Влюблюсь (СИ) - "Anzholik" - Страница 7

— Вань, ты как? — сев на стул у стены напротив кабинета, где была мать, я усадил его к себе на колени и, взяв его лицо в руки, спросил. Он молчал, обреченно хлопая длинными редкими ресницами, смотрел мне в глаза, а там были океаны боли и страха. Он поглощал его, безнадежность происходящего крушила его по-детски наивные стены.

— Вань, ответь мне, пожалуйста, — с большим напором прошу.

— Мне страшно, Жень, — прошептал он и, уткнувшись в мое плечо, дал себе волю. Я чувствовал своей разгоряченной кожей, какие ледяные его руки от страха, ощущал капли его слез, что стекали по моему плечу. И я не знал, как помочь ему, не понимал, что должен сделать… я мог лишь ждать.

Через час примерно нас пустили в палату, куда ее перевезли, заверили, что страшного ничего нет, она просто неудачно рассекла кость, но это поправимо. Они осторожно убрали маленький осколок, который откололся, а дальше нужно лишь время, чтобы трещина срослась. Естественно, ее оставили в больнице и выпроводили нас, сказав, что слезами горю, которого по их словам нет, не поможешь.

Погладив бледную щеку самой дорогой мне женщины в мире, я вывел брата из больницы и, не поскупившись на такси, привез его домой. Буквально силой накормил его, дал успокоительное и сидел, наблюдая за тем, как он спит. Теперь все становилось так неважно, эти черные глаза и красивая улыбка, вздернутый подбородок и красивая линия ключиц, на все теперь стало безразлично, лишь семья…

В заботах о брате я забил на все, экзамены были позади, диплом на руках, а из студии навязчиво барабанил суховатый мужчина. Почему суховат? Он был не худой. Он был тощий, до ужаса причем. Он годился мне в отцы, если не старше, и я не знаю, чем он прожигал свою жизнь, но она беспощадно сожрала его. Так вот… Он откровенно ебал мой мозг по поводу того, что я просто обязан выставить свои работы на ближайшем съезде каких-то там кого-то. Я упирался, ведь он хотел забрать рисунки, где был ОН. И пусть вся эта история с матерью остудила мой пыл, притупила чувства, что разгорались, угасила тихую страсть, отдать картины я не был готов.

Когда выписали маму, ей запретили работать ближайшие пару месяцев во благо ее же здоровья. А кормить-то нас всех надо. Я понимал, что на моей шее затягивается петля обстоятельств, суровая реальность не щадила мои хрупкие, мать их, чувства. Если они понравятся какому-нибудь толстосуму, то я могу их выгодно продать, а деньги мне нужны…Сдавив кулаки, загнав гордость вглубь своей бренной души, я согласился отдать работы. Может, это поможет? Поможет забыть его…

====== Глава 8. ======

POV Рома

— Сына, шуруй к кафе «Империя», я тебя там жду, кофе будешь? — протараторила мать в трубку, не успел я покинуть здание моего нового босса.

— Буду, — коротко ответил и сбросил. Поправив волосы, это движение теперь привычное — нервное, я пошел быстрым шагом к месту встречи. Не закурить по пути я не могу, так что… Никотин, сука, убьет меня, я знаю.

Подошел к кафешке, выполненной в молочно-кремовых тонах, и юркнул внутрь. Мою мать не узнать в толпе невозможно. Она с ярко-рыжими волосами, накрученными крупными локонами, и в дизайнерской одежде. Красивая, гордая и всегда трындящая по телефону. Присев за столик, беру чашку с кофе и выжидающе на нее смотрю, ожидая, когда она закончит.

— И где ты был? Марта на уши всех подняла, у тебя съемки через час.

— У продюсера, — спокойно отвечаю и снова закуриваю. Мать не любила, когда я дымил при ней, но привыкла, а что ей оставалось? Со мной сражаться бесполезно, я упрямее осла.

— А мне сказать ты, значит, не соизволил, да? — прищурилась она, ох, не к добру.

— Теперь говорю, я думал, соглашаться или нет, — выпустив струйку дыма в сторону, дабы на маму не попало, отвечаю.

— У тебя все расписано на ближайший месяц, это несовместимо, господи, Рома. Перестань лелеять надежду о том, что ты приобретешь известность в музыкальной индустрии.

Я промолчал, как и всегда, спорить с ней — это потраченные нервы и срыв голоса.

