Дорога в горы - Лозневой Александр Никитич - Страница 7

— Раненый?

— В бою. Можно его сюда?

Девушка бросила лопату в сторону:

— Так шо ж вы молчите? Тут холодок, гарно… Несите сюды, — и бросилась к двери. — Минуточку, только Серка на цепь возьму.

Донцов поспешил в сад, где его сердито встретил Пруидзе:

— На шашлык попал, а? Целый час ждем!

— Кому что, а тебе шашлык!

— Не нужен мне твой шашлык! Время нужно! Понимаешь? Время!

— Тихо, не шуми. Не все сразу делается, — успокаивающе заговорил Донцов. — Ну-ка, помоги!..

Вместе с Вано подняли раненого и понесли в сарай. Наталка уже ждала их со взбитой подушкой в руках.

— Вот сюда, на дедову постель, — показала она на розвальни и выбежала во двор.

— Видели, товарищ командир? — проводил ее глазами Пруидзе. — Апельсин!

Лейтенант не ответил.

Девушка вскоре вернулась, неся кувшин молока с запекшейся, розовой пенкой. Положила на край постели белую, пшеничную паляницу. Кувшин был теплый, только что из печки.

— Вот это я понимаю! — оживился Донцов. — Ну и хозяюшка! Сразу видать — казачка!

Пруидзе лишь с благодарностью взглянул на Наталку.

Солдаты пили из одной кружки по очереди. Раненому девушка подала стакан и осторожно присела на уголок саней, внимательно разглядывая лейтенанта.

Бледный, худой… Над темными печальными глазами— широкие густые брови, сходящиеся у переносицы. Лицо командира показалось Наталке строгим, даже суровым, и в то же время очень молодым.

— Значит, так и проживаете тут с дедом? — заговорил Донцов, возвращая пустой кувшин.

— Так и проживаем… Да вот нет его что-то, — озабоченно нахмурилась Наталка.

— А батько с матерью, сестры, братья?

— Никого больше нема, — голос девушки дрогнул.

Справившись с волнением, она начала рассказывать о себе.

Это был грустный рассказ. Отца ее, колхозного бригадира, мобилизовали двадцать второго июня, в первый же день войны. Спустя месяц умерла мать. Единственный брат, Петр, еще подростком уехал на учебу в Крым. Где он сейчас — неизвестно. А со вчерашнего дня и дед пропал.

— Что с ним сталось? Может, убили?

— Ничего, придет! — постарался успокоить Донцов. — Кому он, старый, нужен?

Девушка с сомнением повела плечами: придет ли? А вдруг фашисты схватили…

Лейтенант молчал, прислушиваясь к отрывистому разговору. Может, от выпитого молока, а может, от всей этой спокойной обстановки ему стало как будто легче. Наталка спросила:

— Вы тоже из наших мест?

— Нет, я из Белоруссии.

— Может, из Минска?

— Немного не угадали: из Минской области. А что?

— Батько оттуда первое письмо прислал… — и замолчала.

Головене стало жалко ее, захотелось чем-нибудь успокоить.

— Да вы не печальтесь, — начал он. — Напишет еще. — И лейтенант заговорил о белорусских лесах, о партизанах, о том, что и отец ее может сейчас быть среди них, а письма оттуда не ходят.

Донцов поднялся с саней, вытер рот ладонью:

— Спасибо за угощение, хозяйка! Поели — пора на работу! — и, взяв лопату, полез в яму.

Вано принялся помогать ему. Наталка принесла сноп околота. Солдаты выложили дно и стенки ямы досками, покрыли ровным слоем соломы. Через час все вещи были надежно спрятаны в яме. Донцов посыпал свежую землю мякиной и, подмигнув, заключил:

— Сам Гитлер и тот не найдет!

Поговорив с командиром, солдаты вскоре куда-то ушли. Наталка осталась возле раненого. Головеня начал расспрашивать ее о советских частях: может, видела, куда они двигались? Спросил, не организуется ли где поблизости партизанский отряд.

Девушка покачала головой:

— Кто ж его знает.

— А что люди говорят?

— Люди? Та якие тут люди? У нас тут одни бабы. Известно, плачут… — И, помолчав, спросила: — Правда, будто немцы Москву взяли?

— Москву? — глаза лейтенанта вспыхнули. — Врут!

