Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ) - "Вансайрес" - Страница 62

Господин Астанико помог Хайнэ сесть на подушки, услужливо расправил подол наряда, расстелившийся по полу. Хайнэ замер, пришибленный воспоминаниями восьмилетней давности — вся эта поражающая воображение  роскошь… как он мечтал остаться во дворце тогда.

Гости тоже слегка притихли — широта и высота огромного, холодного, раззолоченного зала как будто сдавливали грудь, вмиг отбивая охоту к пустопорожним разговорам. Кажется, этот зал назывался «Тысяча Шагов»… но в таком случае, шаги эти, обходя зал по периметру, должен был делать великан.

Что ж, если принцесса желала напомнить подданным о «блеске и величии императорского дома», то ей это удалось. Но, Богиня, сколько же денег на это она потратила! Даже тогда, восемь лет назад, такого великолепия здесь не было.

Хайнэ скривил губы — всё это достойно ненависти… ещё как достойно.

Ему вдруг захотелось оказаться далеко отсюда, там, где не будет всей этой давящей роскоши, и где рука, сжимающая его онемевшую ладонь, не будет такой холёной и холодной, как у статуи.

У Хатори никогда не бывало холодных рук.

— Как вам нравится представление? — шепнул в ухо чужой вкрадчивый голос. — Не правда ли, актёры хороши? Напомните мне рассказать вам про во-о-он того из них одну сплетню… очень, очень неприятного характера, но все об этом говорят.

Господин Астанико как-то неприятно засмеялся.

— А?..

Хайнэ вскинул голову и забормотал что-то бессвязное — он мало следил за происходящим, всё ещё чувствуя себя как во сне.

В этот момент он увидел, что Онхонто уже здесь — тот сидел в противоположном конце зала на возвышении, так далеко, что казался куклой, наряженной в роскошные одеяния. Со своего места Хайнэ не мог различить даже узора на его маске, однако почему-то видел руки, утопавшие в необъятных рукавах и сжимавшие хрупкую, тёмно-розовую ветку дерева с листьями удивительного фиолетового цвета — да, это была ветка дерева абагаман.

Интересно, видел ли Онхонто его цветение, почему-то подумал Хайнэ.

Тот молчал, ничем не выдавая своих чувств и не показывая, нравится ли ему это представление, затеянное с единственной целью — развлечь его.

Хотя, возможно, он и не должен был.

Хайнэ, пожалуй, испугался бы, если бы эта разряженная кукла вдруг заговорила.

Он снова переключился мыслями на Хатори — это приносило ему успокоение.

Как он там? Неужели и в самом деле до сих пор ждёт? Надо было сказать ему, чтобы он хотя бы погулял…

Скоро всё это закончится, и они вернутся вместе в Арне, и он проведёт там остаток жизни, больше никогда не поддаваясь искушению поехать в столицу, чтобы послушать, что говорят об Энсенте Халии. Близость гор, тишина деревьев, мерный рокот стремительного потока, несущего воды по ущелью — вот то представление, которое суждено калеке, и те зрители, которые никогда не посмеются над ним.

— Хайнэ, что же вы? Пойдёмте, — раздался откуда-то сверху женский голос, низкий и приятный.

Хайнэ очнулся от своего полузабытья и увидел Марик.

В глазах у него потемнело.

Он вспомнил, что должен что-то сделать, что должен читать написанный для неё текст, и его волной окатил ужас.

Марик протянула ему руку, ободряюще улыбнувшись, однако в глазах её была жалость. «Зачем же вы пришли, Хайнэ, зачем добровольно выставляете себя на посмешище?» — спрашивал её взгляд.

И Хайнэ понял, что это конец.

Если бы Марик пришла двумя часами раньше, когда Энсенте Халия, появившийся на свет и умерший в один день, ещё не рассыпался в прах от одного только высокомерного взгляда Сорэ Саньи, может, что-то и получилось бы.

Но теперь… бесполезно.

Тем не менее, Хайнэ поднялся на ноги, и заковылял вперёд, опираясь на руку Марик.

Он старался ни на кого не смотреть, однако видел, что взгляды гостей прикованы к ним двоим.

