Фаворит. Сотник - Калбазов Константин - Страница 10

– Знаешь, Ириша, у меня сложилось такое впечатление, что нашу сотню специально на убой выставляли, – наконец заговорил Иван.

– С чего это такие мысли? – насторожилась княгиня.

– А с того. Как пошли Диким полем, так нас все время в боковом охранении держали. Бессменно. А так не бывает. Оно, конечно, дышали свежим воздухом, а не пылью, не наступали никому на пятки, да и свои уберегли. Но зато ни один татарский наскок мимо нас не прошел. И в том, что живы остались, заслуга от начала и до конца только наша. Твоя, потому как согласилась снарядить сотню винтовками, и моя, потому как учил по-новому. В последней схватке так и вовсе кабы не гранаты, снабжением которых ты так возмущалась, то нам нипочем не выстоять.

Угу. По какому только поводу она не выказывала недовольства. Полсотни рублей на снаряжение одного солдата. А потом еще и обеспечь его припасом разным, и огненным в том числе, к коему гранаты те относятся. Да Иван еще настоял на том, что их для похода потребно минимум пять сотен. А ведь еще и жалованье.

– Ой ли? – усомнилась Хованская.

– Нет, правда. Да будь там даже пушки, и то не смогли бы так помочь, как гранаты. Пушка – она что? Пальнула разок, и перезаряжай ее. Да и не может их быть много. А когда сразу дюжина разрывов, а следом сразу же еще и еще, то тут уж дело совсем иное. Мало того что осколками сечет, так еще лошади отличаются пугливостью. Вот и устроили они целую свалку. А порох тот белый пусть и дорог, да дыма не дает и взор стрелкам не застит. Вот мы и палили в татар почем зря.

– Выходит, оно того стоило? – то ли утвердительно, то ли вопросительно произнесла она.

– Если жизни твоих стрельцов для тебя что-нибудь значат, то стоило. Опять же, мы из похода не с пустыми руками вернулись. Лошадки, оружие кое-какое. В том и твоя доля имеется. Оно, конечно, учитывая обстоятельства, получилось не так чтобы и много, но уж огненный припас да те же гранаты окупятся сторицей.

– Чтобы я бросила руку на стрелецкие трофеи? Иван, ты за кого меня держишь?

– За умную женщину, которая точно знает, как привязать к себе несколько сотен мужиков.

– Ты это сейчас о чем? – вскинула брови Ирина.

– Неужели при одной сотне останешься?

– Никак о своих интересах печешься? Справу и оружие-то в мастерской твоего батюшки заказывать придется.

– Придется. Но вот ей-ей, ничего лишнего я не удумал.

– И от заступов[2] твоих маломерных польза была? – не унималась Хованская.

– Вызовешь к себе полусотенных и сама все узнаешь. Да со стрельцами поговори. Вот уж кто мне не благоволит. Дай волю, так живьем в землю закопали бы.

– А это плохо, Ваня. Люди своего командира любить должны, – с самым серьезным видом покачав головой, произнесла княгиня.

– Они должны выполнить приказ, каким бы сумасшедшим или самоубийственным он им ни показался. А для этого совсем не обязательно любить своего командира. И пусть они сегодня клянут меня последними словами, а на ладонях их заскорузлые мозоли от саперной лопатки, это не беда. Они сегодня живы, потому что я не искал их любви, а нещадно учил воинской науке. И они поймут это. Не сегодня, не завтра, так через годы.

– Не прав ты, Ваня, – вздохнула Хованская.

– Ну, Ириша, я тоже во многом считаю тебя неправой. Так что же с того. Время нас рассудит. Но сейчас не о том хочу сказать. Вот гляди. У Голицына есть сотня стрельцов, вооруженных точными и скорострельными винтовками. Любой другой берег бы такое богатство, потому как винтовальным пищалям цену все давно знают. Не во всякой армии их найдется столько, сколько в Измайловской сотне. А что делает он?

– Между прочим, вам честь выказали, доверив прикрывать армию. Абы кого на такое дело не поставишь.

– И именно поэтому нужно отправлять на убой отборных бойцов.

– Скажешь тоже, отборных. Да у вас там и в сражениях-то настоящих, почитай, никто не был. И ты в том числе, – напомнила Ирина.

