От солдата до генерала. Воспоминания офицера-связиста об управлении войсками в военных кампаниях Тре - Праун Альберт - Страница 17

Связь с Мюнхеном я потерял с начала 1922 г. Мне, собственно, написали в Кассель из командования военного округа, что при принятии присяги мне не следовало упоминать о моих «обязательствах перед баварским правительством». Несмотря на это, я продолжал считать себя частью баварского контингента. Несколько дней спустя я стал свидетелем, как генерал Рейнхардт комментировал мюнхенский мятеж собравшимся вокруг него фенрихам его дивизии, которые вернулись из Баварии после того, как их мюнхенская военная школа была распущена. Он мог себе это позволить. Генералу, последнему военному министру Пруссии, мы рассказывали о наших попытках добиться взаимопонимания с унтер-офицерами и личным составом, что было очень важно для нас, молодых офицеров. Рейнхардт считал ошибкой наши сборы оружия, державшиеся в тайне от контрольной комиссии союзных держав. До того как это оружие потребуется, появится новое и лучшее. Со временем мы начинали все больше ценить этого великого солдата. Первый раз он посетил наш урок французского языка. Наши результаты были ужасны. Он позволил нашему гражданскому учителю уйти и только после этого сделал пару замечаний о важности изучения иностранных языков и продемонстрировал свое прекрасное знание французского языка. 27 января 1924 г. мы были у него в гостях вместе с учителями и нашими дамами. Его первый тост был за человека, чей 65-й день рождения мы праздновали в этот день, – кайзера Вильгельма II.

Капитан Шпанг пробудил в нас глубокий интерес к военной истории. Он широкими мазками живописал перед нами картины разных походов и битв – Фридриха II Великого в XVIII в., с Наполеоном в начале XIX в., войн 1866 г.[19]и 1870 – 1871 гг.[20], вплоть до мировой войны. С помощью схем он показывал, как полководец принимал то или иное решение. Капитан Шперрле беспрерывно рассказывал об авиационных эскадрильях и авиационных дивизиях. Артиллерийский офицер штаба всю зиму рассказывал о снарядных трубках и содержимом снаряда. Самыми скучными были уроки штабного офицера из подразделений войск связи. Он ограничивался только тем, чтобы объяснить разницу между демпферированной и недемпферированной рацией. Как должен будущий офицер штаба обращаться с этой техникой и устанавливать связь, не было сказано ни слова. Советник посольства сравнил конституции Бисмарка и Веймарскую. Этого было явно недостаточно, в его лекциях не упоминалось международное право, конвенция 1-й Гаагской конференции о законах и обычаях сухопутной войны, Женевская конвенция.

Осень 1923 г. была омрачена инфляцией. Марка страшно обесценилась. Заработок в миллионы и миллиарды новых банкнотов нужно было сразу тратить на хлеб, масло, бытовые предметы домашнего обихода, прежде чем и эти деньги потеряют в цене. Рентная марка представляла собой купюру в виде единицы с 12 нолями. Крайне скромным было жалованье в 180 новых марок женатого обер-лейтенанта с 10-летним стажем. Хотя ужин в Касселе состоял в основном из жареного картофеля и хлеба с маргарином, это не могло поколебать наше жизнелюбие и нашу надежду на лучшие времена. Зато, по крайней мере, весной расцвел Ремшталь[21]. Клецки по-швабски и другие швабские изысканные блюда пополнили наше бременско-баварское меню. Вместе с нашими учителями мы отправились в двухнедельную конную поездку по весеннему Вюртембергу. Сады в цвету были невыразимо прекрасны. Крестьяне подносили кувшины сидра сначала коноводам, а потом нам, чтобы утолить жажду; обстановка была непринужденной. Когда мы наконец-то вечером располагались на ночлег в чистых комнатах, наступало время «ужина». Это значило, что наши пустые желудки принимали одну или две «четверти» вина. Затем, как правило, нам предлагали аппетитное жаркое из телятины с клецками.

