Ницше и христианство - Ясперс Карл Теодор - Страница 9

Когда всемирная история превращается в экспериментальную мастерскую, единство универсального развития из нее, конечно, исчезает, но общие необходимые закономерности процесса остаются: они доступны нашему познанию путем наблюдения и сопоставления происходивших до сих пор незапланированных экспериментов. Вооружившись знанием, что история есть всего-навсего опытная лаборатория, Ницше делает второй шаг и приходит к полностью нехристианской мысли: он задается на сей раз вопросом не о природе целого, а о том, как им управлять. Если для христианства общий ход истории был предопределен заранее и нерешенным оставался для каждого отдельного индивида лишь вопрос о спасении его собственной души, то для Ницше под вопросом оказывается направление общего процесса: в какую сторону он пойдет, будет зависеть от воли и активности человека. Гегель еще отказывался ставить вопрос о будущем; Маркс призывал ускорить наступление того, что и так должно было наступить в силу необходимости, о чем, как ему казалось, неопровержимо свидетельствовала его наука; но Ницше разглядел в будущем ужаснейшую опасность: человек может погибнуть, может снова стать обезьяной, если в последний момент ему не удастся решительно изменить направление истории. Однако такой радикальный поворот возможен, согласно Ницше, лишь при условии познания целого в рамках нового мировоззрения, благодаря сознательному и планомерному выведению породы высшего человека. На место Бога-Творца, направляющего ход истории, становится человек — творческая личность, берущий в свои руки историю как Целое и планирующий ее дальнейшее движение.

Против принципиальной возможности универсального знания и вытекающей из нее возможности планирования вселенской истории нельзя не привести следующие критические возражения:

1. Всемирно-историческое универсальное знание невозможно, ибо мы можем знать нечто в целом, но никогда не знаем само целое. Всякий набросок целого есть лишь гипотеза; мы примеряем к ней различные данные о познаваемой действительности — так получаются перспективы и линии упорядоченной взаимосвязи исторических феноменов, если данные к нашей гипотезе целого подходят, а если не подходят, то возникают все новые вопросы, не имеющие ответов перед лицом исторической бесконечности. Но фиксирующееся универсальное знание будет не только всегда неистинным, — оно уменьшит достоверность действительно познаваемого, пожертвует им ради ложной завершенности, ради наслаждения, которое испытывают воображение и рассудок от сознания фальшивой полноты знания, в которой они могут, наконец, успокоиться.

Точно так же и всякая цельная картина эпохи есть всего лишь конструкция — конечно, наполненная смыслом и до некоторой степени разъясняющая суть вещей, — но никогда не может быть знанием о сущности и обо всей бесконечной действительности некоего времени в целом. Всякое знание об эпохе ограничено действительностью — теми ее фактами, которые ему не соответствуют.

Всякое знание чего-либо, в том числе и знание хода нашей истории, чтобы оставаться истинным, не должно утрачивать сознание некоего основного отношения всего нашего бытия. Источник нашего бытия и нашей жизни — нечто Объемлющее, которое само никогда не становится предметом. Когда нам кажется, что мы постигли исторический процесс в целом, сделав его объектом познания, и теперь, наконец, имеем перед глазами то, в чем и в силу чего мы существуем, обнаруживается, что мы утратили наше бытие внутри этого Объемлющего, в котором и из которого мы живем и в котором одном только и может совершаться ограничение и опредмечивание вещей — их превращение в объекты познания. Характерно, что и Ницше, говоря об истории, то и дело увязает и не идет дальше энергичных заявлений, смелых оценок и резких высказываний, или запутывается в психологических аналогиях, большей частью негативного характера. Всякий раз, как ему кажется, что он уже знает, что такое человек, история, что такое «Я сам» как целое, почва уходит у него из-под ног, он утрачивает Объемлющее, а с ним — источник и суть.

Так и о христианстве как колоссальном историческом феномене невозможно знать, что это такое в целом. Всякое знание подходит к своему предмету либо снаружи — и тогда не заме-

чает внутренних экзистенциальных жизненных сил, ограничиваясь поверхностными психологическими констатациями, сопоставлениями и перестановками; либо изнутри — как видит христианство верующий и ведущий христианскую жизнь человек — и тогда знание, находясь в Объемлющем, всегда будет направлено лишь на отдельные аспекты феномена. Ложный подход к истории влечет за собой неизбежные искажения: по истечении одного-двух столетий всякий историк берется исследовать духовное явление прошлого как цельный, доступный знанию предмет, а ведь в действительности такое явление остается самим собой лишь существуя в единстве знания и бытия; так, когда принимаются рассуждать о сущности христианства, либо сводят все дело, сами того не замечая, к неопределенным обобщениям, либо рассматривают конкретные частности, сами по себе отнюдь не составляющие сущности.

