Океанский патруль. Книга первая. Аскольдовцы. Том 2 - Пикуль Валентин - Страница 2

– Вас как зовут? – спросила Ирина Павловна старшего.

– Иван.

– А вас?

– По паспорту Афанасий, а батяша зовет – Ваней.

– Ну а вас? – спросила Ирина Павловна.

– Меня Ванюшей в семье звали, хотя Игнат.

– Ну а меня – Ванечкой, – засмеялся четвертый. – Так нас батяша всех по старшинству прозывает: Иван, Ваня, Ванюша и Ванечка…

– Это, дочка, – чего-то застыдившись, сказал Сорокоумов, – мое любимое имя…

Четверо Иванов жили дружно и спаянно. Молчаливые и застенчивые, как девушки, братья были люты на работу. Отца слушались беспрекословно, ласково называя его батяшей, но за этой ласковостью чувствовалось сознательное превосходство. Ирине Павловне иногда казалось, что сыновья относятся к отцу, как взрослые относятся подчас к надоедливым, но любимым детям. «Хорошо, хорошо, ты успокойся, батяша, – не раз говорили братья отцу, – мы сделаем все, как велишь». А когда шкипер уходил, они почти все делали по-своему и были, пожалуй, единственными людьми на шхуне, которые не боялись ослушаться шкипера. Зато прибежит Антип Денисович ругаться, посмотрит – и притихнет сразу: выполнили братья работу даже лучше и правильнее, чем он советовал. «Ну-ну, – скажет шкипер, спеша шмыгнуть от позора в какой-нибудь люк, – я вот вам ужо!» А братья за ним: что, мол, дальше-то прикажешь делать, батяша? И скоро Ирина Павловна поняла, что превосходство братьев – это превосходство молодых людей, умудренных опытом нового – такого, что не всегда было известно шкиперу.

Вскоре на шхуну прибыл штурман Аркаша Малявко – молодой курносый парень с вечно смеющимися глазами, служивший ранее на торпедированном немцами рыболовном траулере. Он познакомился с Ириной Павловной, сразу пленил ее юношеским задором и, кинув в каюту чемодан с небогатыми моряцкими пожитками, поднялся на мостик. Через несколько минут оттуда, из штурманской рубки, донесся крик: два мужских голоса гневно спорили о чем-то. Ирина Павловна, побросав все свои дела, бегом бросилась на мостик.

То, что она увидела, заставило ее на мгновение растеряться. Антип Денисович и Аркаша Малявко стояли посреди рубки и, яростно хрипя, кричали что-то один другому в лицо. О чем они спорили, Ирина Павловна так и не поняла. Но зато поняла другое.

Старого шкипера одолевала гордыня. Он был одарен от природы и знал это. Но его одаренность была настолько самобытной, что Антип Денисович не признавал иных путей к мастерству, кроме одного: своей интуиции, или, как он сам любил повторять, «души моей русской». Он словно обвел вокруг себя черту, через которую не давал переступить людям других взглядов.

– Это что! – говорил он не однажды. – Легко вам с геометрией да с чертежами, а вы безо всего, на глазок попробуйте…

Так случилось и сейчас. Увидев молодого навигатора и поняв, что штурман знает гораздо больше него, Сорокоумов хотел поначалу уступить и… не смог. Теперь, когда он ясно увидел того, кто пришел ему на смену, шкипер решил бороться за свое «я», которое вдруг как-то сразу воплотилось для него в любезном детище – в шхуне. И сознание, что он уже ничего не сделает, что его слава умрет вместе с кораблем, лишь усиливало старческий гнев.

Разжав руки шкипера, державшие его за воротник, Аркаша Малявко обиженно объяснял:

– Нет, вы понимаете, Ирина Павловна, если затрагивают вопросы морской науки, то я не могу быть спокойным. Я окончил Ленинградское мореходное училище, а спрашивается, кто он такой?

– А я, – дрожа от злости, кричал Антип Денисович, – одну зиму бегал в Кемское шкиперское, где монаси преподавали, потом сапоги разбились – перестал, своим умом до всего доходил!..

Выяснилось, что штурман даже не знал, с кем ему приходится спорить; он думал, перед ним какой-то парусный мастер, и велико было его удивление, когда Ирина Павловна сказала, что это и есть тот самый шкипер Сорокоумов, под начальством которого ему придется служить.

