Тупая езда - Уэлш Ирвин - Страница 8

Мне не по душе эта работенка, потому что стоит кому-нибудь хотя бы раз назвать тебя преступником, как преступления начинают сами тебя находить. Я не гангстер, не профессиональный вор и не наркоторговец, но я никогда не смотрю дареному коню в зубы. Если кто-то предлагает тебе маленькую сделку и она выглядит привлекательной, то почему нет. Но есть бездельники, которые приходят и расписывают самые что ни на есть бессмысленные, бредовые и гиблые предприятия просто потому, что они ищут, чем бы заняться, ищут приключений. Я отвечаю таким придуркам — вежливо, конечно: отъебись. Торговля наркотой — это большой риск и куча возни за копейки. Бомбить скучно, а порнушка — просто приятный небольшой приработок в свое удовольствие, но на него нельзя рассчитывать. Когда у меня есть выбор, я могу подсобить Коннору, но только не Тайрону или Пуфу. Присматривать за шлюхами и сутенерами, уж простите, не в моем вкусе.

— А вот и больница, можете просто остановить здесь, — доносится голос с заднего сиденья.

— Не вопрос. Опять идешь смотреть на мохнаток, чувак?

— Вроде того.

— Работка не из простых, но кто-то ведь должен этим заниматься! Так подумаешь, а ведь я видел уже кучу мохнаток на заднем сиденье этого кэба. Правда, обычно это не те, что ходят к тебе, верно, приятель?

— Да, наверное… Ну, спасибо вам.

— Расскажу еще одну вещь, приятель, насчет технической стороны дела. Ты же знаешь, что у эскимосов типа миллион слов для обозначения снега, так вот у вас, гинекологов, наверняка столько же для мохнаток, да? Готов поспорить, что так, — заливаюсь я, проворачивая старый трюк: держу двери закрытыми, пока не появится кошелек, да еще и балаболю без конца! И тогда чувак платит как надо; успех! Такой гондон никогда не даст на чай, если сидеть как чмо с кислой рожей. Этот тухлый придурок, Толстолобый, всегда ноет насчет чаевых. Да потому, что ты чмо с кислой рожей, говорю.

Но этот паренек раскошелился и, кажется, даже заинтересовался.

— Эскимосы? Снег… Да, нужно это запомнить!

И вот я еду обратно в центр. Забираю еще немного кокоса у Рехаба Коннора и отвожу товар в Лит, к Монни. Коннор сейчас, наверное, один из главных поставщиков в городе. Сам он никогда не притрагивается. Вообще-то, официально он работает специалистом по реабилитации в Министерстве социальной защиты. Дает всем два номера телефона: один на тот случай, если ты чистый, но у тебя кризис и нужно с кем-то поговорить, а второй — если тебе нужно подогнать товар. Подмял под себя весь рынок, хитрожопый говнюк! Рассказывал мне как-то, что консультировал одного парня и тот говорит ему:

— Слушай, Коннор, это все не работает — воздержание, консультации. Мне правда нужна доза.

А Коннор отвечает:

— Без проблем, чувак, но ты должен позвонить мне на другой номер. Я забочусь о своей репутации. Нужно оставаться профессионалом.

Потом я решаю закончить на сегодня и заехать на район к моей старушке, Элис Ульрих, эта фамилия осталась у нее от покойного второго мужа, немца. Я стою на светофоре у мостов, недалеко от Театра фестивалей, и тут мне в окно стучит какой-то придурок. Наверное, я забыл выключить шашки.

— Занято, приятель, — говорю я ему.

— У вас горит знак «Свободно».

— Ну, значит, я забыл его выключить.

— По закону вы обязаны меня взять.

— Прости, чувак, я бы с удовольствием, но мне только что пришел заказ. — Я стучу по экрану. — Диспетчерская, вот. Автоматизированная.

— Да это чушь собачья!

— У меня связаны руки, приятель. Для меня не было бы большего удовольствия, чем подвезти тебя, но я раб диспетчерской. Не будешь брать заказы, которые дают, и тебя на всю ночь снимут с линии, — говорю я, а сам завожу двигатель и отъезжаю.

Я слышу, как он все еще стоит на тротуаре и продолжает нести какой-то бред про законы, с некоторыми придурками разговаривать бесполезно. В общем, я подъезжаю к светофору, сигналю какой-то брюнетке в длинном коричневом пальто, и она отвечает мне шикарной улыбкой. Приятно быть вежливым.

Итак, я еду к своей старушке в Сайтхилл. Она всегда говорит, что не выходит из дома, но, когда я к ней захожу, она стоит в пальто, шляпе и перчатках.

— Терри, сынок, не подбросишь свою старушку-мать? Я бы не стала просить, если бы не погода…

— Куда ты едешь?

