Агент полковника Артамонова
(Роман) - Яроцкий Борис Михайлович - Страница 34

Не успел он сбросить с плеча наполненный рыболовным товаром ящик, как в кофейню нагрянул патруль полевой полиции — два мордатых солдата и пожилой усатый сержант с голубыми петлицами. Они сразу же направились к столику, за которым присел человек в выгоревшей на солнце феске.

— Документы, — потребовал сержант.

Константин предъявил свидетельство ветерана Крымской кампании.

Сержант читал, перечитывал, смотрел на сидящего за чашкой кофе ветерана. Константин знал, что этот потертый на изгибах документ был подлинным. Он принадлежал недавно умершему отставному солдату и похороненному на городском кладбище в Скутари — это через пролив напротив Константинополя.

— Торговец?

— Угадал, сержант.

— Патент имеется?

Патент был оформлен на имя Хаджи-Вали, отставного солдата, ветерана Крымской кампании, на случай, если придется торговать знакомым товаром — рахат-лукумом. А тут неожиданно попал в руки другой товар — рыболовные принадлежности.

Хорошо, что Николай Дмитриевич предусмотрительно предложил в патент, «дающий право продавать рахат-лукум» вписать строку: «и иной другой товар в пределах всей империи».

— Куда направляетесь?

— В Никополь.

— Покажите, чем торгуете.

Константин раскрыл ящик. Рахат-лукумом здесь и не пахло, но рыболовные крючки тут же приковали алчный взор сержанта.

— Я вижу, что вы рыбак, — сказал Константин. — Как человеку, с которым меня роднила служба солнценосному, я вам презентую вот эти два крючка. С них не сорвется любая дунайская щука. Мне их привез капитан Миллер, мой бывший командир. Он недавно вернулся из отпуска.

Отдыхал у себя дома, в Германии. Говорят, теперь будет командовать табором. На слыхали?

— Что-то слышал, — промямлил сержант, возвращая «ветерану» его документы.

Уже когда кофейню покинули полицейские, сидевший за соседним столиком испитого вида болгарин подмигнул Константину, показывая на дверь:

— Легко ты отделался, дружище. За каждого чужого они берут деньги.

— Я ему подарил каленые крючки. Они дорого стоят. Это вам подтвердит любой настоящий рыбак.

— А что мне подаришь, если я тебя доставлю в Никополь? Завтра меня туда посылает хозяин, господин Цырлин. Тебе, торговцу, не понять, что такое — служить у хозяина. Если у тебя много крови — будет мало, а то и совсем не останется.

Чувствовалось, болгарин перебрал, смешивая вино с плиской, чтоб крепче ударяло в голову. Вот и говорил, что хотел. Трезвый — промолчал бы.

«Мне-то не понять, что такое хозяин-кровопийца? — про себя возразил Константин. — Хозяева, что в Одессе Коган, что в Виддине Цырлин, — мерзавцы одной масти».

Вслух произнес:

— Сторгуемся. А если я у вас заночую, то и добавлю за ночлег.

Ночлег был кстати. Уже третьи сутки Константин не смыкал глаз, а после чашки кофе совсем разморило. День хотя и выдался не знойным, и небо было затянуто облаками, все равно давила духота, как перед дождем.

Со стороны селения Кула влажный ветер доносил гнилой запах заросшего тростником болота. И зачем турки возвели крепость в таком неподходящем для житья месте?

Ответ напрашивался простой. Это был стык нескольких стран: подневольной Болгарии, вечно бунтующей Сербии, ко всему безучастной Валахии. Отсюда рукой подать до Австро-Венгрии, от нее немного восточней — Румыния, подмявшая под себя измученную Молдавию, а еще восточней — Россия, это смертельно опасное для Порты славянское государство. Однажды астролог султана Абдул-Азиза по расположению звезд установил, что Россия со временем превратит Порту в карликовую звезду. Астрологу отрубили голову.

В Виддине всегда располагался крупный гарнизон, в отдельные годы сосредотачивавший до тридцати тысяч пехоты и кавалерии. Отсюда на подавление славян посылались отборные войска — янычары и башибузуки, приученные рубить головы каждому, на кого укажет наместник султана.

