Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943 - Хохоф Курт - Страница 13

Русский корпус, отрезанный в результате наших марш-бросков от основных сил, в течение дня выпустил по нас весь свой боезапас снарядов. И снова дом какой-то повитухи, где я помогал Эрхарду выпекать хлеб. Поразительно, как ловко он обращался с ухватом и коромыслом – странной утварью домохозяйки. Ему даже были известны их названия.

Потом снова дождливые дни, марши, которым, казалось, не будет конца. Мы промокли насквозь и бегали, чтобы согреться. Время от времени я скакал верхом, чтобы дать отдых своим ногам. Запомнился издыхавший белый конь, которому пуля попала прямо в глаз. Впереди нас было Черное море, и мне вспомнились легенды по поиску Золотого руна, рассказы о Колхиде[40] и Трапезунде[41]. Шел непрерывный дождь, капли которого все время попадали мне за шиворот. На скаку, размечтавшись, я незаметно для себя задремал, и мне приснился странный сон. Будто бы я стал лошадью и меня будит конь. Тут я и проснулся.

После обеда 27 июля мы в колонне поднимались на какую-то высотку. Внезапно разорвалось несколько снарядов. У одной повозки лопнула шестеренка, и она завалилась. Один возница был убит, а у другого оторвало обе руки. Он с криком бросился прочь, но тут же замертво упал.

Вечером того же дня при переодевании я впервые обнаружил у себя вшей, стыдливо умолчал об этом, но скоро обратил внимание на то, что вся рота стала нещадно чесаться.

Первым взводом нашей роты командовал лейтенант Гетц. Еще во Франции мы стали с ним друзьями. Это был высокий крепкий мужчина из Швабии. До войны он учился на агронома. Ему потребовалась вся его ловкость, чтобы добиться моего перевода в свой взвод, поскольку мне становилось все труднее выносить Цанглера.

Взвод расположился на отдых в лесочке у Фебровки. Гетц встретил меня радушно, похлопал по плечу и сказал:

– Ты будешь у меня угломерщиком. Вот тебе жареная курица. Сломай себе ветку с вишнями. Попробуй сотовый мед.

Солдаты в его взводе жили хорошо и держались друг за друга. Батальоном, к которому они были приписаны, командовал решительный майор Варт родом из Хайльбронна. Какая разница с жизнью при штабе роты и обозе! Все ели и пили одинаково, каждый точно знал свою задачу, все движения были отточены. Люди не испытывали от службы душевных перегрузок. Гетц, как толковый начальник, добивался всего, чего хотел. И если все старались избегать Цанглера, который не переносил, чтобы люди сидели без дела, то отношение к Гетцу было совсем иным. Он, например, когда видел, что его солдаты обливаются потом, говорил:

– Снимите куртки.

Гетц мыслил простыми категориями и был прирожденным лидером. Цанглер никогда не позволял, чтобы кто-то протянул ему свой кусок мыла и полотенце. Гетц делал это с детской наивностью и на «ты» разговаривал с солдатом Фербером, австрийцем из Инталя. Когда мы забивали свинью, Фербер всегда получал кусок на пробу, а мы с нетерпением ожидали его оценки: какое получилось мясо? Сочное ли оно или пересушено? Пересолено или переперчено? Потом все трапезничали в свое удовольствие. Большой рост, тучная фигура и природная сила Фербера, а также его сельскохозяйственные познания вызывали всеобщее уважение.

Мы шли от одной деревни к другой, от одного двора к другому в едином строю. Никто не мешал своему соседу. Гетц мудро распорядился, чтобы люди чередовались. Кто ехал на повозке, кто на лошади, но пешком не шел никто. Он хотел, чтобы его взвод всегда находился рядом с ним, поэтому унтер-офицер Блум, курьер Фельдер, два радиста, коновод и я всегда были у него под рукой.

Иногда, когда остановка затягивалась, Гетц давал распоряжение организовать обед для людей и лошадей. На грязевых щитках передков расставлялись банки, хлеб, куски жаркого, горшочки с маслом.

– Курить и жрать можно всегда, – любил повторять он. – Фербер, принеси мне кусок сала. Я только что был впереди у моста и спросил, сколько еще ждать. В ответ они только пожали плечами и сказали: «Ждите». Вот мы и ждем.

Для лошадей у нас всегда был запас травы.