На мгновение он представил себе другую ситуацию: они женаты. Марик, красавица, любимица общества, превосходство которой не могут не признавать даже недоброжелатели, и её муж-калека…

Наверное, она могла бы это сделать — в пику всем окружающим, в насмешку над их представлениями об идеальном браке.

Но потом…

Ей всё равно нужны будут дети — это даже если не считать, что у неё было не меньше сотни любовников, начиная с раннего возраста: она привыкла получать удовольствие и, может быть, пресытившись им на какое-то время, рано или поздно захочет испытать его снова. Значит, появится другой мужчина, в лучшем случае, любовник, в худшем — второй муж.

Может быть, Сорэ Санья.

Сможет он это стерпеть?..

Не удержавшись, Хайнэ бросил взгляд в сторону родственника и пожалел о том, что сделал это: Сорэ тоже смотрел на них обоих, на Хайнэ — со снисходительной усмешкой, на Марик — с интересом.

«Что я могу ему противопоставить? — подумал Хайнэ. — Мои чувства? Как ни крути, его чаша перевесит».

И, тем не менее, он вдруг решил в этот момент, что сделает то, что собирался с самого начала: прочитает этот текст, написанный для Марик, и прочитает так, как будто она — его единственная слушательница.

Он всё-таки сделает эту первую и последнюю попытку завоевать её расположение, пусть даже после этого придётся день за днём умирать, заново переживая своё унижение.

Марик вывела его в первые ряды гостей, усадила на подушки прямо перед Онхонто, так что Хайнэ, не поднимавший взгляда, видел края его одеяния, такого длинного, что подол расстелился по полу минимум на три сян.

Четыре императорских цвета — золотой, алый, зелёный и синий; блеск золота, рубинов, сапфиров и изумрудов.

Марик, которая встала рядом с Онхонто, снова ободряюще улыбнулась — как ребёнку, который собирался прочитать взрослым своё первое стихотворение. А взрослые готовились похлопать ему в ответ и сказать, что он молодец.

«Думаете, я написал что-то столь же жалкое, сколь и мой увечный вид? — грустно подумал Хайнэ. — Ну, может быть… Но всё же это для вас».

Он достал исписанные листы, кое-как свёрнутые в свиток, замешкался, находя первую страницу.

К счастью, здесь, в непосредственной близости Онхонто, не было никаких других гостей, так что представить, будто в зале находятся только он и Марик, Хайнэ было легко.

А Онхонто… ну что Онхонто.

Кукла, неподвижная статуя, у которой не видно ни взгляда, ни выражения лица — только белые руки, сжимающие ветку фиолетового дерева.

Хайнэ вздохнул и расслабился; целиком погрузился в текст.

— Я хочу рассказать вам историю, — услышал он откуда-то издалека чистый и звонкий голос. — Историю о любви.

Это был не его голос, нет; это был голос рассказчика, который бродил по свету сотни веков и давно позабыл о собственной жизни, наблюдая за чужими; он видел, и чувствовал, и любил их всех, но не мог ничего сказать, ибо был невидим и неслышим.

А они взывали к небесам, простирали руки.

Молили о многом, о богатстве, о славе, о счастье, о детях; но он видел за всеми этими просьбами совсем другую, одну-единственную для всех, и святых, и злодеев, и императоров, и бедняков:

«Господи, пошли мне того, кто будет любить меня, для кого всё моё уродство будет лишь чёрной соринкой на белоснежном одеянии божества!..»

— Это одна история из многих, похожих друг на друга, как похожи истории большинства людей, — продолжал рассказчик. — Вы можете спросить меня, почему именно эти мужчина и женщина? Ведь они ничем не примечательны. Что такого в их любви? Она не трагична, не удивительна. Они стали мужем и женой, они ждут того часа, когда смогут соединить объятия. В этом нет ничего примечательного. Я же скажу вам — не питайте презрения к искренним чувствам, какими бы жалкими и скучными они не казались вам. Люди совершают ошибки, но искренность — эта та монета, которой им придётся платить за проход в Великое Царство, когда все остальные деньги перестанут существовать. И я скажу вам — тот, кто хотя бы однажды открыл свою душу и испытал искреннюю любовь, тот уже обладает богатством, которого не отнять никому и никогда.