Побратимы
(Партизанская быль) - Луговой Николай Дмитриевич - Страница 12

Возвращаюсь к юноше. Уходим еще глубже в мелколесье.

Назвался паренек Ваней Кулявиным. Из таких, как сам, парней и девчат он создал в Зуе подпольную организацию. Двадцать пять человек поклялись бороться против фашистов. Организация растет, а связей с партийным подпольем и лесом не имеет, заданий не получает. Посоветоваться не с кем. Листовок, мин, оружия нет.

— Знаете, как трудно установить связь, — говорит Ваня. — Партийное подполье есть, видимо, и в Зуе. Доказательство этому саботаж в МТС. С тракторов кто-то снимал детали, и они простаивали. Немцы приказали на ночь свозить съемные детали в склад, а он вдруг ночью загорелся. Недавно все тракторы кто-то облепил листовками. В них призывы: «Ни зернышка хлеба врагу!» Листовки и в полевых станах, и на телеграфных столбах по дорогам, и в селах — везде. Видим, есть подпольщики, а контакт нащупать не можем.

Он ведет рассказ торопливо, но от главной нити не склоняется.

— У некоторых членов нашей организации есть родичи в Симферополе. Настроены против немцев. Думали, они свяжут нас с подпольем. А там разговоры: какая-то провокаторша завалила организацию. Арестовали двадцать человек. Мы решили сообщить вам. А как — не знаем. И вот подвернулся случай. Немецкий комендант снаряжал колонну в лес за дровами. Он хитрый. Чтоб под партизанские пули им не попасть, с солдатами сажает местных жителей грузчиками. Я добровольно попросился в грузчики. Мы так решили: если на колонну будет налет — увижу вас. А нет, то записку незаметно брошу.

Прибегает комиссар пятого отряда Семен Мозгов. Увидел Ваню — обнимает его. Оказывается, они давно знают друг друга. Кулявин — бывший слесарь МТС.

Втроем продолжаем беседу. Говорим о задачах подполья, о приемах борьбы и конспирации, о том, что надо возобновить связи с симферопольскими подпольщиками. Даем Кулявину кличку «Дровосек».

Пришло время расставаться. Ване надо успеть в Зую. Хорошо бы первому прибежать к Райхерту и рассказать, что и как случилось в лесу.

В это время в Баксане поднялась перепалка. Минуту-две спустя наблюдатель поднял тревогу и у нас: эскадрон кавалерии и отряд мотопехоты на тридцати машинах движется из Баксана в нашу сторону.

— Не наткнуться бы тебе, «Дровосек», на карателей.

— Разрешите, я его выведу из леса, — предлагает Семен. — Безопаснее будет и быстрее. Да и расспрошу Ванюшку о жене своей, Полине. Как она там с дочками?

— Правильно. Идите вдвоем. И там, на опушке, облюбуйте почтовые ящики «Дровосека».

Крепко обнимаю юного подпольщика.

— Как не хочется уходить от вас! — говорит он. — Домой иду, а такое чувство, будто в тюрьму возвращаюсь.

Тем временем лес наполнился ревом моторов и звоном подков, цокающих по камням. Это приближается колонна карателей, и я спешу на командный пункт. Но меня опять догоняет Ванюшка.

— Совсем забыл, — торопливо говорит он, тяжело дыша. — Из дому прихватил. Вот, возьмите, — дает он мне свой фотоснимок. — Пусть будет у вас, на память о встрече.

Лес гудит, в вершинах деревьев хлопают разрывные пули.

— Уходи, Ванюша! — жму парню руку и сам спешу к бойцам.

Карабкаюсь по склону вверх. Вскоре попадаю в цепь. Партизаны располагаются в засаде, прижимаются поудобнее к валунам и стволам деревьев, проверяют затворы и диски автоматов, раскладывают гранаты.

Тут же, в одной цепи с партизанами, словаки — Медо, Малик, Багар.

— Мины поставили, — говорит Котельников.

Его слова заглушает нарастающий гул моторов. Немецкая колонна уже совсем близко. Вот ее головные машины вползают на поляну. От мощного взрыва дрогнула земля. Лес наполнился шумом боя…

Часа два спустя, мы в бригадном лагере. Располагаемся у костров.

— Ничего не скажешь, — довольно потирает руки Мироныч, — день сегодня выдался удачный.