— Ихнее радио передавало…

— Ложь! Москву им не взять!

— А почему наши отступают?

Спросила и сразу пожалела об этом: такая острая боль исказила лицо лейтенанта. Он со злобой посмотрел на свою беспомощную ногу, будто во всем виновато его ранение.

— Да вы не волнуйтесь, все будет хорошо. Давай-те-ка перевязку сделаю, — забеспокоилась Наталка.

Она выбежала из сарая и скоро вернулась с пузырьком йода. Разорвала чистую простыню и, опустившись на колени, начала снимать с ноги лейтенанта окровавленную тряпку.

Головеня следил за каждым движением девушки, почти совершенно не чувствуя боли.

— Ось и готово, — поднялась Наталка с колен. — Еще коли-нибудь вспомянете, як я вас лечила.

— Доктор вы мой дорогой, — с благодарностью улыбнулся раненый.

Во дворе послышались шаги, и в сарай вошел сияющий Донцов. Лихо притопнув, он горделиво выставил вперед левую ногу, демонстрируя перед командиром и девушкой большие сыромятные постолы:

— Хороша обновочка?

— Где подхватил? — сдерживая невольную улыбку— уж очень смешно выглядел Донцов, — спросил Головеня.

— Подарочек, товарищ лейтенант! — весело ответил Степан. — Иду, значит, по улице, а бабка из ворот высунулась, подзывает. Миленький, говорит, погоди! Бачу, говорит, набил ты свои солдатские ноженьки. Старая, а, видать, понятливая. Смотрю — тащит. Носи, говорит, на здоровье. Там и обулся. Эх, товарищ лейтенант, вот это обувь!

И, притопывая от удовольствия, солдат скороговоркой пропел:

— Да это ж бабка Матрена! — догадалась Наталка.

— Не могу знать. Подарила и даже фамилии своей не сказала.

— На выгоне живет? Новые ворота?

— Именно!

— Я и говорю — она, Матрена Гавриловна! — И, помолчав, девушка с грустью добавила: — Совсем одна осталась. Двух сынов убили, третьего проводила — тоже не слыхать…

Дверь отворилась, вошел Пруидзе.

Весь день Головеня и его друзья провели на Выселках, в трех километрах от большой дороги, по которой почти беспрерывно двигались вражеские войска. К Выселкам не было хорошего подъезда, да и стоял хутор в ложбине, скрываясь в зарослях так, что его нелегко было разглядеть с шоссе. Гитлеровцам пока тоже было не до него: они стремились вперед, в большие селения и города. Успешное наступление окрыляло их, кружило голову.

В сарае, затерявшемся в густом, запущенном саду, было тихо, спокойно, по словам Донцова, — «как дома». Да и Наташа стала для всех троих словно родная сестра. Она сама вызвалась постирать их белье, которое бог знает когда менялось. Узнав, что у Донцова нет нижней рубахи, принесла дедову:

— Носите, все равно ироды заберут.

К вечеру с гор потянулись черные тучи.

— Вроде как дождь намечается, — сказал Донцов. — В непогоду оно сподручнее.

Начали собираться в дорогу. Пруидзе отдал Донцову свой автомат, перекинул через плечо связанные ремни и подставил лейтенанту широкую спину. Головеня охотно повиновался: здоровая нога уперлась в ремень, словно в стремя, не давая сползать. Да и солдату так было легче.

Когда вышли из сада и скрылись в высокой конопле, Наталка, задумчивая, вернулась в дом. Стало тяжко, слезы на глаза навернулись: трудно придется в пути раненому. А солдатам? Ведь надо пройти не километр и не два.

Грустно было от мысли, что больше никогда не увидит этих простых, добрых людей. Тревожила и своя боль, и своя незавидная судьба: осталась одна-одинешенька на всем белом свете.

Но и сидеть, ничего не делая, было невмоготу. Заглянула на кухню, в спальню и вышла во двор. Вокруг — вечерняя тишина, где-то очень далеко поблескивает молния. Пора зажигать огни, а в хатах соседей темно. Люди сидят без света, так же как и она, с тревогой ждут прихода гитлеровцев.

Наталка подоила корову, прикрыла ведро полотенцем и пошла в дом. Но едва ступила на крыльцо, как скрипнула калитка и во двор вошел солдат: в одной руке мешок, другая беспомощно свисает, перехваченная выше локтя бинтом.