Жмурик или Спящий красавец по-корейски (СИ) - Кувайкова Анна Александровна - Страница 17

— Маленькие ангелы… — снова подала голос Женя, прикрывая глаза и криво улыбаясь. — Маленькие, светлые, невинные… И глаза, такие пустые-пустые… Что страшно. Очень, очень, невыносимо страшно… И ты стоишь, сжимая пальцы на краю стола, глядишь на них и не понимаешь. За что? Зачем? Почему они?! Маленькие, бедные ангелы… Которые почему-то погибли, а пьяный ублюдок без единой царапины, без каких-то травм и прочего. Вот скажи мне Жмур… — она открыла глаза, глядя на него больными усталыми глазами. — Почему всё… Так? Так несправедливо? Я видела, не раз и не два. Через мои руки прошло не одно тело… Но дети… Почему? Почему…

Ещё минута молчания и тихий, почти истеричный смешок:

— Почему, а?!

Парень на чистых рефлексах, без задней мысли, рванулся вперёд, в попытке утешить девушку, но та неожиданно резко успокоилась. Вновь опустила голову, склонившись так низко, что волосы закрыли лицо. Плечи дрогнули, однако слёз или рыданий не последовало. Только кружка внезапно полетела в стену, и парень едва успел пригнуться от метко пущенного снаряда. По тому, насколько привычным, отработанным было движение, Жмур с некой толикой ужаса осознал, что такое происходит далеко не в первый раз. И задался вопросом: если она настолько остро переживает чужую смерть, особенно смерть детей, как же она с этим со всем этим справляться умудряется? В одиночку? Никому не рассказывая и никого к себе не подпуская?

— Каждый раз… — тихо пробормотала Женька, закрыв лицо ладонями и раскачиваясь из стороны в сторону. — Каждый, грёбанный раз… Как в первый! Как будто не было практики в морге… Как будто не было вообще ничего и я не знаю, с какой стороны к трупу подходить! Как будто… Не-на-ви-жу…

Не понятно, что именно стало последней каплей. Тоска в голосе девушки, то, что она сжалась в комок, непроизвольно закрываясь от всего и вся или то, насколько или глухая, безучастная, беспомощная безысходность, которой пропиталось все её движения, все её жесты и слова? Он просто тряхнул головой, прогоняя неуместные сомнения, и решительно подошёл к застывшей Женьке.

Что бы перехватив её за талию, резко прижать к себе, снимая с табуретки и усаживаясь на неё. Пристраивая замершую от неожиданности девушку к себе на колени и обнимая крепче, сильнее, утыкаясь носом в мокрые волосы и не обращая внимания, что влага пропитала позаимствованную футболку и штаны.

— Я не собираюсь рыдать… — наконец, обретя способность говорить, выдала Женя, тем не менее, не замечая, как сама прижимается к парню, утыкаясь лбом в чужое плечо.

Жумр тихо вздохнул и потёрся щекой о её макушку. И пробормотал по-корейски слова утешения, хотя очень хотелось, просто невыносимо, высказаться на русском. Вот только он прекрасно понимал, что в тот же момент окажется где угодно, но только не на небольшой, уютной кухне, по сути, совершенно одинокого патологоанатома.

— Честно, — хрипло хмыкнула девушка, устало вздыхая. — Разучилась. Давно. И смерти не боюсь, с детства. Мёртвые, они же не могут причинить боль… Только вот, к детям Жмур невозможно привыкнуть. К детям на секционном столе… — ещё один хриплый смешок и совсем уж почти неслышно. — Дети — это маленькие ангелы, Жмур. И когда они умирают… И так несправедливо… Даже мои нервы сдают.

Он только вздохнул, мягко укачивая постепенно расслабляющуюся девушку в своих объятиях. И старался не думать о том, какой же должна быть жизнь у человека и что должно случиться, что бы он так легко и уверенно говорил о том, что мёртвые не сделают больно? Сколько секретов в прошлом у острого на язык любителя трупов, так давно и привычно прячущегося за своим сарказмом и ехидством?

Они знакомы всего три дня. Это мало, что не говори. Но за эти три дня парень, к своему вящему удивлению, вынужден был признать, что первое его мнение о хозяйке квартиры было неверным. Да и второе тоже. Третье еще, куда ни шло, ведь теперь он по крайне мере понимал, что за всеми этими фразами прячется усталый человек, выбравший себе далеко не самую лёгкую и простую работу.