— В Королевскую больницу.

Ебаный ты, сука, рот, это же на другом конце света, я только что оттуда.

— А что случилось, ты себя плохо чувствуешь?

— Нет, я в порядке, — говорит она. Потом смотрит на меня так решительно. — Если хочешь знать, я собираюсь навестить твоего отца.

Так я, сука, и знал, что здесь что-то нечисто.

— Отлично, то есть ты все подстроила, так?

— Он плох, Терри. У него рак. У него осталось мало времени.

— Тем лучше.

— Не говори так!

— Почему нет? — Я мотаю головой. — Поверить, блядь, не могу, что ты к нему едешь. Ты снова даешь ему возможность над тобой поиздеваться. Он столько лет тебя унижал.

— Но он все равно остается отцом… он твой папа и папа Ивон!

— И что он, сука, хотя бы раз для нас сделал?

Ее глаза гневно горят, и она указывает на меня пальцем:

— Даже не начинай! Что ты сделал для своих детей? У тебя их предостаточно, разбросаны там и сям, бог знает, где их только нет! Донна говорит, что уже сто лет от тебя ничего не слышала, она была здесь вчера с Кейси Линн.

— Что? Какой еще кесилин?

— Кейси Линн! Твоя внучка!

— А-а… с ребенком… — говорю я.

Вот сука, я уже и забыл, что у нашей Донны есть дочка… Я должен съездить на нее посмотреть, но никак не могу ужиться с мыслью, что я дед. Для пташек я ДЯТ: дед, которого я бы трахнула!

Она смотрит на меня этим своим говорящим взглядом:

— Ты что, до сих пор не видел ребенка, не видел свою собственную внучку, нелюдь?! Так?!

— Ну, я был немного занят…

— Ребенку почти год! Ты никчемный бездельник! Ты даже хуже, чем Генри Лоусон!

— Да пошла ты, — говорю я и просто вылетаю из дома. Старая карга может сама доехать на двух автобусах с пересадкой!

— Терри, подожди! Подожди, сынок!

Я сбегаю по ступенькам и сажусь в кэб, а снаружи опять начинается ливень. Кейси Линн, что это вообще, сука, за имя такое для ребенка? На экране все то же сраное сообщение из диспетчерской. От этого придурка Джимми Маквити — Большая Лиз говорила, что сегодня он за нее.

ПАССАЖИР НА УЭСТЕР-ХЕЙЛЗ-ДРАЙВ, 23.

Я отвечаю:

ТОЛЬКО ЧТО ВЗЯЛ ПАССАЖИРА В САЙТХИЛЛЕ.

Он:

ТЫ ЕДИНСТВЕННЫЙ КЭБ В ЭТОМ РАЙОНЕ.

Я:

КАКОЕ СЛОВО ИЗ «ТОЛЬКО ЧТО ВЗЯЛ ПАССАЖИРА В САЙТХИЛЛЕ» ТЕБЕ НЕ ПОНЯТНО?

После этого надоедливый говнюк затыкается. Но тут я поднимаю глаза и от злости бью кулаком в приборную панель, потому что вижу, как мать спускается по ступенькам и направляется по улице в сторону магистрали. Я объезжаю многоэтажку с другой стороны и замечаю, что она стоит рядом с временной автобусной остановкой под проливным дождем: здесь нет теперь даже сраной крыши, спасибо этим придуркам с их гребаными трамваями. Я подъезжаю к ней и опускаю стекло:

— Мам, залезай!

— Спасибо, я автобус подожду!

— Слушай, прости! Я просто не хочу, чтобы он снова тебя унижал. Давай залезай!

Кажется, она еще какое-то время раздумывает, но затем сдается и садится в кэб.

— Возьми и докажи, что ты лучше, чем он. — И она качает пальцем, указывая на меня. — Веди себя со своими детьми так, как должен! Встречайся с Донной! Звони Джейсону! Познакомь девушек!

Я не намерен снова с ней спорить на этот счет. Я не так плох, как она меня рисует. Каждые несколько недель я звоню Джейсону в Манчестер. Мы с мамой выезжаем на окружную и едем преимущественно в тишине, пока я не высаживаю ее у больницы. Она спрашивает, не хочу ли я зайти к нему или что-нибудь передать.

— Передай ему спасибо за нихуя и пусть катится к черту.

Она уходит и идет внутрь, она явно не в духе, и все это заставляет меня задуматься. Поэтому я беру и — а, хуй с ним — звоню Сюзанн и Иветт, мамочкам малыша Гийома и Рыжего Ублюдка, и договариваюсь сходить куда-нибудь вместе. Они не могут в это поверить, но, кажется, обе счастливы.