Ракетчики (СИ) - Рагорин Алексей Владимирович - Страница 13

«Вместе с Емцем выезжали на Кубу. Тогда казалось: ещё чуть-чуть, и придётся применять сверхоружие, планета не достанется людоедам, хотя и нам — не выжить. А потом… Потом была рутина, медленное угасание идеалов. Молодой наивный лейтенант давно остался в прошлом. Дефициты из-под прилавка, отступление социализма и русской империи на планете. Шаг за шагом мы отступали, сдавали город за селом, высотку за оврагом, лес и речку, союзников, поверивших нам. Душа почти умерла. Цели отступили в тень, остались дела и делишки: написать отчёт, проверить исправность техники, купить и загрузить в подвал картошку на зиму. Разве в этом — смысл моей жизни? А?!! Если бы мы проиграли достойному противнику… С этим ещё можно было бы смириться. Трудно. Очень трудно! Но можно. Но сдаться нелюдям, которые хуже крымских татар, вспарывающих животы беременным бабам… Не-ет! Не дождутся! Будем посмотреть».

Юревич. Высокий, где-то 185, пронзительные голубые глаза, внутри которых глухая тоска, тёмные волосы, острые ум и язык. Мог стать талантливым учёным. За право быть умным приходилось часто драться. В школе это право можно было отстоять кулаками. Великий долг перед народом хотелось выполнить максимально. В лётчики не взяли из-за перебитого носа. Это снаружи даже не видно. Но отоларинголог был непреклонен. С флотом не было никаких корней. Так и стал ракетчиком. Долг — долгом, но и сидеть на задворках не хотелось. Тем более что глупость вышестоящих командиров аж из ушей лезла. Однако нэ так сталось, як гадалось. Оказалось, что для роста нужен не его ум, решительность, доблесть, а совершенно другие, если не сказать, противоположные, качества. Верх абсурда! Один раз не сдержался. С тех пор, вообще, о росте можно было забыть. Вечный капитан и командир расчёта. Ниже уже некуда. А до пенсии ещё двенадцать лет. Тоска…

«Кого мы охраняли!? Уродскую систему. Её нужно было давно сломать. Только… Мы будем ломать, а управление перехватят враги. А чтобы не перехватили… Оказывается, полем боя за народ будет идеология. Гомосеки, лесбиянки, педофилы. Я и слова не все эти знал. Собственно, а почему: «будет»? Уже идёт. Я курю, поддаюсь на один из крючков врага. Всё. Бросаю. Ещё побарахтаемся, гады! Жена ушла. Детей нет. Чего мне бояться? Правды?! Ну-у не-ет! За красивыми словами коммунистов у нас в стране дерьма выше головы. Тем более, что… Нахрен! Задолбало уже жить умом! Я. Ему. Верю. Не врёт он. Этот Корибут. Не те глаза. Чем-то даже на меня похож. Та же боль и тоска в глазах. Только решимости больше, потому что заглянул за черту. Верю».

Касьян. Моего роста, плотный, с небольшим животиком, округлыми чертами лица. Добрый. Семья, дом, дети — вот его ценности. Старшим братом он заботился о младших брате и сестре. В школе был старостой класса: помогал троечникам, защищал девочек, скрывал прогулы двоечников. В училище был комвзвода. Как и в школе, старался везде помочь всем. Врагов не было нигде и никогда. Даже если он делал что-то против человека — это было не обидно, каждый сам понимал: заслужил, по-другому нельзя. В армии заботился о солдатском быте, еде, обмундировании, о квартирах для офицеров, добрым советом и понимающей компанией улаживал бытовые проблемы офицеров, проводил «психотерапию». Далеко ходить не нужно. Жене Сереги Кармышова он очень доходчиво объяснил: «Как отец, он тебя устраивает? Устраивает. Как самец? И подавно. Кобеляка ещё тот. По хозяйству всё делает. Деньги из семьи особо не тянет. Бабы его бесплатно любят. Хочешь ли ты развестись? Сломать его, наверно, можно. Только ты будешь жить с орлом из зоопарка, с подрезанными крыльями и сидящим в клетке. Мне было бы противно. И детей жалко. Возвращается он всегда к тебе, а остальные — так, приключение на одно место. Никогда о тебе он плохого слова не сказал. Решай сама, конечно…» И что вы думаете? До сих пор Кармышовы живут вместе, достаточно благополучно. Вот сейчас, в отличие от остальных, он обдумывал не риски, шансы на победу, достоверность рассказок Корибута, великий долг перед народом. У него было всё просто и конкретно, у нашего комбата. Есть опасность для его семьи, детей, внуков. Их нужно защитить. Причём, обычные методы не годятся. Трепета перед партией, коммунистической идеологией, великим, первым в мире, советским государством Кирилл не испытывал. Нет, вы не подумайте, он все зачёты и экзамены по истории КПСС и другим подобным дисциплинам выучивал и сдавал, на парады ходил, речи, когда нужно, произносил. Но воспринимал это, как некие правила игры, навязанные властью сверху, и не особо обременительные. В конце концов, раньше, при царе, эти же время и силы забирали церковные службы и дворянский этикет. А крестьяне просто вкалывали, как папы Карлы. За это на власть он не обижался. Играл по правилам, но ожидал от власти соблюдения их части негласного договора: защиты его семьи, сытости, понятного будущего.

