Нотами под кожу (СИ) - "Anzholik" - Страница 44

Я чувствую нужду в нем. Постоянную. Болезненную. Так люди без воздуха мучаются. Без воды и еды. А я по нему иссыхаю. Тоскую, отпуская из объятий, а после не сплю всю ночь один в постели. Задыхаюсь в своей безысходности, ведь понимаю, что все только в его руках. В этих наглых, эгоистичных руках…

Забиваю на все вокруг. Слишком влюбленный в того, кому практически похуй. Ни одной здравой мысли, все вокруг него вертится, как в болезненно-наркотическом дурмане. Это выматывает. Изводит. Не знаю, правда, что было бы, будь это все взаимно и так же сильно с его стороны, возможно, мне бы уже все опостылело… Или же с точностью наоборот, я стал бы счастливым чертовым сукиным сыном.

На работе по-прежнему хер пойми что. Сестра все чаще мелькает то тут, то там, явно напоминая мне о том, что мы не закончили. Еще и отец Геры мистическим образом про сына своего вынюхал, в частности о том, что мы общаемся и учимся вместе, и пытается уговорить меня организовать их встречу. Я же, услышав от Германа его версию событий, сомневаюсь, что сталкивать их — правильное решение. Потому молчу, не желая одному рассказывать о другом. Одному потому, что права не имею разглашать детали жизни сына. Другому потому, что, узнав об отце, он может сорваться и исчезнуть, не желая даже случайно пересечься с тем.

— Идешь? — похоже, не впервой спрашивает Леша, однако пока еще не злится, значит, попыток было мало.

— Куда? — как обычно туплю, ведь полностью увяз в собственном дерьме, сижу и чахну, как престарелая баба.

— Поступило предложение продолжить празднество на коттедже. Так что, ты идешь? Или продолжишь тут усыхать?

— Меня не особо радует твое предложение. Левые люди, атмосфера всеобщего веселья, когда такая задница внутри… В пизду такое счастье.

— А если он тебя нахуй пошлет, ты вообще повесишься? Так, может, ну его тянуть-то, айда заранее предрешим исход, а? Что мучиться-то? Веревку на шею. И дело с концом. Хотя, ты уже в петле сидишь, вот так изводя себя, — его голос как кнут стегает. — Зачем общаться с людьми? Есть только ты и твой еблан крашенный, остальные лесом, так? К хуям всех тех, кто с тобой бок о бок шел эти годы, и меня к хуям, подумаешь, я тут сижу с ним, вместо того чтобы набухаться, как черт, и проснуться утром с чужими стрингами на голове и пустыми яйцами.

— Блять, Лех, если я пойду, ты заткнешься? Твои нравоучения и ебание мозга уже поперек горла, правда. Я прекрасно знаю кто, что и как было… но уже не будет, понимаешь? Ничего, сука, прежним не будет! После него все стало другим, неинтересным, пресным, да, бля, противным. Я не хочу в клуб, не хочу тусоваться, пить, улыбаться, когда его нет. Не могу. Мне он нужен. Немедленно, к себе поближе и все. И это мой мир. Это моя радость. Мое счастье, неужели не ясно?

— Да мне давно ясно, что ты влюбленный мудак, у которого зрачок, как у наркомана, как только Филатенков в зоне видимости. Но ты себя теряешь, Тих, себя. А это не есть хорошо. Любовь — она не такая. Она не должна портить тебе жизнь. Не должна с ума сводить, ты же как нервно больной. На каждое слово со стороны — агрессируешь, на любой жест — негатив идет, а он тебя нахуй трижды пошлет под твою же улыбку. Это ненормально. Послушай, блять, меня, пока поздно не стало, и ты не лишился всего из-за этого придурка, который с тобой трахается, который тело отдает, но сердце? Ему похуй. Ему ПОХУЙ, Тихон, и это заметно, похоже, всем уже, кроме тебя.

— Ты не знаешь его. И потому не имеешь право говорить подобное. Ты вообще нихуя не знаешь, что такое любить того, кто не воспринимает тебя, как нечто особенное. Он не гей, Леша, он даже не би, и чем я заслужил его внимание и получил допуск — загадка. Так что я буду пользоваться шансом, пока могу, я буду рядом, пока он разрешает, и мне глубоко насрать на то, кто и что думает по этому поводу.

— И потеряешь все. Всех.

— Даже тебя?

— Ты — эгоистичный ублюдок. Чертовски эгоистичный, но я не дам тебе загнуться. И ты это знаешь.