Пусть думает, что хочет, моя жизнь — мои правила. Точка.

…

Последующий месяц был невыносимый. Я подозревал, что буду разрываться, но не настолько же. Сергей травил меня своим присутствием по вечерам и порой по ночам, таскал по тусовкам, запирал на пару часов в студии, критикуя, какое я криворукое дерьмо, и гитара моя фальшивит. Вбивал мне в голову, что модельное агентство пора покинуть, вообще сменить имидж и чуть ли не имя с фамилией. Он был настырным, наглым, похабным чертовым ублюдком. Бля, он меня бесит так сильно, что хуже него для меня только Леди ГАГА.

Диктатор, тиран, извращенный показушник. Раздражает, начиная от голоса и заканчивая этими голубыми, мать его, глазищами, что высматривают малейшие детали, а после грязный и отвратительный рот выливает кучи дерьма на меня, либо пошлые и разнузданные мелочи того, что бы он с удовольствием со мной сделал, если бы я согласился, разумеется. Мне уже закрадывалась мысль, что, может, стоит однажды уступить ему, мол, попробует и отвалит, но что-то стальными тисками сдерживало… И этому чему-то я благодарен.

Но сколько бы я не разглагольствовал о том, какой дьявол мой начальник, он был хитрый и умелый, когда дело касалось выгоды и бизнеса. Мы работаем чуть больше месяца, а я уже имею пару студийных записей собственных песен, слова там написаны совместно с ним, а музыка полностью без изменений моя, это очень радовало и воодушевляло, но об этом я никому не говорил. Ни душе. Тайна, покрытая мраком черной железной двери входа студии.

— Куда же ты, дорогой мой, так спешишь? — от тона его голоса волна омерзения вдоль позвоночника пробегает, опять он свои чакры распускает, педик… Я из-за него скоро гомофобом стану, коим не был никогда.

— Домой и только домой, СерГей, — концовку я выделяю намеренно. Я часто тыкаю ему это, как котенка в нагаженное место, а тот лишь ухмылялся. Он, похоже, кайфовал, когда я цеплял его хоть незначительно.

— Завтра в это же время, орешек, — промурлыкал он и криво улыбнулся. Его коронная фишка, только я уже не реагирую на это, достал, правда.

Итак, сегодня впервые за месяцы выдался свободный вечер, и я планирую посидеть дома в тишине собственной комнаты, которая уже забыла, как выглядит ее хозяин. Но, видать, не судьба…

— Рома, немедленно неси свою задницу ко мне. Я тебе покажу кое-что, за что я отвалила ахуенную сумму денег, — сказала мать в трубку, как только я поднял, и сразу сбросила.

Начнем с того, что матами она ругается раз в пятилетку, слово «задница» для нее еще более дурной тон, но… видать, что-то случилось, и я даже не догадываюсь, плохое или хорошее.

Так как я находился на другом конце города, пришлось ловить такси, в котором курить мне не разрешили, суки. Доехал минут за двадцать и, открыв дверь собственным ключом, прошел сразу к матери в комнату. Открыл комнату и выпал, нахуй, в осадок…

— Я была в таком же шоке, сынок, почему ты не сказал, что позировал художнику? Когда это было? Ты давал разрешение, или звонить адвокату, за то, что какой-то молодой хмырь без твоего спроса рисует твои портреты, как бы шедевральны они не были?

— Тшш, тормози, мам! — прикрикнул, иначе она бы не перестала заваливать меня вопросами.

Дрожащей рукой подкуриваю, несмотря на то, что она выразительно шикнула, и начинаю жадно рассматривать: пять портретов и один рисунок в полный рост. По правде говоря, картины были великолепны. Я даже не верил, что это вообще я, но было до жути приятно, что кто-то видит меня настолько красивым, а особенно сумел передать мой взгляд, который я полжизни тренировал…

— А чьи работы? И где ты вообще взяла их? — спросил я спустя полчаса.

— Евгений Малюжич. Выпускник МГАХИ и новый любимчик моего очень хорошего знакомого. Была выставка в его галерее, и вот там я и наткнулась. Ты не поверишь, сколько народа хотело их купить.

— Ты видела его?

— Кого — его?

— Художника.

— Нет, и не горю желанием, главное — я купила все, что есть, по словам Федора, — фыркнула она в своем репертуаре.