Земные громы
(Повесть) - Дынин Иван Михайлович - Страница 9

Час за часом продолжалась дуэль. И наконец стало ясно, что мятежники понесли большие потери, они стреляли реже и менее уверенно, снаряды ложились то с большим перелетом, то разрывались где-нибудь сбоку. В это время и пошла в атаку пехота.

Странное чувство испытал Грабин, когда вслед за пехотой артиллеристы вошли в форт Тотлебен, отбитый у мятежников. Железобетонные сооружения были целы. Лишь во многих местах стены оказались выщербленными, словно их побило оспой. «Как же так, — думал Грабин, — тяжеленный снаряд, столько взрывчатки — и так мало повреждений… А ведь, наверное, можно придать снаряду больше разрушающей силы».

Кронштадтский мятеж был подавлен, город освобожден. Одни из мятежников бежали в Финляндию, другие сдались в плен и сложили оружие. Морская крепость не была отдана в руки врагов.

Командир собрал курсантов, принимавших участие в боях, и поблагодарил за помощь.

— Вы хорошо выполнили свой долг, но вам надо учиться. Возвращайтесь в школу, постигайте артиллерийскую науку, чтобы в случае необходимости вы могли еще лучше и увереннее защищать власть рабочих и крестьян.

Слушая его, Грабин вдруг особенно отчетливо осознал важную закономерность своей жизни: чем больше он учился, тем выше становилась потребность в знаниях. На мельнице от него больше требовалось навыков в работе. На почте этого было уже мало, надо было осваивать и грамматику, и арифметику, и ряд других наук. Артиллерия поставила такие вопросы, для ответа на которые требовалось высшее образование.

Прозвенел звонок, преподаватель объявил перерыв, все направились в курилку. Василий открыл учебник химии, которая трудно давалась ему. На этот раз он остался в классе не один, задержался и курсант Святковер.

— Скажи, Грабин, почему тебе больше всех надо? — Святковер не первый раз пытался выяснять отношения. — И сам ты как ходячий букварь, и другим дыхнуть не даешь.

— Если ты о себе, то говори не «дыхнуть», а «дрыхнуть». Спать я тебе после подъема не даю и лодырничать не разрешаю для твоей же пользы.

— Ну, спасибо, товарищ помкомвзвода, — начал по обыкновению паясничать Святковер. — Без тебя я бы не знал, как мне жить и что мне думать.

— Я исполняю то, что мне положено.

Святковер был во взводе как бельмо в глазу. Учился неважно, хотя мог бы получать хорошие оценки. Мешала лень. Но сам он утверждал, что просто не пришелся ко двору на курсах. Помощник командира взвода Грабин сводит с ним за что-то счеты. Преподавателям не нравится, что он ведет себя независимо. Командир батареи не любит его за смелые высказывания. На деле же все было проще. Святковер привык верховодить, а добросовестно трудиться и подчиняться не научился.

Вначале Святковер пытался сколотить вокруг себя группу таких же, как он, недовольных порядками и дисциплиной. Начал разговоры о возврате царских порядков, о муштре. Но курсанты быстро раскусили, к чему он клонит. Пришлось ему притихнуть. Но оружия он не сложил. Подговорив двоих обиженных, которых Грабин вынужден был наказать за нарушения дисциплины, Святковер организовал письмо в партийную организацию, раскрывающее якобы неверные методы работы помкомвзвода. Но и этот номер не удался. Разобравшись с фактами, приводимыми в письме, партийная организация отнесла письмо к разряду злобных доносов.

В последнее время Святковер решил действовать иначе. Он выбирал момент, чтобы остаться с Грабиным наедине, и начинал изливать свои обиды, обвинять Василия во всех смертных грехах. Ему хотелось вывести помощника командира взвода из себя, чтобы тот сорвался и совершил в отношении его какой-то недостойный поступок. Но Грабин сохранял полное спокойствие во время таких «бесед», хотя давалось ему это спокойствие с большим трудом.

На этот раз Грабина спас посыльный:

— Вас вызывает начальник школы!

