Хранитель. Первая война (СИ) - "Алекс Лекс" - Страница 4

— Это не скорбь, Эллардис, — сказал Иллигеас тем голосом, от которого она, сама не замечая, вытянулась, как по струнке. — Я лишь храню память.

— Светлая ему память, — ее глаза широко раскрылись и впились в него. — И все-таки… Последние дни ты отдалился от всех. Я понимаю, что у нас разные Ордены, но есть и общие советы. Тебе, как помощнику главы, должно быть на них.

— Все Ордены равны, — напомнил он, болезненную для своей гостьи правду. — Я знаю все, о чем говорят на советах.

— Значит, я зря беспокоюсь о твоей неосведомленности, — она учтиво склонила голову.

— Я благодарю тебя за заботу, — Иллигеас поклонился ей в ответ.

Эллардис, понимая, что разговор закончен, медленно подняла острый подбородок на достойную высоту, готовясь уйти. Уже после первых дней обучения в магистрате, она перестала пользоваться обычными лестницами и дверьми. Многие не поощряли этого, но спорить с правой рукой Темного Ордена, никто не смел, никто кроме Иллигеаса. Он один не покорился никаким ее чарам, ни ласковым, ни жестким. С Белым Орденом, она мирилась только из-за него, Изумрудный же, не ставила даже во внимание.

Уже собираясь раствориться, Эллардис остановилась и обернулась вполоборота.

— Раз ты все знаешь… Этиль Арад ждет пополнения. Новый указ будущего Архимага. Кого же приведешь ты в ученики? — мелодичный голос содержал в себе яд, о котором Иллигеас знал. — Будущий Архимаг сам хочет увидеть учеников и их наставников. На игрищах.

— Не думал об этом, — прямо ответил тот.

Эллардис исчезла. Недовольство внешне она скрывала. Мысли ее Иллигеас читать мог. Не все, правда, но недовольство увидел. Другую часть сознания, та умело припрятала от всех чтений. Дождавшись ее ухода, он подошел к самому краю башни. Тут не было бортиков, или балконов, только колонны и купол. Внизу мягким ковром стелились облака. Каждый вечер хотелось ему слиться с ними, но человеческое тело, вот уже чуть больше тысячи лет, не позволяло этого сделать. Оставалось только наблюдать.

Сны, самые страшные, успели посетить Хорана, пока он дремал у жаркого очага. Снились ему и города за морем, и былые создатели. Дремота отпустила его тяжело. Шея затекла, а голова болела так, что он еле встал на ноги.

— Одурманила, старуха! — он схватился за лоб и застонал.

Ведунья, сидевшая напротив него, криво ухмыльнувшись, пустила дым ноздрями и отложила трубку.

— Ты сам утомился, я лишь помогла тебе заснуть, чтоб не мешал, — сказала она. — Зазорного тут нет. Зато детки твои с золотыми головками теперь. На время, не забудь.

Отмахнувшись от едких клубов, Хоран склонился над корзинкой. Малыши сладко спали. Их черные волосы стали пшенично-золотистыми.

— К железу их не пускай. К оружию всякому, — прервала ведунья его любование.

Она много знала. Ее глаза хитро блестели. Хоран, будто чувствуя не доброе, уложил детей и накрыл корзину. Сквозь дым, он смотрел на лицо знахарки, которое покрывали глубокие морщины.

— Отец должен выучить сына, обучить всему, — с гордостью пробасил он, на что та мотнула головой.

— Все они сами знают. От рождения. В зеркала им глядеться не давай, — крепкие клубы совсем скрыли ее. — Железо им, что хлебный мякиш, а вот зеркало…оно им вернет истинное обличие. Если кто узнает, не посмотрит, что ты вожак и глава…

— Хватит! Сама держи язык за зубами. Никто не узнает, — Хоран подхватил корзину и покинул дом.

Ведунья только зубы оскалила. Зла она не держала. Закрыв дверь, она уселась в глубокое кресло, обтянутое грубой кожей, и задымила пуще прежнего.

На следующий вечер назначили наречение. Люди собирались с опаской. Колыбель Хоран не показывал до последнего момента. За широкими длинными столами, выставленными на поляне, сошелся весь народ, и старые и молодые. Разные домыслы витали в воздухе, пока глава не вынул детей из колыбели. Увидев их светлые головы, народ успокоился.

