Нотами под кожу (СИ) - "Anzholik" - Страница 49

Гера потерялся. Растерялся. Словно усох в своих долгих постоянных размышлениях. Затюканный по самое не могу продюсером, который грозился отправить его задницу в непрекрасное далеко за его выходки. И пусть турне продолжалось, билеты были все так же не возвращены, положительного настроя не придерживался никто. Косые взгляды с завидным постоянством, словно ушатом помоев, прокатывались по его нескромной особе, а шепотки и каверзные вопросы журналистов убивали напрочь все желание вообще появляться на публике.

Депрессивное состояние все больше усугублялось. Ведь на дворе царил ненавистный февраль, со своими заснеженными улицами, неслабыми морозами и горькими воспоминаниями, которые травили Германа словно медленно, но верно убивающий яд. Ночи были холодными, постель неприветлива. И каждый угол собственной квартиры будил то, что Гера так старательно, с каждым днем все больше пытался вычеркнуть из головы. Стереть, словно ластиком.

Первые дни он и вправду был уверен в своей правоте. Ему даже стало в какой-то мере легче от осознания того, что теперь он не совершает ничего постыдного, хоть и жутко приятного. Он чувствовал себя победителем в их маленьком противостоянии с Тихоном, считал, что сумел того подмять под себя, что сломал, как и хотел. Отомстил за боль физическую болью душевной.

Но дальше стало хуже, хотя ожидал он противоположного эффекта.

Герман затосковал, причем преимущественно ночами, один и в собственной постели. Он с садистским удовольствием вспоминал те будоражащие кровь, безумные в своей страсти часы, те касания, слова, взгляды, губы. Наслаждение, которое ни с кем раньше не испытывал.

Вспоминал, как щекотно было уткнуться в копну светлых волос. Фыркать на того, что Тихон гребаный апельсиновый извращенец, с улыбкой… которую не видел блондин. С крохотной частичкой тепла в касаниях, о которых тот не догадывался. Да и Гера сам все старательно отрицал. Отсекал малейшие мысли о собственном небезразличии. Упрямо.

Маркелов же погряз в работе. Зарылся по самую макушку, начав забивать на учебу, ведь и вправду наломал он дров немало своим бездействием. Сестра спелась с отцом Филатенкова, хорошо спелась, слаженно. И это все грозило немалыми потерями и проблемами, но, к сожалению для них, не крахом. Утопить Тихона было им не под силу, хотя потрепать знатно они могли, чем и занимались с упоением.

Зияющая дыра от первой неразделенной любви, от сокрушающего его отказа до сих пор ныла и, кажется, с каждым днем все сильнее. Он пытался отвлечься насущным. Карабкался, словно пойманный в посудину жук, искал выход. Изводил себя. Напивался и почти не спал. Получал тумаков от друга, клятвенно обещал прекратить, но не мог. Не получалось вот так вычеркнуть из сердца кареглазого демона. Стереть воспоминания о проведенном времени. Не получалось…

Однако что-либо предпринимать, пытаться вернуть, искать встречи… он не собирался. Гордыня-матушка не спала, она лишь расцветала всеми красками и укрепляла его решимость тащиться вперед, рвать зубами, цепляться за будущее, вычеркивая прошлое, хоть и недалекое, но до одури болезненное и действительно мешающее.

Но в виски не тонула любовь, не отравить ее и никотином, а безэмоциональный трах лишь вызвал омерзение. Тихон скатывался все ниже в своих же глазах. Подпитываемый лишь горячей ненавистью, шел вперед, хотя, скорее, банально полз… ведь сил бороться становилось все меньше, пинки становились не такими болезненными, жизнь просто стала типичным дерьмом. Да и жить, собственно, не особо хотелось, а надо.

Надо. Это слово стало лозунгом обоих. А главной целью стало забыть о том, что была когда-то встреча. Что был тот человек, что разбудил внутри то, что спало себе годами, что нашелся тот, кто способен разбить твое спокойствие. И если один любил, не забыл, хоть и отпустил, то второй тосковал, скучал и хотел, но запрещал себе что-либо делать.

Они встретились случайно, в конце весны. Тихон шел к Леше, по уже привычному раскладу времяпрепровождения выходных. Герман же возвращался домой со студии, но, решив зайти в супермаркет, скосил и пошел дворами, по неизведанному пути.

