Все мои женщины. Пробуждение - Вишневский Януш - Страница 9

– Вы ведь даже представить не можете, как я рад…

Они пробыли в таком странном положении несколько минут. Он помнит, что, когда прошло изумление, вызванное столь неожиданным проявлением эмоций, Он почувствовал волну благодарности и тепла. Он медленно поднял руку, лежащую на одеяле, и обнял доктора в ответ. Потому что в объятиях этого еще совсем недавно абсолютно чужого человека ощутил то, что вообще-то должен был ощутить сразу: сумасшедшую радость. Он жив! Он видит! Слышит! Он обнимет Сесильку! До этого момента физической близости Он слушал рассказ Маккорника так, как слушают интересную лекцию или доклад, и не мог, никак не мог отнести это все к себе. Все было так, как будто Маккорник рассказывал Ему историю пробуждения от долгой комы какого-то постороннего страдальца, выбранного из множества других, тех, чьи случаи не были такими интересными. До Него с трудом доходило, и то не все время, что речь идет о Нем самом. Моментами доходило, а потом Он терял ощущение своей причастности ко всему этому. До этой самой минуты…

– Я скажу еще только, что вначале не слишком верил, что вы когда-нибудь очнетесь, – сказал Маккорник, беря Его за руку. – Эти два случая клинической смерти указывали на потенциальные серьезные нарушения работы вашего мозга, ведь это были не короткие эпизоды, оба продолжались достаточно долго. Но у меня были и поводы для надежды. Графики сначала NMR[3], а потом и PET[4] отчетливо демонстрировали, что ваш мозг, как дикий голодный зверь, пожирает энергетическую глюкозу. Мало кто со мной в клинике согласится, но, по моему мнению, высокая и долговременная абсорбция глюкозы мозгом – это очень хороший и обнадеживающий признак, хороший прогноз на пробуждение. Ваш мозг эту глюкозу прямо-таки пожирал. Точно так же, как мой. А после разговоров с вашей дочерью я стал еще с большим нетерпением ожидать вашего пробуждения. Госпожа Сесилия задумчиво сказала мне, что ее «папс» работает над какими-то страшно важными для всего мира вещами. Что это вроде бы только математика, но в конце концов из нее получаются сначала какие-то структуры, а потом – инструкции для разработки лекарств. Очень важных и нужных человечеству. Признаю, как врач я не знаю никаких ваших лекарств, но это ни о чем не говорит. Разве что о моей необразованности. В фармакологии на слуху имена только пиарщиков – да и те чаще всего ненастоящие. Впрочем, мы отклонились от темы. Вы только представьте себе – пять дней назад во время нашего разговора госпожа Сесилия рассказала мне, что купила для вас какую-то очень важную книгу. И что вы обязательно должны ее прочитать. Она была совершенно уверена, что вы ее прочитаете, потому что вы читаете все книги, которые она вам покупает. Даже самые глупые. И такого еще не случалось, чтобы вы какую-нибудь ее книжку не прочитали. Вот и эту новую скоро прочитаете. Так она мне сказала. Ваша дочь, Сесилия, отгоняла от вас смерть и приближала ваше пробуждение всеми возможными способами. Даже такими детскими и мистическими. И она прислала мне эту книжку из Сиднея каким-то невероятным трансокеанским экспрессом DHL. Позавчера на почте в Апельдорне – кстати, она всего в одном квартале от того железнодорожного вокзала, где вы последний раз были! – я получил маленькую посылочку, высланную через «Амазон». И оставил ее у себя на столе. А сегодня… сегодня вы проснулись. Мало кому выпадает счастье родиться дважды. Потому что обычные роды – это не счастье, это тяжелое и болезненное протискивание по узкому туннелю, это самое первое испытание и страдание для человека, его первое несчастье. И это не говоря о рожающей матери. А вы это несчастье пережили второй раз. Сегодня, позволю себе некую патетику, ваш второй день рождения. На этот раз – и возможно, это не случайно – в Амстердаме. Сесилия рассказывала мне, что ваша жизнь уже один раз резко изменилась в Амстердаме. Я прошу вас хорошенько запомнить сегодняшнее число. Сегодня понедельник, двадцать второе сентября. Примерно четырнадцать часов пятнадцать минут.

Сказав это, Маккорник поднялся с постели и пошел к людям в белых халатах. И они все вместе вышли из палаты.

Он чувствовал, как пересохли у Него губы, и очень хотел пить. Он видел очертания фигуры Лоренции, которая присела рядом с Ним, как только Маккорник вышел из палаты. Влажной мягкой салфеткой она вытерла выступивший у Него на лбу пот, а потом смочила Ему губы и сунула Ему соломинку, которая торчала из мешочка, наполненного питьем. Когда Он начинал давиться, Лоренция сразу же вынимала соломинку изо рта, поднимала Его голову с подушки и деликатно постукивала ладонью по Его плечам, приговаривая:

