Кровь и туман (СИ) - "nastiel" - Страница 21

– Каждый год ты делаешь это: достаёшь фотографии Кирилла и подолгу смотришь на них, словно ждёшь, когда они оживут и дадут тебе ответ на единственный твой вопрос.

Артур опускается на пол рядом со мной. Берёт фото, которое я специально отложила в сторону – оно понравилось мне больше всего. На нём мы впятером: я, Артур, Ваня, Даня и Кирилл, стоим на детской площадке плечом к плечу. На мне, как и на близнецах, забавный вельветовый комбинезон кремового цвета. На Артуре футболка с логотипом какой-то футбольной команды. Кирилловы джинсы на коленях порваны, и через дырки виднеются красные ссадины. Кирилл держит меня за руку. У нас на шеях красуются одинаковые медальоны.

– Почему он это сделал? – спрашивает Артур, и я теряюсь на долгую секунду, пока не соображаю, что это и есть вопрос, который задаю себе я по его мнению.

Конечно. Ведь Кирилл покончил с собой для всех – и меня в частности, – чуть-чуть не дожив до тринадцати. И все вокруг меня думают, что я всё ещё скорблю по потерянному другу.

Так и есть, правда всё ещё тяжелее, ведь мой друг умер дважды: когда инсценировал свою смерть и когда встал на противоположную от закона сторону.

– Я уже никогда об этом не узнаю, – говорю я.

Здешняя судьба Кирилла для меня теперь – тайна за семью печатями. Ни причин, ни мотивов, ни целей. Кирилл не станет рассказывать мне во второй раз, в случае, если сделал это в первый. А ведь он наверняка сделал, если до сих пор изредка приходит, чтобы убедиться в моей верности.

Артур обнимает меня за плечи. Я продолжаю глядеть на снимок в его руках.

– Думай не о том, что случилось с Кириллом, а о том, сколько хороших моментов у вас было, – Артур целует меня в волосы. Так легко, ненавязчиво. Так по-братски. – Вспомни, как вы всегда круто проводили время! Я вам даже завидовал и очень злился, когда вы не брали меня с собой, потому что я для вашей компании, видите ли, был слишком старым.

Я хмыкаю, и этот толчок в лёгких неожиданно даёт старт первым слезам, подход которых до этого даже не чувствовался.

– Поэтому ты стал добровольцем? – спрашиваю я, утирая нос. – Потому что не хотел снова быть в стороне?

Артур долго не отвечает. Но в конце концов я всё-таки чувствую его короткий кивок.

– Я не мог позволить своей младшей сестрёнке проходить через всё это в одиночку.

Слава Романова из Дуброва – счастливица. Она сорвала куш, когда родилась в семье, по своей идеальности напоминающей рекламу йогурта с трогательной утренней сценой, где все улыбаются и донельзя счастливы.

– Спасибо тебе, Артур.

Дети на фотографии оживают. Я вижу их играющими, гуляющими, веселящимися. У них впереди длинная жизнь, но они не боятся её, потому что уверены – всегда будут рядом, стоя так же, плечом к плечу, прижимаясь тесно, передавая друг другу тепло и поддержку.

Я точно смогу сделать это; стать частью чего-то, что, если задуматься, мне не так уж и чуждо. Кирилл и Даня всегда были близкими мне людьми. Ваня спас мою жизнь, позволив миру узнать свой секрет. Артур… Если очень постараюсь, я привыкну к нему. Ведь мне не впервой быть сестрой, и я знаю цену таким отношениям.

Даже смерть едва ли сможет нас разлучить.

– Помнишь, как он там говорит? – спрашивает Артур. Я поднимаю на него глаза. Артур, чуть прищурившись, глядит на снимок, который продолжает держать за самый уголок. – У Бога на него есть план, да?

– Что-то вроде того.

– Ну вот. Где бы сейчас Кирилл ни был, он там, где и должен быть.

Я не верю в Бога, а потому для меня это всё не имеет смысла. Но я не высказываю Артуру своё сомнение, чтобы не портить момент.

И только молча вытираю следы слёз со щёк тыльной стороной ладони.

***

На последнем вечернем занятии мы с Беном впервые за долгое время разделяемся, выбирая разные лекции: он идёт на организацию и ведение разведки, я – на экстремальную медицину.