Со стороны они выглядели прекрасно. Такие разные, но одинаково притягивающие взгляд. Словно сгусток тьмы и света. Контрастирующие на фоне друг друга. Одетый во все черное Гера, под стать тому, что внутри творится. И абсолютно светлый, словно это могло улучшить ему настроение, Тихон.

Маркелов заметил его издалека, но виду не подал. Лишь учащенное сердцебиение, казалось бы, уже вконец истерзанного сердца и привычный магнетизм к объекту все такого же не гаснувшего желания внутри. Внешне же — полное безразличия лицо и глаза, смотрящие ровно перед собой, преимущественно под ноги. По мере сближения становилось все гаже. И хотя, с одной стороны, он клял эту ситуацию на чем свет стоит, то с другой — он был почти по-детски счастлив от того, что увидел того, кого до сих пор, как оказалось, еще крепче, чем раньше, любит.

Безумно хотелось плюнуть на все и рвануть к себе строптивого брюнета. Вспомнить вкус его губ, вдохнуть полной грудью ставший родным запах… услышать голос, полный ехидства, но отдающийся внутри дрожью. Прижать к себе, чувствуя множество упирающихся пряжек, шипов, цепочек. Задохнуться от сильно разящих табачным дымом волос. Просто хотелось его… Поближе, хоть чуточку, всего на короткий миг.

Герман заметил его, лишь когда полез за зажигалкой, да почувствовав взгляд на себе, поднял глаза. В первую секунду пальцы дрогнули, грозясь выронить необходимый предмет, но, коротко кашлянув, будто это могло ему помочь справится с моментально нахлынувшим волнением, он все же закурил. Невообразимо сильно подмывало снова посмотреть, рассмотреть, а еще лучше потрогать. Тоска, которая царапала душу долгие месяцы, взвыла раненым зверем. Сердце удар пропустило, чтобы в следующий миг галопом понестись. «Твою мать… — пронеслось в голове. — Мать твою, Маркелов, чтоб тебя…»

Горький дым не отрезвлял, он едва ли им не давился, так яростно насилуя сигарету, что со стороны это выглядело, по правде говоря, смешно. Для всех смешно, кроме Тихона, который, сверля взглядом носки собственных мокасин, рвал вперед, словно его ждет финиш с неоценимым призом, только бы не смотреть на того, кто в паре метров. Не смог.

Поравнявшись, оба вскинули глаза вверх. Схлестнулись взглядом. Задержали дыхание, боясь впустить в легкие загустевший от запаха обоих воздух.

«Я ведь не люблю его… Я даже не уверен, что влюблен, но отчего же так тянет?» — пронеслось в голове брюнета при столкновении.

«Он ведь не любит меня. Я даже уверен, что не влюблен, почему меня по-прежнему тянет?» — с болью отдалось в мыслях блондина.

«И как бы ни хотелось продолжения, как бы ни хотелось его, мы все сами решили. Словно не знакомы…»

«И как бы ни было худо и больно, как бы душа не выла, мы ведь приняли решение вместе. Словно не знакомы…»

По бедрам прошлись пальцы и оба слегка вздрогнули.

Плечи соприкоснулись.

Контакт глаз прерван.

Разошлись.

И оба понимали, что тротуар широкий и ни единого прохожего мешающего не было вблизи.

И оба знали, что столкновения можно было избежать, как и касания, и взгляда.

Оба хотели напомнить друг о друге, пусть мимолетно, пусть лишь на миг.

Оба хотели, но прошли мимо.

Оба желали, но не обернулся ни один.

Тихон коснулся кончиками пальцев, что с минуту назад прошлись по бедру Геры, своих губ и судорожно выдохнул, на пару секунд прикрыв глаза.

Герман потер пальцы, которыми коснулся чужих джинсов. Коротко хмыкнул, в который раз обозвал себя гребаным идиотом, глубоко затянувшись дозой никотина.

Они не обернулись. Не замедлились. Просто прошли мимо, словно между ними никогда ничего не было. Сделали вид, что никогда и ничего не связывало их. Однако подумали об одном и том же. Вспомнили…

Со стороны они выглядели именно теми, кем так отчаянно пытались стать друг другу — незнакомцами.

Со стороны было заметно, что короткая искра, словно мини-замыкание, проскочила по их телам, и история не будет иметь подобного конца. Все это — стопроцентно не конец. Для них не конец, хотя оба гнали мысль подальше.