– А я тебе говорю, что мои парни отборные и есть. Потому как благодаря винтовкам и прямым рукам стрелки отменные. Да наша сотня в чистом поле и полк пехоты положит, если ворог не побежит. А если еще пару сотен набрать, то и две тысячи всадников разогнать сумеем. И такую силу нужно держать про запас, для серьезного боя, а не разменивать в мелких стычках, оказывая сомнительную честь погибнуть не за понюх табаку.

– Ну-у, Ваня. Ты вот в том умысел видишь. А меж тем любому ведомо, что прикрыть товарищей – святое дело.

– Святое дело, говоришь. Ладно. Вот гляди. Хватаем мы иезуитов в Москве. И главный спешит отправиться на небеса. Человек не просто верующий, а член святого ордена, жизнь положивший на алтарь служения Господу. Отправляюсь я в Вильно, чтобы порасспросить тамошнего ректора… – При этих словах, Ирина, не одобрявшая выходку Николая, скривилась, словно попробовала клюквенного сока, но перебивать не стала. – А тот, паскудник, отвлек нас бумагами, в коих было не больше, чем в обнаруженных в Москве, и тоже яд принял, – закончил Иван.

– Испугались пыток, вот и решили легко уйти из жизни, – пожала плечами княгиня. – Здесь докторишку того на дыбу потащили бы. Что до ректора, то и вы его не гладили бы, если только каленым железом. А им папа и не такие грехи с легкостью отпускает, – с нескрываемым презрением заключила она.

– Хорошо, если так. Да только сдается мне, что они боялись выдать нечто, о чем мы не подозреваем.

– И поэтому ты считаешь, что твоей сотне не оказали честь, а выставили на убой? – с видимым сарказмом спросила Хованская.

– Твоей сотне, Ирина. И убить пытались тебя, и под удар выставили именно твою сотню.

– Не дело так-то жить, Ваня. Ты уж на воду дуешь.

– Лучше я на студеную воду дуть стану, чем пускать кровавые пузыри.

– Не накликал бы ты беду такими-то речами, дурень, – истово перекрестившись, в сердцах произнесла женщина.

– Да тут кликай не кликай, а лучше поберечься. И на волю божью в том деле я полагаться не хочу. Ириш, мне не вызнать, а ты бы узнала, по чьему такому наущению стрельцы твои всякий раз под ударом оказывались.

– Хочешь отомстить?

– Хочу понять, что за умысел в том был. И был ли вообще, – возразил Иван.

– Хорошо. Я разузнаю. Это сделать нетрудно. Ты ведь у нас мастак на розыски разных татей, – и снова ирония.

– Скажешь тоже, мастак, – отмахнулся Иван.

Нет. Не убедить ее, что есть во всем этом нечто эдакое. Причастны к тому иезуиты или здесь просто дворцовые интриги, не понять. Но что-то есть, это несомненно. И направлено против него. Ладно, не против него лично. Но ведь и он попадает под раздачу.

Вообще уйти бы сейчас со службы да заняться чем иным, в свое удовольствие. Признаться, все эти сложности и дрязги ему даром не нужны. Да только служба тут пожизненная, и никуда от нее не деться.

А с другой стороны, так-то однозначно и не скажешь. Ему это где-то даже нравится. И кровь по жилам быстрее струится, и азарт какой-то появляется. Неужели хочется влезать в дворцовые интриги? Нет, это вряд ли. А вот ощущение опасности, подстерегающей за каждым углом, вносит необъяснимую бодрость. Похоже, он подсел на адреналин.

Ну и еще, кажется, ему нравится ощущение превосходства над окружающими. Не власти, ни влияния, какое у него, безусловно, имеется благодаря отношениям с княгиней. Вовсе нет. Его греет превосходство иного толка. Вот взял и утер нос профессору Рощину. Пусть тот и не признал поражение, зато лишился своего лучшего ученика, принявшего правоту Ивана. Понадобилось – получил литой булат. Да еще и секретом поделился с иными оружейниками. Возникла надобность – с легкостью выплавили с родителем столько железа, что иным и не снилось.

И много чего еще, чем можно потешить свое самолюбие. Год бились местные сыщики в поисках тех, кто покушался на великую княгиню. Ему же понадобилась только одна неполная ночь. Любой другой десяток непременно погиб бы в той экспедиции на Урал. Парни же под руководством Карпова разогнали многократно превосходящего противника. Ни одна сотня самых матерых ветеранов не выстояла бы в той конной атаке. Его же стрельцы не просто выстояли, а еще и юшку кровавую пустили татарам, практически не понеся потерь.