– Ну что ж, – сказал Аркаша Малявко, – придется идти к нему извиняться. Нехорошо как-то получилось, откуда же я знал!

Он тут же отыскал шкипера на палубе, в путанице снастей и блоков, когда тот, разгоряченный спором, срывал свой гнев на одном из рабочих, и спокойно попросил извинения.

– То-то! – примирительно сказал Антип Денисович.

Ирина Павловна внимательно наблюдала за их натянутыми отношениями. Аркаша держался по-прежнему независимо; даже положение, в котором он являлся подчиненным шкипера, не мешало ему сохранять внешнюю выдержку и достоинство. Антип Денисович, еще больше уйдя в работу, наоборот, старался подчеркнуть всем, а особенно штурману, что хозяин судна – он, что многие еще не доросли до этой должности и… «вообще народ пошел мелкий». Решив не вмешиваться, Рябинина напряженно следила за этой молчаливой схваткой.

И все-таки молодость победила: настал такой день, когда Антип Денисович сказал:

– Ты, кормчий, хоша и академию кончил и румбы не по-поморски – шалоник, стрик, обедник, веток, – а по аглицкому манеру кличешь: норд, зюйд, вест, ост, но парень ты крепкий!.. Пора тебя вразумить искусству моему. Буду учить с пристрастием. Много авось лишнего наговорю. А ты не все лови, что по воде плывет. Бывает, грешным делом, такое поймаешь…

И он стал готовить из него своего помощника. Каждый день, с утра до обеда, объяснял Аркаше систему парусов, и хотя штурман изучал парусное дело еще в училище, но от таких уроков не отказывался. Он понимал: то, что передает ему старый шкипер, необычайно, прекрасно и просто до гениальности.

В этот день вернулся из плавания муж. Целуя его на пороге, она ощутила на своих губах солоноватый привкус моря. Прохор, которому была привычна просторная каюта «Аскольда», неловко задевал плечами мебель и, расхаживая по комнате, как по мостику, неспеша рассказывал о своих делах.

Набив трубку, остановился около стены, где висела скрипка сына, и мягкая улыбка осветила на мгновение его суровое лицо.

– Сына встретил… Говорил с ним. Растет парень, человеком становится…

Ирина быстро соскочила с дивана:

– Ну что? Что с ним?

И даже отшатнулась, когда услышала скупые, расчетливо-спокойные слова правды.

– Так ты не забрал его оттуда? Но ведь ты мог это сделать!..

Неожиданно она заплакала. Капитан потряс ее за плечо:

– Перестань, Ирина!.. В свое время я начинал жизнь так же, как он.

– Но ведь на море война! Его могут убить… Ты понимаешь, что это значит…

Прохор Николаевич оставил плечо жены, выпрямился:

– Вот видишь, я стою перед тобой. И я только что вернулся с моря. Оттуда, где идет война. И он тоже вернется! Ты, Ирина, ему не мешай. Пусть все будет так!

И, как-то сразу успокоившись, она ответила:

– Хорошо, пусть все будет так…

Прохору надо было верить. Он был для нее прочной опорой, ни разу не пошатнувшейся за все годы их совместной жизни.

Прохор – ее твердыня!..

Тело горит. Боль исходит откуда-то из глубины, чуть ли не от самого сердца. Какой-то матовый шар висит над ним, ослепляя светом. Потом начинает вращаться. Все быстрее, быстрее. Становится холодно. Почему мама забыла закрыть окно?..

Чьи-то теплые руки подхватывают его голову, приставляют к губам ободок кружки. От воды вроде становится легче, и Русланов тихо спрашивает:

– Который час?

– Уже восьмой.

– Значит, скоро укол. Скажите, чтобы поскорее…

– Хорошо. – Женщина, поившая его водой, тихими шагами отходит от него к соседней койке. Там лежит какой-то незнакомый офицер; лицо под тусклым светом кажется синим, щеки впалые, голова плотно забинтована, он что-то рассказывает женщине.

– …Было-то это совсем недавно, – говорит офицер. – Приехали бы вы раньше, и вы бы еще встретили его в Мурмашах. Он отдыхал там на военном курорте. Я не думаю, чтобы он мог погибнуть так просто. Хотя…

Чужая судьба, чужое горе, чужая боль! А тут своя боль, и такая страшная, и вот она снова наваливается на него. Снова мечется в жаркой постели жаркое, в осколках и ожогах молодое тело.