– Спокойно, Полонез, ноу стресс. Ты меня так сегодня напугал, что я аж описалась от неожиданности. Но старая Лоренция с самого начала знала, что ты не умрешь и проснешься. С самой первой ночи. Как тебя тогда ночью-то в эту палату на носилках привезли – я первым делом переставила твою койку. А потому что она ногами к двери стояла, а это примета плохая – к смерти. Береженого Бог бережет, подумала я тогда, – добавила она тихонечко и взяла его за руки. – Я так рада, Полонез! Так сильно рада! Когда домой вернусь – внучке расскажу. Потому что писается в трусики от страха, да и от того, что маленькая, а потом плачет. Вот я ей и расскажу, что бабушка Лоренция, хоть она уже и совсем большая и старая даже, тоже сегодня чуть в трусы себе не напрудила. А скоро я тебе спою, потому что обещала твоей Сесильке, что как только ты проснешься – так я наварю лучшего грога на свете, обрежу волосы и устрою тебе прямо тут, в больнице, концерт, как наша Босоногая Дива[5] делала. Она моя землячка, из Минделу на Сан-Висенте. Я ведь родилась на той же самой грязной улице, что и она! Ноу стресс, Полонез. Потому что я ведь как наша Сезушка из Кабо-Верде, хотя и перебралась в Голландию вот. Отцу пришлось сбежать за хлебом из рая, хи-хи-хи. Попал в Голландию, а мы с мамой уже за ним. Я маленькая была. Совсем крошка. Отец прямо пешком пришел. Хотя лучше бы, конечно, найти ему было работу там, где солнца побольше. Хорошо еще, тут хоть море есть. Зеленое, правда, и холодное даже летом, но есть.

– Мало кто знает, где Бог мое Кабо-Верде сотворил и на землю поместил. Я этим неучам географическим из Европы говорю, что это такие зеленые островки в океане, рядом с Испанией, а неучам из Америки – что оно рядом с Бразилией, хи-хи-хи… – добавила она со смехом.

– Но теперь шутки в сторону. А Сесилия твоя – это твоя кровь. И к тому же очень красивая сеньора. А какая умница! Известно – дочка ж. Но и совсем другие сеньориты здесь бывали. Ой, бывали, бывали. Такие уж аппетитные, что прям пальчики оближешь, ну или разве что песни грустные петь. А ты, сеньор Полонез, ничего. Спал себе наилучшим образом – как медведь в своей берлоге. А одна сеньоритка, скажу тебе по секрету, уж такая бесстыдница оказалась, что помилуй ее Бог! В постель к тебе хотела залезть, прямо тут, в больнице! Но я ей запретила. Честное слово. Три дня приходила. Под вечер заявлялась и до самой ночи около твоей постели крутилась. Вот как я сейчас, только с другой стороны. Руки тебе все гладила, в ухо шептала, губ пальцами, смоченными водой, касалась. Какие-то письма из отпуска, что ли, тебе шепотом читала. И как какие-то читала – так у нее слезы-то, слезы, как горох, по лицу катились. Оставила эти письма здесь, ленточкой перевязанные. Лоренция все старательно убрала и спрятала в шкафчик, чтобы не пропали. И когда время придет – ты их найдешь. Ноу стресс, Полонез…

– Ноу стресс, – повторила она еще раз шепотом, нежно касаясь его лба. – Она меня тут тихонечко все убеждала, на ушко, что если она к тебе голышком прижмется – ты сразу проснешься, потому что раньше, мол, всегда просыпался, хи-хи-хи. Я тебе, Полонез, честно скажу, что потом я немножко, а затем и сильно жалела, что ей запретила. А может, это и правда была, что она говорила? Я однажды сама себе даже вслух это сказала на дежурстве: а может быть, эта бесстыдница его бы разбудила? Потому что ты ведь нормальный парень и все, что нужно, у тебя на месте, я ж сама видала – больница ж. И трогала даже. А она красивая, такая, что дух захватывало, и не одному мужику наверняка голову вскружила. Двум врачам как минимум тут. Одному бородатому красавчику из ортопедии и тому старому, лысому развратнику из урологии, у которого слюни текут при виде любой бабы моложе его дочери. Они все эти три дня по вечерам тут по коридорчикам нашего отделения шастали, как коты мартовские. Этот обезлый старикашка на ее задницу пялился так, как будто оттуда луч света бил. Правда, было на что посмотреть, потому что я такого чуда даже у девчонок в Верде не видела, но разве ж можно так, при людях? И во время дежурства?! Но ноу стресс, быстро я тогда подумала. А может быть, и правда – если бы она к тебе своим голым, свежим, ядреным, как только что сорванная ягодка, телом-то прижалась, то, может, тебе бы что-нибудь хорошее вспомнилось, что-то знакомое, сознательно или подсознательно, ну в общем, так или иначе, а может, кровь твоя, Полонез, из мозга отхлынула бы вниз, хи-хи-хи. И так бы и правда мозг у тебя испытал облегчение, а давление стало бы хорошее там, где надо, чтобы оно было… и может быть, ты и проснулся бы? И вернулся бы на свет божий? Но вот только поздновато мне эти мысли в голову уже пришли – а жаль. Очень жаль. Слишком поздно, потому что на четвертый день уже эта сеньоритка не пришла около твоей кровати-то сидеть. Старая Лоренция тебе все расскажет. Как только захочешь, Полонез. Ноу стресс…