Шмели и термиты - Халифман Иосиф Аронович - Страница 13

Это оказалось не так просто, как выходило из сопоставления шума и шмеля. Современное слово шмель, просвещал меня Лев Васильевич, сравнительно молодо. Оно в родстве с более старыми формами: чмель, щемель. А те, в свою очередь, восходят или, наоборот, нисходят к общеславянским кьмель и кемель, которые сродни хорошо всем знакомому слову комар. С ним мы сразу попадаем в эпоху, которую можно без преувеличения назвать древней. Как оно ни удивительно для несведущих, через латышское камане и литовские камине и камане шмель связан корнями с близким по звучанию и смыслу санскритским камарас.

А ведь это уже почти комар? Выходит, в далеком прошлом отдельного понятия шмель не существовало, оно было растворено в общем камарас, воедино слито с комаром. И это не только в древнерусском. На украинском, например, слово комаха и сегодня еще обозначает вообще насекомое (однако не жука, не бабочку).

Неожиданно? Еще бы! Но еще более неожиданно, что родимые пятна этих давних представлений отчетливо проступали и в конце XIX столетия, и даже позднее. В русской словесности шмель, насколько удалось выяснить — а я не ленился на расспросы и поиски, — упоминается впервые в рукописи, известной под названием «Роспись травам». Хранится «Роспись» в московском Историческом музее, где считают, что этот документ составлен в конце XVII века, то есть примерно в то время, когда голландец Гедарт издал свое сочинение. Вот три строки из нашей «Росписи»:

«Дятлина есть трава, а ростеть по логам и по низким местам, а по тому ея познати, что на нее часто пчелы и шмели садиться и медвяну сладость себе собирают…»

Дятлиною в старину называли клевер. Шмели действительно часто посещают головки цветущего клевера, и, как можно видеть из приведенной выписки, русские люди, близкие к природе, уже три столетия назад не только знали о существовании шмелей, но так и звали их и отличали от пчел.

А в лексиконах русского языка шмель появился только лет через сто после «Росписи». Слово впервые приведено в словаре Норстедта (1782), то есть в конце XVIII века, а прилагательное шмелиный зарегистрировано еще позже: в академическом словаре в 1847 году.

Мы выяснили: слово существует, но как его понимали, что именно им обозначали?

Жил в конце XVIII — начале XIX века поэт Н. Ф. Остолопов. Его басня «Пчелы и шмели», напечатанная в 1802 году, изображает шмелей «ленивыми». Однако все, что известно о шмелях, не соответствует такой характеристике. Выходит, что слово-то автор слышал, да не знал того, к кому оно относится.

И в романе И. И. Лажечникова «Последний Новик» (1831) слово шмель употреблено чуть ли не как бранное. «Шмелями государства» писатель называет «завистливых и недостойных искателей фортуны».

В сочинениях знаменитого Г. Р. Державина шмелей и вовсе нет, слово не упоминается ни разу. Однако в державинские времена издавался журнал «Всякая всячина». И здесь некто, подписавший свое сочинение фамилией Правдомыслов, ругательски ругает «дурных шмелей» — шмелей, которые прожужжали уши своими вредными разговорами.

Правда, у жившего в те же годы Болотова описан «камень, казавшийся составленным быть из шмелиных вощин». Тут ясно: человек не только шмелей знает, но и видел их гнездо. Однако Болотов тоже натуралист…

Заглянем теперь в сочинения А. С. Пушкина. Шмель Александру Сергеевичу известен, но понятие, обозначаемое этим словом, все еще отличается от нынешнего, близко к лажечниковскому. Иначе разве назвал бы Пушкин «северными шмелями» презираемых им издателей журнала «Северная пчела» — мракобесов Булгарина и Греча. «Уже досталось нашим северным шмелям от Крылова, осудившего их, каждого по достоинству», — с удовлетворением писал А. С. Пушкин 1 июля 1818 года.

Есть шмель в «Сказке о царе Салтане». Помните князя Гвидона и его превращения: «тут он в точку уменьшился, комаром оборотился, полетел и запищал»; «в муху князь оборотился, полетел и опустился между моря и небес»; наконец в третий раз: «шмелем князь оборотился, полетел и зажужжал», а во дворце царя Салтана пустил в ход свое острое жало: «нос ужалил богатырь, на носу вскочил волдырь».

Так древнее санскритское понятие неожиданно отозвалось в комарино-шмелиных перевоплощениях Гвидона.

Да и позднее разница между многоликими летающими, жужжащими и жалящими насекомыми была еще недостаточно отчетлива.

Откройте «Фрегат «Палладу» И. А. Гончарова. Здесь в четвертой главе первой части можно прочитать, что над лошадьми кружат «овод или шмель». Разумеется, овод может кружить над лошадьми. Некоторые действительно при полете громко жужжат, и, хотя ни один вид их не кусает своих жертв, самки оводов причиняют животным страдания, откладывая на их теле яйца, а то и сразу личинок, которые пробираются внутрь жертвы и в ней растут. А зачем шмелям — они ведь яйца откладывают только в своих гнездах, а питаются и личинок кормят только нектаром и пыльцой, им зачем преследовать лошадей?

Впрочем, здесь еще неясно, кто ошибся: Гончаров пли шмель. Н. А. Некрасов же прямо утверждает, будто шмели преследуют лошадей, и не просто жалят, а даже кровь животных пьют! Вот отрывок из стихотворения «Лето»: «От шмелей ненавистных лошадки забираются по уши в волны». Правда, «Лето» — шутка, пародия на стихи А. Фета. Но строки о лошадках и ненавистных шмелях вполне серьезны. В другом, нисколько не шуточном, стихотворении «Уныние» говорится: «Стоит в воде понуренное стадо, над ним шмелей неутомимый рой». Скажете: непонятно, какова здесь роль шмелей? Читайте дальше: «Несчастный конь… Я подошел: алела бугорками по всей спине, усыпанной шмелями, густая кровь… Я наблюдал жестокий пир шмелей».

Невозможно было представить, чтоб Некрасов, такой знаток природы и сельской жизни, писал подобное о шмелях, которые только в цветках находят для себя корм.

— Проверьте меня, — попросил я Корнея Ивановича Чуковского. Не было никого, кто знал бы Некрасова лучше, чем он. — Как могла-возникнуть подобная ошибка?

Вот что ответил Корней Иванович в письме от 18 мая 1969 года:

«Некрасовские шмели смущали в свое время и меня. Знатоки русских диалектов уверили, что в Ярославской и Костромской губерниях оводы именовались шмелями. Верно ли это? Помнится, в одной из газетных статеек я сослался на такое объяснение…»

По совету Корнея Ивановича я обратился в Институт русского языка Академии наук, а по рекомендации институтских специалистов отправил запрос ярославскому профессору Г. Г. Мельниченко, который много лет составляет словарь местных диалектов. В его картотеке не обнаружилось никаких подтверждений тому, что слово шмель обозначает в Ярославской или Костромской областях насекомых, кусающих скотину.

— Может быть, все же в ошибке повинен не поэт? — высказал предположение профессор Мельниченко. — Допустим, в рукописи стояло шершень — так в ряде мест Костромской области называют слепней, — а наборщик не разобрал почерк и вместе шершней появились шмели?

Вряд ли, конечно, такая ошибка столько лет могла оставаться неисправленной, но все же следовало самому посмотреть черновики и переписанный набело текст — оригинал стихотворения, побывавший в руках наборщика.

Пришлось обратиться в архивы Пушкинского Дома Академии наук…

И вот передо мной измаранные, исчерканные, правленые черновики и самим Н. А. Некрасовым переписанный беловик «Уныния»; всюду ясно выведено: «шмели». Никакой ошибки наборщиков!

Подозрительное, неприязненное отношение к шмелям давало себя знать еще долго. Поэма «Перекопская» написана Демьяном Бедным в 1923 году, и в ней мы находим такие строки: «Нынче снова строят плутни злые трутни и шмели. Эх-х! Лю-ли, лю-ли, лю-ли! Заграничные шмели!..»

Справедливости ради сообщим: не одни поэты и прозаики называли шмелями насекомых, которые, может быть, только размерами да еще отдельными признаками окраски напоминают нашего героя.