Через четыре дня мы оказались в районе села Роги. Здесь располагались тыловые подразделения 1-й танковой группы Клейста, дошедшей сюда из района Бердичева. Мы наблюдали, как танки, заправившись горючим и пополнив боекомплект, снова уезжали вперед, поднимая облака пыли. Создавалось впечатление, что танкисты были больше техниками, чем воинами. Они очень радовались нашему признанию их заслуг по уничтожению противника. Количество подбитых вражеских машин можно было подсчитать по числу колец на пушках их танков.

Первое время мы болтались без дела и решили осмотреть 10 подбитых русских танков, стоявших на высотке южнее нас. Экипаж каждой машины состоял из четырех человек. Убитые продолжали сидеть на своих местах: кто за рычагами управления, кто у орудий и пулеметов. Наводчики все еще сжимали колеса наведения, а заряжающие так и остались возле пушек. Их кожа обуглилась от огня. Пропитанное маслом обмундирование превратилось в осыпающийся серый пепел. Черные лица танкистов напоминали негров, следов от ранений на телах почти не было. Похоже, что смерть наступила мгновенно, так как огонь охватывал подбитые танки сразу.

Рядом со мной стояли Блум и Хюбл. Унтер-офицер Хюбл был командиром огневого расчета. Он понимал толк в стрельбе, и в его обязанности входило обучение рядовых. Унтер-офицер Блум являлся первым угломерщиком и организовывал измерения. Кроме того, ему было поручено заботиться о фураже для лошадей. Хюбл, старый кадровый унтер-офицер, и миниатюрный Блум, родом из Карлсруэ, часто спорили друг с другом.

– Я бы не хотел на этом ехать, – проговорил Блум.

– А разве у тебя есть водительские права? – откликнулся Хюбл.

– Водительские права… – презрительно бросил Блум. – Да у меня дома машина стоит!

– У тебя машина? Целый парк, наверное!

– Можешь не сомневаться. Машина у меня есть.

– И я должен этому верить? А ты веришь? – обращаясь ко мне, вопросил Хюбл.

– Это нельзя проверить, – уклончиво ответил я.

Блум стал обходить танк кругом.

– Что за человек, – бросил Хюбл, – но расчеты делать он умеет.

Блум производил расчеты в уме, а мы потом заносили их в таблицы для стрельбы. Для Хюбла это оставалось загадкой.

– Я не верю ни одному его слову, – тихо сказал он мне.

Между тем Блум взобрался на русский танк и заглянул внутрь.

– Черт побери! – воскликнул он. – Что за глупцы? Почему они не покинули машину?

Мы посмотрели на него и спросили:

– Там еще кто-то есть?

– Конечно! Все четверо. И все на своих местах. Поджаренные, словно жаркое из свинины.

– Не говорите так! – воскликнул Хюбл. – У каждого из них дома остались матери или жены!

– По их позам можно судить о том, что произошло, – не обращая внимания на Хюбла, продолжил Блум. – Это были фанатики!

– Ну и дурак же ты! – отреагировал Хюбл.

– Это коммунисты, что для них жены… Глупцы!

Блум свесил голову в люк и долго что-то там рассматривал. Затем послышался его голос:

– Смотри-ка! Они напоминают поджаренные кабаньи туши с хрустящей корочкой. Это говорит о том, что человек является падалью. Думаете, что Господь такое бы допустил? Это лишний раз доказывает, что его нет.

С этими словами Блум выпрямился и с громким треском захлопнул люк танка. Ему нравились разговоры и монологи такого толка. Он слыл убежденным атеистом. Душа у него, должно быть, была высечена из камня. И тем не менее Блум отказывал себе во всем, чтобы украсить дни своей престарелой матери.

– Покажите мне душу человека, – любил говаривать он, – тогда я в это поверю. Разумные животные? Согласен. Но душа к тому же еще и бессмертная?

Меня всегда поражало упорство в этом вопросе такого образованного и хитрого человека. Как-то раз он приказал забрать с собой кобылу. Возничие указали ему на то, что у нее жеребенок, которого будет трудно выкормить. К тому же он еще слишком слаб, чтобы самостоятельно бежать за матерью. Тогда Блум набычился, схватил жердину и прогнал малыша. Лошади заржали и полчаса не могли успокоиться. Кобыла взбесилась, а жеребенок издавал жалобные звуки. На лице Блума не дрогнул ни единый мускул. Он снова схватил палку и отогнал жеребенка. Когда наш взводный Гетц, которого Блум побаивался, узнал об этом, было уже поздно.