Человек, у которого, как оказалось, есть дурная привычка прятать всё в себе, прятать всё от близких и никому не рассказывать о том, как она приходит домой с дежурства и что бы прийти в себя, что бы не перестать хоть что-то чувствовать — лезет под холодный, ледяной душ прямо в одежде. Прям ирония судьбы, мать её за ногу!

— Ей было двенадцать лет… — вдруг тихо прошептала Женька. И Жмур к своему удивлению почувствовал, как подрагивающие руки обхватили его за талию, обнимая и пробираясь холодными пальцами под промокшую насквозь футболку. — Брату пять. Захарыч занимался им сам, а после предложил выпить. Сказал, повод есть. А я отказалась… Не могу пить. Не умею, не могу и не хочу…

Он невесомо коснулся губами её волос, тихо вздыхая и сжимая объятия. Стараясь не вздрагивать, когда тонкие пальцы прикасались к его коже, поглаживая и слегка царапая короткими ногтями. И думая о том, что вот выпить-то как раз Женьке не помешало бы.

А та, словно сумев прочитать его мысли, хмыкнула:

— Знаю, что глупо. И что надо бы. Но это чистый медицинский спирт, Жмур. И поверь мне, ты не хочешь знать, что в нём может содержаться. К тому же… Он снимет стресс, да… Только по опыту знаю, не поможет. Я с него вырублюсь, а из снов сбегать уже некуда будет, Жмур. Просто некуда…

Тихо вздохнув, Жмур не слушая слабых протестов, встал, с лёгкостью удерживая девушку на руках. И прошёл в комнату, где поставил Женьку посреди комнаты, что бы взять обнаруженное в ванной огромное полотенце. Вернувшись, он принялся тщательно вытирать не двигавшуюся и не сопротивляющуюся девушку, промокнув короткие волосы и аккуратно потирая замёрзшие руки и босые ступни. Убедившись, что с неё больше не капает, парень унёс полотенце обратно, аккуратно развесив его на полотенцесушителе.

Что бы успеть отловить девушку до того, как она рухнет на расстеленный диван прямо в мокрой одежде. Неодобрительно цокнув языком, он принялся стягивать с неё джинсы, не обращая внимания на возмущённое сопение и тихие, но вдохновенные ругательства на тему чьей-то наглости, вседозволенности и всего прочего. Остановился в тот момент, когда его огрели по голове и недовольно пояснили:

— Я сама, мерси! И отвернись, вуайерист чёртов!

Выпрямившись, он извиняющее улыбнулся и поднял руки вверх, сдаваясь. Женька отобрала у него халат и, недовольно сопя, выразительно смерила взглядом парня. Тот понятливо хмыкнул, закрыв глаза руками и даже не совершенно не подглядывая. Тем более, что какого-то сексуального подтекста в его действиях нет и не было от слова совсем. Просто забота, просто желание согреть и успокоить, вывести из состояния ступора и самоедства.

Просто стремление помочь, не больше и не меньше. И в этом он не видел ничего предосудительного. В конце концов, Женька вытащила его из морга, не спрашивая и не раздумывая, да ещё и к себе притащила. Самое малое, что он может сейчас для неё сделать, так это просто быть рядом, помогая отойти от тяжёлого рабочего дня и пережить его в кои-то веки не в одиночку.

— Можешь смотреть, — недовольно проговорила Женя, спустя минуты три.

Жмур послушно убрал руки от лица и только фыркнул, глядя на недовольно хмурившегося, взъерошенного патологоанатома, зябко кутающегося в великоватый халат. Одежда кучей валялась у её ног. Недовольно поморщившись на такое непотребство, парень только глаза к потолку возвёл, схватив грязные вещи и утащив их в ванную.

Там закинул в машинку и, воспользовавшись моментом, переоделся во второй халат, висевший тут же. После чего вернулся в комнату и, не слушая вялых возражения девушки, закутал её в плед и силком уложил на диван, пристроившись рядом. Обнял за талию, прижав к себе, и тихо шикнул беззвучно, на пытавшуюся выбраться из одеяла Женьку.

— Это подпадает под статью о сексуальных домогательствах, — на полном серьёзе пробормотала девушка, пытаясь хотя бы локтем достать назойливого зомби. — У меня есть связи в полиции, товарищ Жмур! Я буду это… Жаловаться!

Парень только хмыкнул, глядя на кончик алеющего ушка, выглядывающий из волос и устраиваясь поудобнее. Подцепив второй плед, он натянул его до плеч и пристроил подбородок на макушке девушки. Та же продолжала вполголоса возмущаться мировой несправедливостью вообще, и бесконечной наглостью, верой в собственное бессмертие одного конкретного Жмура в частности.