Летом 1924 г. я был командирован на семь недель в 5-й артиллерийский полк на учебный плац Мюнзинген. Сначала я обучался в конной батарее капитана фон Берга, потом – в моторизованной батарее капитана Хаазе. Последний прилагал большие усилия, чтобы мы поняли, от каких факторов зависел выход на позицию и ведение огня и поддержка пехоты. Несколько недель я провел на светометрической, топографической и звукометрической батареях разведки. Не вдаваясь в подробности, я уяснил для себя их назначение. Затем прошли батальонные и полковые учения пехоты. Мы получили почетное задание доукомплектовать двумя орудиями сопровождения тяжелую артиллерию батальона. И в завершение прошли дивизионные учения на равнинной местности, которые продолжались днем и ночью без перерыва, как в условиях войны, под командованием генерала Рейнхардта. Я отвечал за подвоз боеприпасов на батарее Берга и отдавал приказы на огневой позиции. Расчеты на дальность стрельбы были не всегда верны, но возможности для проверяющих оценить результат никак не представлялось. Каждый раз, как только они собирались это сделать, двух холостых залпов было достаточно, чтобы их лошади тут же скакали прочь. Одного или двух часов сна на охапке соломы в перерывах между стрельбами вполне хватало.

Первый год на занятиях мы учились командовать усиленным пехотным полком, второй год – дивизией. Теперь нас ждал так называемый год практической подготовки в частях. Командир 5-го батальона связи в Канштатте[22] майор Тон по-дружески предложил мне помочь получить назначение к нему. Но я с молодой женой хотел оказаться в привычной обстановке в Мюнхене. Это должно было мне помочь на новом месте службы.

Новый командир на Лазаретштрассе майор Прюгель заявил, что теперь мне дается замечательный шанс выкинуть из головы все напрасные мечтания о службе в штабе. До того, как приступить к строевой службе, я был командирован на две недели на Мюнхенскую скотобойню. Здесь полковой ветеринар пехотных частей вел для обер-лейтенантов курс санитарного осмотра мяса. Начальство исходило из предположения, что в будущей войне из-за нехватки ветеринарных врачей войсковые офицеры будут вынуждены сами при забое выявлять вредные для солдатского питания части туши и их вырезать. В просторном помещении мы наблюдали за забоем бессловесных животных, совали свои носы в их туберкулезные легкие, рассматривали больные лимфатические железы. Мы увидели массовый забой свиней, сидели перед прозекторами и искали трихин. Особое впечатление оставил цех по переработке требухи. Нам было тяжело присутствовать при забое лошадей. Было поучительно познакомиться с работой мясника, хотя бы нам и не пришлось в будущем заниматься этим ремеслом.

В чине старшего ротного офицера я поступил во 2-ю роту под командованием капитана Лёвенека. Он был необычайно усерден по службе, но настроен холодно по отношению к солдатам. В прошлом он был рабочим на железной дороге, пилотом дирижабля, шофером, но имел еще и небольшой опыт в службе связи. Этот свой пробел он пытался компенсировать муштрой. Мне была отдана под начало ротная конюшня. Возчики были люди старые и крепкие, которые, можно сказать, не подходили для службы связистами, но были отличные кавалеристы. Мы теперь имели собственное ремонтное депо. Я отдал приказ молодым ремонтирам первого года службы, призванным на 5 лет, являться ко мне утром к 6 часам. Старых ремонтиров обучал полковник кавалерии Людвиг, он также вел занятия в офицерской кавалерийской школе с 11 до 12 часов. У меня между тем было еще конное отделение унтер-офицеров роты. Для строевой подготовки ездовых оставалось только 6 – 8 человек, это были фуражиры и подсобные рабочие. На пятом или шестом году обучения для них это было нелегким делом. День начинался с объезда вокруг казарменного двора. Командир, сидя на мощном белом жеребце, пускал его шагом, рядом шел конюх, который докладывал о происшествиях во время ночного дежурства. Затем выезжал конный корпус трубачей с литаврами. Завершал утренний смотр командир дивизии – генерал артиллерии барон Кресс фон Крессенштейн. Он внимательно осматривал каждое конное подразделение, но мы были всегда на высоте, и о нас отзывались как о лучшей части дивизии. Однажды на беговой дорожке моя лошадь взбрыкнула и ударила меня копытом по бедру, так что я рухнул как подкошенный. Посочувствовавший мне штабной врач прописал для лечения огромной опухоли на месте кровоизлияния «природный массаж» – то есть прогулки пешком, а поскольку я хромал, то мне предписывалось совершать их в штатском.