— Ладно. Гуннар?

Нюберг хмуро и лаконично пересказал события прошлой ночи во Фрихамнене. Когда он закончил, Сёдерстедт скептически заметил:

— Это все равно что обнаженка в Тантолунден.

Заметив недоумевающие взгляды коллег, он пояснил:

— Ну тот мужик, которого поколотила женская футбольная команда.

— Все же эту дверь мы пока тоже закрывать не будем, — возразил Хультин и поставил точку в обсуждении сделанного.

Несмотря на своеобразную форму докладов и отсутствие конкретных результатов, настроение в группе оставалось на высоте.

Сказанное имело некий потенциал, его только нужно было найти.

— Кто он? — спросил Чавес. — Этот убитый во Фрихамнене?

— Не опознан, — ответил Хультин. — Отпечатки пальцев ничего не дали. Классический Джон Доу, как американцы называют неопознанные трупы. Лет двадцать пять, русый, больше никаких примет. Вскрытие тоже ничего не показало. Никаких травм или болезней, если не считать четырех выстрелов в сердце.

— Без травм или болезней он лежал на столе перед патологоанатомом, — схохмил Сёдерстедт, заранее зная, что коллеги его не поддержат. Так и случилось.

— Надо поискать, не осталась ли где-нибудь во Фрихамнене его машина, — продолжал Хультин. — Гуннар поедет на фирму “Линк коуп” и порасспрашивает. Отпечатки пальцев мы пошлем на экспертизу в Интерпол и пригласим родственников всех недавно пропавших без вести людей для опознания трупа. Вигго придется поехать в морг и присутствовать при опознании. Остальные работают в прежнем режиме.

Прежний режим на практике означал ожидание. Но как ни странно, все расходились с собрания окрыленными. Объяснить это состояние было невозможно, они просто чувствовали запах добычи, это чувство объединяло их — как раз благодаря этому качеству Хультин когда-то отобрал в свою группу именно их.

Даже Вигго Нурландер, который получил на первый взгляд совершенно бесперспективное задание, парил как на крыльях, и не только потому, что его гены были увековечены в будущих детях. Нурландер чувствовал необъяснимый душевный подъем и не унывал оттого, что придется провести остаток дня в обществе опечаленных родственников, которые вряд ли узнают в убитом близкого человека.

Он забежал в кабинет и прихватил свою супермодную, даже чересчур легкомысленную кожаную куртку. До того, как его в Таллине прибила гвоздями к полу русская мафия, он всегда носил дорогой офисный костюм и был образцовым служакой, свято верящим в систему, приказы вышестоящих лиц и общественный порядок. Он был воспитан в другом мире, нежели тот, в котором ему теперь приходилось работать. Он сделал это открытие во время расследования “убийств грандов” и тогда же решил действовать на свой страх и риск: отрекся от столь любимого им порядка и в одиночку отправился в Эстонию “разбираться” с преступниками. Наука, которую ему там преподали, укрепила его уверенность в своей правоте. А жестокие удары молотка навеки отбили охоту принимать что-либо на веру. Не верить никому, кроме самого себя. И себе тоже верить с осторожностью.

Зато теперь он вдруг почувствовал себя настоящим мужчиной и всерьез занялся своей внешностью. Где прежний животик, лысина и офисный костюм? Теперь Вигго Нурландер ходил в рубашках-поло и кожаной куртке, за которой он сейчас и зашел в свой кабинет.

Коллега, с которым он делил комнату, Арто Сёдерстедт, сидел за компьютером, но взгляд его блуждал где-то далеко за окном. Раньше они постоянно спорили, теперь стали добрыми друзьями и полагали, что различия в характерах только укрепляют их дружбу. На появление Нурландера Сёдерстедт отреагировал добродушным кивком и снова углубился в свои мысли, а Нурландер, схватив куртку, выбежал в коридор и направился вниз, в гараж, где стоял его служебный “вольво”. Он выехал на Бергсгатан, которая сейчас больше напоминала полноводную реку в начале ледохода. Осенние воды неслись вниз, в сторону Шеелегатан, а Нурландер пробивался против течения вверх, на площадь Фридхемсплан, и дальше, в сторону Каролинской больницы.

Скоро ему исполнится пятьдесят. Почти тридцать лет назад он был женат и провел в браке пару весьма неприятных лет. С тех пор его отношения с противоположным полом развивались ни шатко ни валко и вдруг сейчас, на пороге пятидесятилетия, переросли в настоящую круговерть ни к чему не обязывающих случайных связей. До сегодняшней ночи Нурландер полагал, что это — компенсация за годы подавленных инстинктов, и только сейчас ему пришло в голову, что это реакция тела на тиканье внутренних биологических часов. Ему представились ряды предков, чьи имена терялись в глубине веков и восходили к самому Адаму: у каждого из них был следующий в роду, которого он похлопывал по плечу, и это похлопывание сливалось в требовательное тиканье биологических часов: “тик-так, тик-так”, а голоса этих мужчин сливались в хоре, который твердил: “Не дай прерваться роду. Не будь последним”. Раньше Нурландер никогда не думал о детях, сейчас же эта мысль полностью завладела им: ему надо стать отцом, он хочет быть отцом, он должен стать отцом. И все из-за этой странной женщины, почти его ровесницы, которая как весенний ветер ворвалась в его холостяцкую квартиру на Бундегатан, позволила себя оплодотворить и исчезла в осенней мгле. Они провели вместе не больше четверти часа. Теперь она носит в себе кусочек его жизни. Он был уверен в этом. И, вспоминая ее, понимал, что и она в этом уверена.

Мало-помалу Нурландер пришел к выводу, что лучше и быть не могло. Его гены будут жить дальше, предки перестанут постукивать его по плечу, а он избежит всех неприятностей, сопряженных с отцовством. На склоне лет сын — нобелевский лауреат — посетит его в доме престарелых, потому что поймет, от кого унаследовал свой талант, а поняв, сделает все возможное, чтобы, пока отец еще находится в добром здравии, отыскать его, упасть перед ним на колени и возблагодарить за дарованную жизнь.

Пронзительный гудок фуры вернул его к действительности, точнее сказать, в свою полосу движения, и он даже успел вписаться в поворот, ведущий к моргу Каролинской больницы, где его с нетерпением ждал неопознанный труп.

Пройдя по коридорам, мало чем отличающимся от коридоров полицейского управления, Вигго Нурландер спустился в знаменитый подвал и, встретив не слишком дружелюбный прием со стороны медсестры, наконец предстал пред очи легендарного судмедэксперта Сигварда Кварфурдта, господина семидесяти пяти, если не больше, лет, обладателя безупречных манер и невообразимо неряшливой одежды. Из всех врачей такая комбинация возможна только у ученых и патологоанатомов — и те, и другие не боятся вызвать неудовольствие пациентов. Его называли Квар Фурт^[42], и он действительно пришел на эту работу давно, быстро на ней освоился, очень долго на этом месте оставался и был известен своим черным юмором. Одну из старых шуток он не преминул тут же продемонстрировать Нурландеру: