Джокер в колоде - Пратер Ричард Скотт - Страница 1

• 1/42
• Следующая

Как гласит пословица, чем больше происходит в жизни изменений, тем меньше она меняется. Для наглядности возьмем, к примеру, секс.

Вот он я — стою возле бассейна, зажав в руке бокал виски с содовой и льдом, а по ту сторону, рядом с закусочной — Адам и Ева.

Ева даже близорукому виделась длинноногой, пышногрудой, хипповой секс-бомбой, Адамовой бомбой, а ее мужественным мужчиной был натурально Адам. Адам Престон. И это, уточняю, двадцатый век. Адам выглядел так, будто скрежетал зубами при виде фиговых листков, и восемь из пяти — она угощала его тем яблочным пюре из Эдемского сада, устоять перед которым выше нормальных человеческих сил. По тому, как они любезничали друг с другом, становилось ясно, что у первых грешников и без лукавой подсказки со стороны имелось четкое понятие о сексе. Так мне представляется.

В любом случае я бы сказал именно так; я — Шелл Скотт.

Профессия — частный детектив, но разнообразия ради сегодня я не пытался ничего выслеживать, разве что наблюдал за флиртом прародителей у закусочной, а от подобного развлечения не мог бы отказаться даже слепец, не имеющий отношения к сыскной работе.

Субботним вечером пятнадцатого июня я находился в шестидесяти милях от моего офиса «Шелдон Скотт. Расследования», что в центре Лос-Анджелеса, — вовсю развлекаясь в Лагуна-Бич, на новейшем и самом оживленном участке прославленного южного побережья Калифорнии. Еще бы: полторы тысячи акров простирались от моря до пологих возвышенностей Лагуны, благоустроенные мощеными дорогами, подземными коммунальными сооружениями, площадками для игр в гольф с восемнадцатью лунками, огромными участками земли, продаваемыми с аукциона, двумя дюжинами образцовых домов, готовых и ждущих всех, кто насчитает в кошельке достаточно денег.

Все это, выставленное на торги, явилось воплощением совместного проекта и усилий вышеупомянутого Адама Престона и моего давнишнего друга, собутыльника и веселого собеседника Джима Парадиза. Поскольку Джим, пригласивший меня на сегодняшний вечер, был инициатором идеи и основным инвестором проекта, местечко, соответственно, получило название Лагуна-Парадиз.

Мы с Джимом стояли в числе других пятидесяти человек на цементном бортике светящегося голубизной бассейна перед одним из роскошных образцовых домов, а три или четыре сотни других горожан сгрудились поблизости. В двухстах ярдах к западу открывался океан, а на полпути между грохочущим прибоем и тем местом, где стояли мы с Джимом, расположился главный аукционный зал Лагуна-Парадиз.

В зале имелась пластиковая карта всей территории с подсветкой изнутри, и если продавался дом или лот, на карте ярко загорался соответствующий сектор и одновременно главный продавец Уолви Вест радостно кричал в радиорубку, сообщая всем, что «лот под номером шестнадцать только что продан ДАНИЭЛЮ ГРЕЙМОНТУ, широко известному кинопродюсеру», или называл любого, кто сделал покупку, повторяя множество раз имя этого человека, в основном чтобы доставить удовольствие счастливчику; последний порой приходил в такой восторг, что возвращался и покупал еще один лот.

Как до, так и после волнующих комментариев оркестрик из пяти человек начинал играть все подряд — от диксиленда до твиста и его преемника грамма: какофонии из глухих ударов, трескотни и почти мелодичного воя. Внизу, на Прибрежном бульваре, небо чертили дугообразные огни, сообщая каждому на мили вокруг о некоем завлекательном мероприятии в Лагуне.

В придачу ко всей суматохе Джим Парадиз и Адам Престон пригласили, как я смекнул, с полдюжины моделей из самого престижного женского салона-магазина в Голливуде «Александрия». Шестерка — в нее входила и высокая грудастая Ева Энджерс, — должным образом проинструктированная и облаченная в соответствующее обмундирование, была способна ответить на вопросы потенциальных покупателей. Поскольку их наряд состоял из туфель на высоких каблуках, чулок-сеточек, плотно облегающих шорт и в тон им — пушистых белых свитеров, то многие охотно подходили к ним с вопросами, а два нагловатых парня даже получили по затрещине.

Минуту назад Джим пошел добывать для нас еще порцию бурбона с содовой. Теперь он возвращался из бара, кивая налево и направо, размахивая руками и ослепляя людей своей улыбкой. Джим Парадиз был так наполнен энергией, мужскими гормонами и жизненными соками, что, казалось, он светится в темноте — высокий красивый мужчина, напоминающий пирата и одновременно — Аполлона. Многие с интересом наблюдали за ним и когда он шел обратно, и когда мы с Джимом стояли вместе. Возможно, люди глазели на нас, потому что мы оба приличные здоровяки, а может, их привлекал разительный контраст.

Во мне шесть футов два дюйма росту, и после трех выпитых порций виски с содовой — что я уже сделал — я вешу двести шесть фунтов, а Джим легче меня на двадцать фунтов и на дюйм выше. У меня коротко остриженные белые волосы и такие же белесые брови — взлетая вверх и резко загибаясь вниз, они торчат над моими серыми глазами; в то время как волосы Джима чернее угля, а сине-зеленые глаза близки к цвету морской волны.

Мы оба изрядно загорели — смуглый Джим почти почернел. Он был похож на высокого цивилизованного демона, сгоревшего дотла в пламени преисподней. И вообще в его чертах было что-то сатанинское: темные, смелые глаза, нос прямой и слегка заостренный, а рот женщины определили бы как «дерзкий», не говоря уже об улыбке типа «пошел к черту».

Он протянул мне виски, отпил глоток из своего бокала и бодро сказал:

— Шелл, черт возьми, похоже, все идет успешно. Что обычно делает парень с миллионом долларов?

— Ну, он его откладывает, — ответил я. — Что же еще? Он нахмурился.

— В кубышку, что ли?

— Ты же не станешь швыряться деньгами направо и налево?

— Не стану?

— Тратить деньги на вино, женщин, бега и другие подобные глупости? — Мою сдержанность можно понять: я не стригу купоны, я зарабатываю, часто с риском для жизни. — В конечном счете сэкономить миллион — это значит заработать миллион.

Джим решительно тряхнул головой.

— Что ж, мой рассудительный друг. Клянусь Богом, ты прав. Я его придержу.

— И будешь вести нормальную, уравновешенную жизнь.

— Уравновешенная жизнь, — задумчиво произнес он. — Пожалуй, я за это выпью. — Он сделал основательный глоток виски и уныло продолжил:

— За рассудительность, благочестие, целомудрие, безумие, одержимость…

Я не стал выслушивать до конца перечень всего того, за что он пил. Я вообще лишился слуха. Я смотрел на что-то, способное излечить даже от диплопии, а может, и косоглазия, — на женщину, что возникла на вершине лестницы, ведущей сюда из живописного дворика; это видение направлялось к нам с Джимом. На ней было одеяние от «Александрии». Очевидно, это одна из моделей, и явно из числа тех, кого я еще не видел. Но я должен был с ней встретиться, даже если бы мне пришлось босиком пройти по щелкающим зубами крокодилам.

— Джим, — взмолился я, — кто она? Друг называется… Почему ты мне не говорил? Кто…

Не обращая внимания на мой лепет, он грустно произнес:

— Итак, выпьем за целомудрие. Да, мы вновь введем «пояс целомудрия», узаконим кокаин…

— К черту твою болтовню! Ты что, пьян? Джим, черт бы тебя побрал, кто она?

При виде таких плавных изгибов плоти, что скрывать, рождаются грубые мысли, кровь ударяет в голову, внутри вспыхивает пожар. Ее рост примерно пять футов пять дюймов, обалденные пропорции 37–22–36, копна белых волос, хитрые ярко-красные губы, искрящиеся глаза — пик эволюции, и совсем не важно, с какого конца смотреть.

— Полагаю, ты имеешь в виду Лори, — очнулся наконец Джим.

— Лори? Ах…

У нее было лицо доброго и мудрого ангела плюс тело — венец совершенства женской чувственности, и такое сочетание превращало безразличные взгляды в слегка заинтересованные, а слегка заинтересованные — в пожирающие.

• 1/42
• Следующая