2. Деятельность, планирующая устройство всемирно-исторического целого, также невозможна, ибо она предполагает, что это целое уже стало объектом познания. Ницше, правда, знает, что такого познания пока не существует, однако считает его в принципе возможным: «Во всяком случае, если человечество, взявшись сознательно управлять совокупностью исторических процессов, не захочет само себя погубить, ему необходимо прежде овладеть знанием, превосходящим все до сих пор постигнутое, знанием условий развития культуры, которое послужит научной основой для экуменических (вселенских) целей» (II, 43). В конце концов, Ницше совершенно забывает о том, что в настоящий момент такое знание фактически невозможно. Чего он никогда не сознавал, так это принципиальной невозможности такого знания, ибо все, что познается, всегда есть ограниченная, оконченная часть, которая объемлется никогда не познаваемым Целым. Всякое действие всегда влекло за собой, помимо намеченных, и такие последствия, о которых никто не думал и которых никто бы не пожелал. Оно всегда остается действием внутри объемлющего его Целого — непрерывно идущего исторического процесса; направлять ход Целого, или влиять на него конечному действию не дано никогда. Стремясь к достижению конечных целей в пределах конечных, и потому замкнутых целостностей, я могу располагать определенным и достоверным знанием, которое позволит мне с помощью известных устройств, приложив известные усилия и проделав определенные операции, достичь, чего я хочу. Что же касается Целого, то если мне вообще удастся составить о нем хоть какое-то представление, я буду опираться на иллюзорное знание и с помощью извращенных научных методов производить над неопределенными содержаниями некие мне самому смутно понятные операции, не имеющие никакого отношения к действительности, так что результаты моей деятельности будут противоположны, или во всяком случае, весьма далеки от задуманных.

Правильного мирового устройства, по крайней мере, хоть сколько-нибудь устойчивого и завершенного, тоже не бывает: все «правильное» есть по отношению к Целому лишь путь, и открывается он только тому, кто уже идет по нему, причем открывается как нечто такое, что никак не могло быть названо «правильным» вначале.

Стремление сделать Целое содержанием воли превращает Объемлющее в конечное и делает целью то, что именно сделавшись целью перестает существовать и теряет свой смысл.

Какой удивительный контраст между серьезностью вопроса, когда он действительно направлен на историческое Целое и будущее во всей его полноте, и несерьезностью «тотального», универсального знания, рассыпающегося в прах перед лицом любой критической науки; смехотворной несерьезностью планирования и управления, влияние которых на ход вещей определяют совсем иные силы, а отнюдь не сам «планирующий».

Всякий раз, как я напрягаюсь познать Целое и обосновываю свои действия ходом мировой истории, я ухожу в сторону от того, что действительно можно было бы сделать. Ослепленный заблуждением, я лишаю себя настоящего, будь то — в познании — ради прошлого, или — в деятельности — ради будущего, но в обоих случаях я жертвую действительным ради мнимого, не прожитого и никогда не осуществленного. Человек, желающий оставаться верным действительности, должен делать здесь и теперь то, что правильно и истинно, а не выводить свое «Здесь и Теперь» из чего-то иного — из своей цели. Правда, вся человеческая жизнь — своего рода средство к осуществлению плана и цели. Но насколько далеко простирается воздействие планирующей воли? Это зависит от ситуации и от знания: насколько критично и методично знание, насколько отвечает реальности наше представление о ситуации, настолько истинно будет направление нашей воли с ее планами. Тогда и ситуация, и наше знание будут укорененными в Объемлющем, которое остается, или может оставаться, вечно настоящим, ибо оно движет все насущное бытие и должно вести за собой всякое хотение, делание, все планы и поступки, если они субстанциальны по своему характеру. А это означает вот что: суть не в мировой истории, которую никому не дано постичь, суть в нынешней — «здесь и теперь» — историчности; для меня важно, чем я действительно становлюсь, кого встречаю, кого люблю, в какой конкретной задаче нахожу свое призвание, каким представляю себе человека и его сущность, что за человеческое сообщество меня окружает, какому народу и отечеству принадлежу, и, наконец, как во всем этом я ощущаю само бытие и каким становится в действительности мое отношение к трансценденции, к вечности, и как является мне Ничто.