Юг там, где солнце - Каплан Виталий Маркович - Страница 6

Чем ещё наградили годы Никитича, я услышать не успел. Звон стекла бесцеремонно оборвал его сетования. Прилетевший с пустыря по крутой дуге мяч врезался прямо в центр нашего импровизированного стола. Недопитая бутылка покатилась к кустам, по пути громко стукаясь об обломки кирпича. Стопочкам повезло меньше — две выжили, но третью раздавило. Расплющился и мой бумажный стаканчик, но, впрочем, что ему сделается?

А вот закуска не слишком пострадала. Сало к этому моменту было почти дожёвано, помидоров тоже не осталось, а хлеб и огурцы Никитич, грязно ругаясь, собирал в пыльной траве.

— Ах, поганцы, — мотнул он головой в сторону пустыря. — Весь отдых испортили. Ну, мы им сейчас…

Оттуда, с пустыря, доносились крикливые детские голоса, юные футболисты отчаянно спорили. По всей видимости, решали, кому идти за пленённым мячом.

— Это ж надо, а! — грустно высказался Мишаня. — Люди, значит, сидят, культурно беседуют… А там, между прочим, ещё где-то с полстакана оставалось.

— Во молодёжь пошла, — вставил очнувшийся от пьяных грёз Сё- ма. — Всё им по фигу, что люди рядом — до фонаря.

— Ладно, что разнылись? — обернулся к нам ползающий в траве Никитич. — Вот, все огурчики целы, и хлеб разве что запылился, ну да ладно, оботрём, мы не лорды. Главное, запасы-то целы, — похлопал он себя по прозвеневшим карманам. — Сейчас возобновим…

Но пришлось повременить.

— Простите, я это… Можно мячик забрать? — раздался хрипловатый мальчишеский голос.

Мы, все четверо, обернулись. В нескольких шагах от нас торчал невысокий пацан лет этак тринадцати, белобрысый и, как показалось мне в лучах утопающего солнца, загоревший до густой коричневости. Застиранная футболка в нескольких местах была заляпана ягодным соком, а некогда белые брезентовые шортики — измазаны кирпичной крошкой и рыжеватой глиной.

Его чуть пухловатые губы кривились в нерешительной улыбке, а в глазах легко читалась тревога — он, разумеется, оценил масштаб разрушений.

— Значит, мячик тебе, говоришь, — не спеша протянул Никитич, похлопывая ладонью по ребристой поверхности мяча. — Вы, обормоты, значит, будете людям культурный отдых нарушать, а вам за то мячики подавай? Нет, сынок, не всё так просто. Вас учить и учить надо, сопляков, — Никитич встал и подался вбок, намереваясь вырвать подходящий стебель крапивы. Мальчишка с ходу просёк его план и резво отпрыгнул на безопасное расстояние.

— А я тут при чём? — обиженно пояснил он. — Это Вовка пасовать не умеет, он сюда и залупил. Меня-то за что?

— Да уж найдётся за что, — ехидно предположил Никитич. — Мячик-то, между прочим, чей?

— Ну, мой мячик, — уныло признался пацан.

— Твой, стало быть… — усмехнулся Никитич. — Значит, пускай мама за ним приходит. С ней и будем разбираться на предмет порчи имущества…

— Так не я же пасовал! — вновь огрызнулся мальчишка и на всякий случай отошёл ещё подальше.

— Ты, не ты — разницы не вижу. Главное что? Мячик твой, тебе и отвечать известным местом…

Похоже, Никитич обрёл благодатную тему для словесных излияний и мог так препираться до бесконечности. Во всяком случае, пока не отрубится.

Я решил закрыть этот базар.

— Да ладно тебе, Фёдор Никитич, чего расшумелся? Сам же говорил, стратегические запасы не пострадали. А стакан… Это ж к счастью, разве не так? Будет тебе с пацаном вязаться, сам, что ли, таким не был?

Я приподнялся и, стараясь держать равновесие, подошёл к сидящему в обнимку с мячом сторожу.

— Дай-ка сюда, дядя Федя, — ласково протянул я, и взяв у ошарашенного моим напором Никитича мяч, быстрым движением зафутболил его в сторону пустыря. Надо же, остались ещё навыки.

— Беги, пацан, лови свою судьбу, — посоветовал я мальчишке. — И смотри, в другой раз нам не попадайся, огребёшь.

Паренька не пришлось долго упрашивать. Взвившись обгорелой свечкой в тёплый синеватый воздух, он умчался вдогонку за спасённым мячом.

Никитич неодобрительно посмотрел ему вслед.