— Нарекаю сына своего Аргелором, наследника своего, а дочь — Тирой! — голос его звучал гордо, громко и как то чуждо, будто говорил не он.

После этого, празднество быстро набрало силу. Под песни и пляски закат сменился ночью. Зажглись костры, и веселье продлилось до самого утра.

С того вечера, время для Хорана понеслось, как птица. Дети росли, и не было им равных в Раданаре. Два его советника, имея своих отпрысков, завидовали Хорану белой завистью. Раньше остальных, его сын и дочь сели в седло и кони к ним шли сами, без понуканий. Все, чему их учил отец, они схватывали на лету, без долгих объяснений. Каждое его слово, они знали наперед.

Реадна же, напротив, общий язык с ними не нашла. У других матерей, дочери скоро осваивали домашнее хозяйство, перенимали мастерство шитья и выделки, тогда как в руках ее дочери, вся кухонная утварь ломалась и трескалась. Тира старалась учиться усердно, но дом будто выгонял ее прочь. За что бы она ни взялась, все обязательно ломалось, даже женские платья на ее плечах, превращались в лохмотья. Много раз Реадна пыталась причесать и ее волосы. Тяжелые, как из стали, прямые локоны, не желали лежать в косе, а все попытки их заплести, оканчивались кровавыми порезами. Пальцы от них, как ножом резало.

— Не моя ты дочь! — в сердцах крикнула однажды мать, когда ее подол окропили красные капли.

Глубокие порезы горели огнем и долго не заживали, а взгляд Тиры колол еще больнее. Два зеленых омута молча глядели на нее. Реадне казалось, что в них отражается весь мир разом.

Слова вылетели и затихли. Дочь, не по годам рослая, стояла напротив. Мгновение растянулось на целую вечность, а после она вышла из дома. Ее волосы не смел, трогать даже ветер, только брат. Его ладоням не делалось ничего. Хоран же, не желал думать об этом. Дети были ему в радость, не смотря на все роптания жены и слухи, которыми полнился Раданар.

В десять лет отец впервые взял их с собой на охоту, на оленей. Это было сложное дело. Тот, кто хотел на утро проснуться живым, никогда не убивал просто так. После всех долгих ритуалов, Хоран взял с собой крепкий лук и несколько стрел. Он с детьми и еще двое охотников, долго шли по кривым тропам в самую гущу леса, до небольшого ручья, со звонкими перекатами. Там, найдя покрытую мхом колоду, Хоран ловко скользнул ножом по своей ладони. Охотники встали кругом, озираясь по сторонам, пока кровь капала на зеленый мох.

— Зачем ты это сделал, отец? — спросила Тира.

— Я беру у леса, взамен отдаю ему. Таков закон, дочка, — тихо шепнул тот. — Я приношу свою жертву хозяину лесов. Тут его владения. Он пошлет нам добычу, и прежде, чем стрела в нее попадет, хозяин заберет ее жизнь.

— У хозяина норов сложен, — буркнул бородатый Мевор. — Не бей зверя без его ведома, не то ночью хозяин тебя навестит. Горло разорвет нерадивому охотнику…

В его волосах, медно-рыжих, уже пробивалась седина, как и у Хорана. Он сжал охотничий нож и припал на одно колено, ища следы в траве.

— Хозяин леса добрый, — вдруг проговорила Тира. — Вон он…

Ее рука указала в темную чащу, где высилась неясная фигура. Охотники дрогнули. Сам Хоран отступил на шаг назад, а дети его и бровью не повели. Сколько не пугал их лесной дух, меняя свои образы, Тира видела его истинную душу. Не испугалась она, и когда он подошел к ним. Не человек и не зверь, дух лесной, с ветвистыми рогами, как у оленя и горящими зелеными глазами. Его пальцы, с черными звериными когтями, коснулись волос Тиры. Отец ее замер, как каменный. Никто еще не видел хозяина леса так близко. От его вида у всех охотников кровь застыла в жилах.

— Уходи! — сумел выдавить из себя Хоран, нацелив на него лук. — Не тронь, и мы уйдем…

Хозяин вскинул рогатую голову. Его лицо не искажала ни ярость, ни злые мысли. Опустив когтистую лапищу, он в упор уставился на Хорана.

— Ты велик душою, человек. Не своих детей в дом принял. Будет вам добыча. Ступайте назад, — его голос шелестел, словно ветер в листве.