Занятие, на которое прихожу я, ведёт отец близнецов. Ваня и Даня почти на него не похожи, унаследовав тёмные прямые волосы, медово-карие глаза и многочисленные родинки от своей матери. Но когда Валентин надевает очки в чёрной прямоугольной оправе, встаёт у стола, опершись бедром на его угол, складывает руки на груди и принимается за рассказ, я не могу отказать себе в видении перед собой одного из его сыновей, того, который умеет использовать ресурсы своего мозга на все максимально возможные проценты.

– Травматический шок классифицируется в зависимости от причин его появления, – Валентин разворачивается к маркерной доске и быстро вырисовывает перечень из четырёх пунктов. Почерк у него Данин: округлый, обрывистый, местами абсолютно нечитаемый. – Возникающий вследствие механической травмы, вследствие операции, вследствие внутренних и наружных кровотечений и смешанный травматический шок.

Валентин носит грязно-жёлтый твидовый пиджак и красные брюки в серую клетку. У него русые вьющиеся волосы и привычка выкручивать пуговицы на рубашке.

– По степеням травматический шок тоже подразделяется на четыре степени: лёгкую, среднюю, тяжёлую и агонию.

Валентин много рассказывает, жестикулируя руками. Ученики любят его: никто не перебивает, если только этого не требует само задание лекции, слушают внимательно, а некоторые – даже с открытым ртом. Я сама стараюсь не отставать – спешно конспектирую всё, что слышу, едва ли улавливая саму суть.

По крайней мере, по записям у меня потом будет возможность наверстать упущенное.

– Кто-нибудь назовёт мне основные симптомы эректильной фазы? – Валентин бросает вопрос в толпу, и толпа отвечает ему поднятыми руками.

Но Валентин выбирает меня:

– Слава?

Я лихорадочно пробегаю глазами по написанным строчкам. Это должно быть просто, но слова рассыпаются на звуки, стоит мне только захотеть их произнести.

– Э-э-э, – протягиваю я нервно.

– Подумай о том, что именно для этой фазы травматического шока слово “шок” будет уместнее всего, – подсказывает Валентин.

Он не напирает, но явно не уступит, пока не получит от меня верный ответ.

Шок. Шок похож на тревогу. Тревога – на панику. А в этом я эксперт поневоле.

– Тахикардия, – говорю я. – Учащённое дыхания, дрожь в руках. Холодный пот. Тревога. Паника.

– Хорошо, – кивает Валентин.

Но его выдаёт беспокойство в глазах. Я быстро провожу ладонями по лицу, чтобы убрать остаток того, что во мне смутило Валентина.

Не только Валентин смотрит на меня. Сидящая рядом защитница, та самая, которая приехала с Беном, когда у нас с Таем были разборки, громко кашляет, привлекая моё внимание.

Теперь я знаю, что её зовут Лейла, и она метиска. Я не решаюсь предположить, сколько в её крови разных видов, но выглядит девушка поражающе волшебно со своими белыми волосами, смуглой кожей и глазами с полупрозрачными зрачками и радужками.

– Ты напряжена, – говорит Лейла.

– Так и есть.

– Ну ты, это, – Лейла долго глядит на свою руку, прежде чем всё-таки протянуть её и похлопать меня по плечу. – Не кисни.

Не знаю даже, как реагировать на такую сомнительную поддержку, а потому лишь выдавливаю:

– Вот уж спасибо.

Лейла, похоже, не улавливает иронию. Кивает, довольная своим выполненным товарищеским долгом. Больше к разговору мы не возвращаемся, и это не может не радовать, как и то, что Валентин больше не обращается ко мне с вопросами.

К концу полуторачасовой лекции я исписываю порядка семи листов и уже перестаю чувствовать некоторые пальцы, когда Лейла снова кашляет.

Чего мне ждать от неё в этот раз?

– Вы с Андреем встречаетесь?

– Ч-что?

– Вы много времени проводите вместе, – Лейла пожимает плечами.

Валентин увлечён разговором с двумя стражами за партой у окна, а потому совсем не обращает на нас внимание. Я пользуюсь этим, чтобы откашляться.

– Мы просто друзья. К тому же, Андрей встречается с Полиной.

– Видимо, вы достаточно близки. – Задумавшись на мгновение, я всё-таки киваю. – Он был очень взволнован, когда мы ехали на вызов, которым оказалась ваша с сыном Амадеуса перепалка.