Еще не так давно из Виддина шли войска в верховья Дуная — турки осаждали Вену. Но со временем могущество их иссякло, и теперь они уже не мечтали покорить Европу, стремились удержать то, что добыли мечом за пятьсот лет почти непрерывных войн. А добытое мечом, как известно, вечно не удержишь, кто посильней — отнимет. А у сильного отнимет сильнейший. И так, по всей вероятности, до бесконечности, пока люди не изведут друг друга до последнего младенца.

Обо всем этом говорили два собеседника: Константин Фаврикодоров (по документам турок Хаджи-Вали) и работник купца Цырлина болгарин Антон Игуменов. Оба они направлялись в Никополь.

Хаджи-Вали вез никопольским рыбакам немецкие каленые крючки и другие рыболовные снасти, а болгарина хозяин послал за винными бочками. На бочках Цырлин разбогател.

Он уже не первый год покупает у молдаван вино в дубовых бочках.

Вино в Болгарии не удается продать даже за гроши — своего, хорошего, достаточно и по дешевой цене, а вот бочкам, в той же Франции, цену не сложишь. Так что бочки для молдаван — это всего лишь тара, а для Цырлина — прибыльный товар.

Игуменов с рождения живет в Виддине, знает все, что делается в крепости. Слово за слово, рассказал, что до последнего времени в гарнизоне было пятнадцать тысяч отборных войск, сегодня и десяти нет.

— Сняли даже крепостные орудия. Не все, конечно. Десяток оставили. На всякий случай, — говорил он, как хвалился.

— Небось, продали, — предположил Константин.

— За такую продажу головы снимают. Еще в апреле, когда Россия объявила войну, орудия перевезли в Никополь. Да ты сам их увидишь на крепостных стенах.

— Зачем их перевозить, Виддин тоже крепость?

Игуменов тихо засмеялся.

— Вот что значит торговый человек. Быстро ты забыл, зачем перетаскивают орудия.

— Знаю, стрелять будут.

— Теперь — в точку. Там, я от офицера слышал, русские будут переходить Дунай.

— Значит, туда же и солдат погнали?

— Погнали их дальше. Аж в Рущук.

— А туда зачем?

— И там будут русские переходить.

— И тоже от офицера слышали?

— Ты в кофейне посиди вечерок, когда офицеры наливаются плиской. У них только и разговору о приближении русских.

— Но мусульмане вино презирают.

— Вино, но не плиску. Турецкий офицер любит жизнь, и отдавать душу Аллаху не торопится.

— А кого же тогда под пули посылают? — Константин вызывал Игуменова на откровенность. Он, считай, каждый вечер слышит, о чем говорят и спорят турецкие офицеры. Этого испитого болгарина они видят в кофейне не первый год, многие знают, и не в последнюю очередь полевая полиция, что Игуменов — работник торговца Цырлина, а Цырлин у местного начальства человек свой, первый жертвует деньги на процветание империи.

— Кого посылают под пули? — переспросил Игуменов и кнутовищем показал на стайку болгарских мальчишек, пасших у дороги козье стадо. — Раньше их посылали. Ребятишек превращали в янычар. И они резали своих кровных братьев, а сестер насиловали, того не зная, что это их кровные сестры. Впрочем, вам, туркам, этого не понять.

«Меня принимает за турка. Для дела это уже хорошо, — думал Константин. — А вот то, что мне этого не понять, — обидно. Мой Гочо меня зарежет, если мы еще раз встретимся. Нет, он уже не мой. Он — живая собственность султана».

Сидя рядом — плечо к плечу — с братом болгарином, Константин даже отдаленно не мог себе представить, что у него на родине в Габрово растут двое мальчишек. Родная мать им внушила, что Раджи-Ахмед, мудир почтового отделения, вовсе не их отец, а всего лишь отчим, а родной отец сражается за Болгарию и он скоро вернется с дедом Иваном.

Мальчишки спрашивали:

— А кто же тогда дед Никола?

— Отец вашего отца, — отвечала их мать Марьяна. — А дед Иван — он дед всем болгарам. Живет в крае, где полгода — зима, а полгода — лето. Любящие свою родину болгары едут к деду Ивану учиться.

— И мы поедем?

— Обязательно. Только вы об этом — никому. Не проговоритесь отчиму. Тогда он меня зарежет.

Ах, если б знать человеку, кто и где о нем думает, не было бы в мире столько тайн. Тогда и беды можно было избегать.