— Боевой день, — присоединяет свой голос Медо, проходя мимо. — Чаще б такие дни повторялись…

Возвратился комиссар Мозгов. «Дровосека» он выел удачно. В пути Ваня подробно рассказал о своей подпольной комсомолии.

— Народ что надо! — хвалит Семен Ильич и подает мне листок бумаги — список Зуйской подпольной комсомольской организации.

Я приглашаю Мозгова присесть, и мы знакомимся заочно с каждым из молодых патриотов. Потом достаю из планшета свою неразлучную спутницу, тетрадку-дневник, обшитую парашютным шелком.

На ее страницах появляются скупые записи о главных происшествиях дня:

«14 июля 1943 года.

…Кулявин рассказал, что создал патриотическую молодежную группу в двадцать пять человек в Зуе и частично вооружил ее. Проинструктировал, как ее законспирировать. Беда, что все двадцать пять знают друг друга. Договорились держать связь. Он раскрыл тайну двух наших тыловиков: „радиста“ расстреляли немцы, а „Бабушку Шуру“ арестовали и неизвестно куда дели. Подтвердил гибель Младенова в Бешарани[4] и перечислил почти всех расстрелянных (немцами) в Зуе 4.1.1942 г., а также назвал предателей. Мне оставил свою фотокарточку».

И еще:

«29 июля 1943 г.

…У „Дровосека“ неплохой состав группы…

Тут есть такие люди, как Щербина Леонид Емельянович, отец которого расстрелян немцами; Буренко Нюра, брат ее Григорий расстрелян, и другие, тоже родственники расстрелянных. Это надежные кадры. Тут есть и симферопольцы, и люди, связанные с Симферополем. Таким образом, Зуя приобретает для нас очень важное значение, как звено, или, как окно в Симферополь».

С сердечной теплотой думаю о людях Зуи. Село, как село — менее полутысячи дворов, а как много в нем патриотов: Зуйский партизанский отряд — сто сорок один человек; группа советских патриотов во главе с Крыжановским-Юрьевым — около сотни; новое пополнение в Зуйский отряд — более семидесяти человек. Теперь организация Вани Кулявина — двадцать пять человек. Немцы обрушили на Зую зверские репрессии. Расстреляли шестьдесят человек из организации Крыжановского. Двадцать одного заложника убили, схватили и замучили Нину Савельеву, старика Баранникова и многих других жителей Зуи. Зуйский отряд потерял более тридцати человек. Словом, село залито кровью. Но не покоряется. Продолжает борьбу.

Во время обеда Вася Буряк принес сводку Советского Информбюро. Он читает вести с фронта, и, надо видеть, с какой жадностью ловят партизаны каждое слово.

«Тринадцатого июля, — читает Василий, — на Орловско-Курском направлении противник крупных атак не предпринял…»

— Ага! Не атакует уже! — прерывают его партизаны.

— Захлебнулось их наступление!

— Скоро наши двинут вперед!

А чтец продолжает:

«На Белгородском направлении нашими войсками за день боев подбито девяносто шесть немецких танков и сбито тринадцать самолетов противника».

— Хорошо! — вновь выкрикивают партизаны. — По сотне танков в день ежели выбивать, то Гитлер скоро испустит дух.

— Вы будете слушать? — теряет терпение Василий. — Или я пойду, а вы митингуйте!

Слушатели утихают.

— «По уточненным данным, за двенадцатое июля сбито семьдесят девять немецких самолетов…»

Голос чтеца снова тонет в дружном гуле одобрения. Страсти еще сильнее разгораются.

— Вася! Слышь, Вася! — кричит кто-то громче всех. — А про партизан есть что- нибудь в сегодняшней сводке?

— Про партизан нет.

— А ты, Вася, допиши. — Все затихают, и теперь голос слышится отчетливо. — Я б вставил пару таких строк: четырнадцатого июля партизаны Первой крымской бригады сожгли пять немецких грузовиков и нанесли три удара по отрядам карателей. Вот так и допиши, Вася…[5].

Мы с интересом слушаем шумное партизанское вече и радуемся минутке душевного отдыха партизан.

— Золотой народ! — тепло улыбается комиссар, когда мы уходим в свою палатку. — В бою — львы, а поостынут — не прочь и о себе в сводке прочитать…

Но самое радостное сообщение было о нашем «крылатом партизане», как называл самолет Китаев.