— Чего же это ты, Лёха, озорству потакаешь? — хмуро осведомился он, расправляя примятую газету-скатерть. — С хулиганьём по-мягкому нельзя, совсем сладу не станет. Ты вот ладно, молодой, а я двух сыновей да дочку вырастил, разбираюсь как-никак.

— Да и с мамани его за мячик можно было бы на бутылку поиметь, — добавил доселе философски взиравший Мишаня. — Это же Веркин сорванец, с Заполынной, я знаю. У Верки всегда в загашнике имеется, а раз такое дело…

Мишаня долго бы ещё предавался пустым мечтам, кабы Никитич не раскупорил очередной пузырь.

— Жалко стопочку, — хмыкнул он, разливая водку в уцелевшую тару, — ну да ничего. Мы с дядей Сёмой по очереди. За что пьём?

— За детей, — глубокомысленно изрёк Сёма, указывая глазами на пустырь, откуда вновь доносился футбольный визг. — За наше светлое будущее.

Как я был ни пьян, а всё же заметил, каким неслабым тычком угостил Сёму Фёдор Никитич. С чего бы это он озверел? — осоловело подумал я, и лишь спустя пару секунд до меня дошло. Тактичен дядя Федя, тактичен и деликатен. Вот вовремя и заткнул Сёмин фонтан. Ещё бы, у гостя такое горе, а этот своими тостами лишь растравляет.

Между прочим, плохо. Не держу легенду, между прочим, выпадаю из образа. Мне мало что сразу до сей элементарной мысли допереть, так ещё вздрогнуть полагалось бы, побледнеть и отвернуться. Как скорбящему отцу. А что, интересно, вместо всего этого отпечаталось на моей пьяной роже? Нет, пить нельзя, да ещё в жару, да ещё и без ма-аленькой таблеточки — незаметным движением из рукава в стаканчик. Проблема лишь в том, что я не на занятиях в Училище, вопрос о зачёте не стоит, а если уж разобраться, рубашка у меня с короткими рукавами, да и та обвязана вокруг пояса. Ну, и последняя малость — не захватил таблеточек. Не подумал. Нет, до настоящих профессионалов, вот как например, Ваня или хотя бы Петрович, мне ещё хлебать киселя и хлебать. И хорошо если киселя…

— Да ты чего, Лёха, не пьёшь? — участливо пододвинул мне стаканчик Никитич. — Мы уже вздрогнули, а ты чего грустишь?

— Да-да, дядя Федя, я сейчас! — пришлось мне хлопнуть очередную дозу местной отравы. Ох и гадко она пошла, замутило меня, закололо изнутри во всех местах, даже слёзы в глазах обозначились.

— Давай-ка огурцом заешь, — подал мне Мишаня малосольный плод. — Слушай, — озабоченно повернулся он к Никитичу, — этому больше не наливай. Не удержит.

— Да ты чего, дядя Сёма, — сколь мог старательно изобразил я возмущение простого парняги-работяги. — Да я ещё столько же…

— Ладно, Лёха, можешь, верю, — похлопал меня по плечу Никитич. — Но не надо. Жара, такие дела, с поезду, с устатку. Посиди вон пока, ветерком сейчас тебя обдует, и всё пойдёт путём.

Что именно из меня пойдёт и каким путём, Никитич деликатно не уточнил.

— Вот, ещё, может, огурец ему? — Мишаня, вроде бы и не заметивший, как я его перепутал с Сёмой, вновь сунулся ко мне с огурцом. — Хороший огурчик, монастырский сорт, между прочим.

— Да, у монахов хозяйство раньше было налажено, — охотно подтвердил Никитич. — Да и сейчас колупаются, только мало их — отец-игумен да ещё трое стариков. Два человека послушников. Не идёт, понимаешь, к ним молодёжь. Монастырёк мелкий, бедный, чудесами не прославлен… До сих пор толком ремонта не сделать, тут ведь деньги нужны, и большие, а кто ж даст, мы — провинция… Студентов вот летом пригоняли несколько раз, а что с них толку. Туда не лопатой с ломом, там бульдозер нужен, опять же цемент, кирпич, да ещё прораба грамотного бы. А эти, салаги, и не умеют ни хрена, разве что водку жрать да по девкам. Тебя почему на ночлег-то никто не брал, — доверительно наклонился ко мне Никитич, — за студента приняли. А с ихним братом у наших-то мужиков разговор простой — дрыном да по кумполу. Так что тебе ещё повезло, можно сказать.

Я не стал уточнять, кому действительно повезло — незачем выбиваться из легенды. Где уж бедному радиомонтажнику отмахаться от мужиков с дубьём? Так что лучше держать варежку закрытой. Тем более, сейчас вообще болтать не стоит — наговоришь чего по пьяни, потом расхлёбывай.