Красном Балабин встретил Василия приветливо, усадил перед собой за стол, заговорил о проблемах, волнующих командование. Накануне школа была расширена. Закрылись артиллерийские курсы, располагавшиеся в Детском Селе, поэтому пришлось принять часть курсантов. В школе организовалась еще одна, третья, батарея.

— У них там, в Детском Селе, с дисциплиной не все ладилось, — говорил Балабин, — у нас придется привыкать к порядку. А это не всегда проходит безболезненно.

Грабин сначала не мог понять, почему начальник школы вдруг заговорил о таких вопросах с ним, с курсантом. Но постепенно все выяснилось.

— Мы хотим укрепить новую батарею нашими кадрами. О вас хорошо отзываются и командиры, и преподаватели. Недавно пришла характеристика из партячейки Екатеринодарской почты. Вы, оказывается, фактически уже там вступили в партию, участвовали в подполье. Это хорошо.

Василий вздохнул. Хорошо, да не очень. Он знал, что из школы в почтовую организацию посылали запрос. И связано это было с клеветническим письмом, которое организовал Святковер.

— Есть у нас мысль, — продолжал Балабин, — назначить вас, курсант Грабин, старшиной третьей батареи. Сразу предупреждаю, там будет трудно. Курсанты разболтанны, к тому же им не понравится, что старшина назначен со стороны. Но другого выхода нет. Думали разбить новичков по разным батареям, но решили не размножать заразу анархизма, не заражать других. Могли назначить старшиной кого-нибудь из них, но он не будет ломать установившиеся там порядки. Ломать придется вам. Если вы, конечно, согласитесь.

— Согласен, — ответил Грабин, не предполагая, как много неприятностей таит в себе новое назначение.

Когда командир батареи Мартынов объявил приказ о назначении Грабина, в казарме установилась мертвая тишина. Видимо, курсанты не ожидали, что им пришлют старшину со стороны. Минута оцепенения сменилась общим шумом и гамом.

— Зачем он нам? У нас свой старшина найдется. Мы его не знаем, может, он анархист.

— Тихо! — приказал Мартынов и предоставил слово Грабину.

— Я понимал, что мое назначение не обрадует вас. Но приказ есть приказ. И теперь нам надо думать о том, как вместе вывести батарею в передовые…

— Тебе надо, ты и выводи! — послышалась громкая реплика.

— Это и мне надо, и вам, а главное — надо нашей Советской власти…

— Пошел воспитывать!

Мартынов несколько раз призывал курсантов к порядку, но слушали Грабина плохо, чувствовалось, что все настроены против него. И он быстро закончил свою речь, решив в душе, что будет агитировать не словами, а делами. Даже на тех, кто бросал ядовитые реплики, у него не возникло обиды. Их надо было понять. Лично к нему они претензий не имели. Будь на его месте любой другой, и его бы встретили в штыки.

Начались занятия. И первый же урок оказался для Грабина громом среди ясного неба. Преподаватель алгебры только назвал тему, и он уже понял: беда. Оказывается, на курсах в Детском Селе его подчиненные продвинулись далеко вперед. Грабин испытал такое состояние, будто он попал в класс, где объясняются на другом языке, которого он не понимает.

Но это были цветочки, ягодки ждали Грабина впереди. Оказалось, что и по геометрии, и по некоторым другим предметам его подчиненные тоже обогнали его. Что делать? Доложить командованию обстановку и просить о переводе на старое место? Но там уже назначен новый помощник командира взвода. И дело, конечно, не в должности. Что он скажет командирам и товарищам? Тяжело? Ему так и говорили: будет нелегко. А как воспримут его отступление новые подчиненные? Вот будет ликование. И на пользу это ни им самим, ни школе не пойдет…

Оставался один выход — занимаясь вечерами, ликвидировать отставание. Туго придется, но опыт самостоятельной учебы есть. Мелькнула, правда, мысль, что можно попросить о помощи кого-нибудь из подчиненных. Среди них есть коммунисты, они не откажут. Это станет хорошим мостиком для укрепления дружбы. Вечером, перед сном, подошел к соседу по койке:

— Знаешь, а я ведь по алгебре на целый раздел от вас отстаю. Может, позанимаешься со мной?

— Я что, преподаватель? И когда заниматься, времени всегда в обрез…