— Едем? — решаю смягчить конфликт. Вижу его усталое лицо с явно упавшим настроением. Виню себя, что испортил ему праздник, эгоистично испортил, чтобы не одному мне херово было. Эмоции поутихли после того, как я выплеснул часть. Пусть и вот так, пусть и незаслуженно выговорил все близкому другу, да что там, единственному другу, но стало легче. Немного, но легче.

— Хуй с тобой, берем выпивку и едем к тебе, а там уже, может, кто подтянется, раз ты у нас настолько разборчивым стал в выборе тех, с кем тебе общаться. И да, пока я еще трезвый и не забыл, держи, — протягивает средних размеров конверт. — Это подарок, — залпом допивает свое шампанское под мой удивленный взгляд.

Подарков мы не дарили друг другу никогда. Просто не было подобной традиции, вот и все. Только на дни рожденья, и то скорее взаимопомощь была в виде презента, чем что-то специально предназначенное для таких случаев, типа вот тебе брелок, бутылку двадцатилетней выдержки, или еще что. Поэтому его поступок вызвал недоумение, хотя признаю — это приятно.

Открыв конверт, вижу цветастый флайер с приглашением на концерт группы Геры через два дня, билет на завтрашний вечерний самолет и распечатку брони в отеле, оплаченной почти на неделю.

— Я против того, чтобы ты был с ним. Но видеть тебя таким — как серпом по яйцам, честно. Так что пошли, напьемся по-холостяцки, завалимся спать прямо в шмотках. А завтра будем лечить похмелье, чтобы время пробежало быстрее, и ты полетел принимать дозу гребаного наркотика по имени Гера.

…

Когда оказываюсь в ночном такси по пути к отелю, меня так и подмывает набрать его номер, но я одергиваю себя. Пусть это будет сюрприз. Не знаю, приятный ли, но сюрприз. Макс сбросил мне их адрес СМС-кой, сказал, что если не смогу достучаться до уже спящего Геры, то чтобы шел к ним в соседний номер.

Достучался…

— Блять, мне поспать в этой жизни дадут, или где? — распахивает дверь взлохмаченный и дико сонный красавец. Тупит с минуту, трет глаза, хмурится.

— А ты что тут делаешь? — совершенно не тот вопрос, который я ожидал услышать, пролетев гребаную кучу километров, чтобы увидеть эту погань.

— Стою.

— И какого хуя ты тут стоишь?

— К тебе, скотина, прилетел, — ехидно бросаю слова. Отталкиваю от двери пошатывающееся тело и вхожу в номер. Меньшего я от него и не ожидал. Не удивлюсь, если тут толчки с позолотой будут, ибо атмосферка в обиталище охуенная. Все лощеное. Так и блещет новизной техника. Не пылинки нигде. Все сверкает. И мне, как прирожденному сибариту, тут по душе.

— Душ там, — показывает лениво в сторону. — Кровать там, — зевает и кивает в другую сторону. — Телефон там, — тычет пальцев на тумбочку у дивана. — А я спать.

Радушный прием, что тут скажешь. Без лишних слов раздеваюсь, слыша, как прошуршал он к кровати. Иду в душ, неспешно нежусь под теплой водой, вытираюсь белоснежными полотенцами и, нацепив висящий на крючке махровый халат, выхожу.

Как и ожидалось, он уже спит, раскинувшись на половине кровати и обняв как-то по-детски соседнюю подушку. Ложусь к нему, не раздеваясь, отвоевываю половину одеяла, тем самым подтянув его сонную тушку к себе.

Уже привычно за последнее время наших ночевок, он утыкается в мою шею, закинув на меня свои конечности. Укладывается поудобнее, ерзая, чем естественно будит вполне ожидаемо тлеющее всегда рядом с ним желание. И я, кстати говоря, так и не понял до сих пор, он специально это делает или неумышленно. Ведь зная, какая он зараза, вполне можно ожидать злорадное поддразнивание с его стороны.

— Нахрена ты его надел? — шепчет раздраженно, развязывает и без того слабо запахнутый халат, растаскивает полы в стороны. — Лежит тут себе, как манекен. — Это что возмущение в голосе? Я тут, видите ли, будить его не хочу, забочусь об ослиной роже, а он недоволен, что я лежу и не трогаю.

— А что мне делать? Если ты, открыв дверь, сразу же начал с наезда?

— Давно пора привыкнуть к тому, что говорю я, не думая, в девяноста процентах случаев. И вообще, сонному человеку простительно, попиздеть уже нельзя, какие мы ранимые, — фыркает, приподнимаясь выше, почти нависая надо мной. — А ты мог заткнуть небезызвестным способом.