«А будущего — нет. Ни для меня — дослужить спокойно не дадут. Ни для детей — потерянное поколение, половина жизни — в социализме, вся подготовка — именно для этого. А потом придётся выживать в чёрте чём. Внуки начнут жить в смутном времени, а потом… Потом — вообще конец. Даже времени — конец. Могу, конечно, отсидеться. Буду носки продавать. Стану этим, как его, предпринимателем, как Корибут сказал. Торговать буду. Мне, офицеру, торговать? Чего лукавить? Буду торгашом, спекулянтом. В законе. Фу, как противно… Но можно. Даже дети ещё выживут. И на разврат — наплевать. Мы с женой их отлично воспитали, и внуков поможем воспитать правильно. Но, вот, что можно противопоставить ядерной зиме? Боже! Как неохота! Как неохота заниматься заговорами, интригами!! Никогда не любил экстрим. Это для других, таких как Толик, Серега. Но если не я сейчас, то у моих детей шансы победить, вырваться из рабства, будут малы. А у внуков шансов не будет. Совсем. Выходит, я сброшу проблему на детей и внуков. Если бы не знать… Если бы не было этого Корибута, с его страшными рассказками. Пророк, мать его… Мог бы жить, плывя по течению. А теперь?»

Кармышов. На пару сантиметров выше меня. Глаза пронзительно голубые. Лицо достаточно симпатичное, но не писаный красавец. Харизма делала неотразимым. Женщины с ума сходили от смешинок в углах глаз. Шуточки-прибауточки высыпались из него, как зерно из порванного мешка. Удачливый, беззаботный, умеренный разгильдяй, бабник, весельчак. Но это не вся правда о нём. Ноги его чувственности росли из интуиции, ощущения волн, потоков жизни. Службе ракетчиком он обязан именно порыву. На дне рождения отца появился неожиданный гость, друг детства отца, одноклассник, офицер-ракетчик. Этот Гоша и поразил воображение десятиклассника: тайга, высокие сосны, охота на белок и волков, рыбалка, девушки в ближайшем городе, верные друзья-офицеры, сложная и интересная техника… До того были зыбкие планы поступить в институт на инженера-механика, но, на волне настроения, Серега пошёл в ракетное училище. Его не разочаровали ни учёба, ни служба. Удача помогала. В школе он вытаскивал на экзаменах билет, который знал, даже если таких билетов было пять штук. За всю жизнь не было сильных травм или болезней. Все проказы сходили с рук, их могли не заметить, или заметить спустя долгий срок, когда наказывать уже не было смысла. В ракетном училище было так же. Ни одного наряда вне очереди, и это — при его разгильдяйстве. Он и к девкам в самоволки ходил: договаривался, отдаривался, выкручивался. И шутки устраивал: никто его не сдал — к весельчаку Сереге все относились добродушно. Даже когда из-за его шутки над преподавателем наказали весь взвод — никто плохого слова не сказал. Наоборот, говорили примерно так: «Молодец, Серёга, я сам хотел Сидоркина вжарить, только духу не хватало. Хрен с ней, с этой строевой полночи. Зато это чмо знает, что он — чмо!» При распределении ему тоже улыбнулась удача: Западная Украина, а не граница Северного Полярного Круга или Кара-Кум. Моложе Юревича на три года — а уже майор, командир батареи, начальство к нему благоволит, отличные перспективы. Вот у кого-кого, а у Серёги Кармышова не было того специфического настроения, что у остальных. У него был задор, предвкушение приключения.