Рожденный жить (СИ) - "Ориби Камм Пирр" - Страница 39

Возможно, ищет себе замену, или хочет использовать меня как посредника? Не то и не другое — право, я не знаю, какой бред творится в моей голове!» — пока он думал, прошло немало дней. Лай изменился, это заметили многие. Стал мягче и рассудительнее, помогал Илзе, различными мелочами заставлял её улыбаться и отвлекал от грустных мыслей и воспоминаний, рассказывал всякие истории, водил в новые залы пещеры — показывал всё, будто она была тут впервые. Да даже тогда он не был таким экскурсоводом — просто сидел рядом и молчал. Теперь ему было смешно и стыдно за такое! Из него напрочь исчезла наивность и страх, хотя, вполне возможно, на время. Никто ведь не может измениться в один миг! Всё может повториться…

…Они сидели на небольшой скамье. Огромные хрустальные сосульки свирепо свисали с потолка и, точно оскалившись, точили свои ножи для расплаты. Огромный зал был «пуст» — две маленькие фигурки казались на его фоне просто ничтожными — их можно было «не считать». Холодный воздух постепенно проникал даже в самые удалённые залы пещеры — то ли зима свирепела, то ли Ален не мог удерживать силы. Приходилось одеваться теплее — на сапогах и из воротника выглядывали меховые оторочки. На Илзе появилась длинная и красивая серовато-белая шуба.

Каменные ступеньки исполняли роль стульчиков и были очень удобны для сидения. Снова молчание — дыхание разрезало вековое спокойствие зала — это огромное помещение с ледяными глыбами на горизонте и белыми холодными плитами натёков они нашли всего пару дней назад — взамен исчезла небольшая другая зала — с колоннами и озером. Такие внезапные изменения.

-Должно быть, колоны были иллюзией. Вот она — истинная картина этих мест!

«Ален слабеет…» — снова подумал Лай, но не сказал ни слова — не захотел пугать свою подружку опасениями.

-Природа неисповедима… — взамен сорвалось с уст, — Зато мы увидели что-то новое! Это тоже интересно!

Илзе думала отдалиться — боялась, что Лай ей врёт, что изменение в его сущности — это ещё одна странная уловка, и стала отказываться от его помощи, уходить, подолгу гулять возле пещеры и думать… Она стала удивляться своей холодности, но, к счастью, оная пребывала в ней недолго. Его душа заставила её окончательно сделать выбор — измениться, и на сей раз — навсегда. А в это время Лай думал, что делает что-то не так, что виноват — принёс ей столько невзгод и что не может искупить свою вину, даже вернув в город и стерев все воспоминания… Однако она улыбалась — редко, мало, но искренне. Вот как вчера и ещё на той неделе…

Начинал понимать эту редкую радость, как бренность, сродни тому, что он — вампир и поэтому будет всегда изгоем. «Вероятно, это и оттолкнуло её. Я потерял свой шанс. Напрасно писал столько строк!..» — парень вжался пальцами в

бинты — повязка уже начинала надоедать, но снимать её Илзе категорически запрещала. Чувствительность налаживалась — он даже мог поднимать левой рукой большие предметы — втайне от неё, разумеется, чему был очень рад.

-Ты снова молчишь… — обронил он.

Девушка опустила глаза.

-А что ты хочешь? …

-Как раньше. Мы ведь были друзьями! Что же с тобой произошло?

-Друзьями, верно… — голос был тих и бесцветен.

-Что же произошло?

-Ничего.

-Тогда почему ты не отвечаешь мне?! Почему избегаешь, уходишь куда-то?! Раньше так делал я, а теперь…

Она опустила голову ему на грудь и засопела.

— Я почувствовал в тебе то, чего нет в обычных людях… — продолжал говорить Лай. Голос уже не был кричащим — её движение придало ему уверенности и, если можно так сказать, успокоило.

-Да и ты не такой, как должно быть вампиру! — наконец, вторила она, улыбаясь сквозь узкие полоски слёз.

-Красные глаза и холод — вздор. Жажда — вот истина!

-Да ты и без неё хороший, — этими словами Илзе вновь игнорировала отношение Лая к вампирам, — подумай, ты ведь совсем «не такой!»

Их сцена с виду напоминала немую, но каждый не был готов сдаваться — слова лишь отягощали чувства. Взгляды говорили намного больше.

«Прости… Не знаю, что на меня нашло…» — так и читалось в её карих глазах.

«И меня тоже…» — ответили синие радужки.

***

Они снова были у реки. Оказывается, невдалеке находился источник — это рассказала Илзе и была, на удивление, права. От кого сама узнала — так и не проронила ни слова. От сладковатой хрустальной воды рана заживала гораздо быстрее. Пропала последняя боль, да и просто поплавать в этом источнике было ему только в радость. Лай любил яркие впечатления, и это были они.

В то время как он купался, и хрустальная вода стекала вниз по одежде, парень совсем не заметил, что Илзе на мгновение не стало. Она куда-то ушла. Наверное, за соседний куст или дерево — она любила разные цветы, однако её отсутствие ничуть не сбило с мысли. «Мало ли по какой причине она могла отлучиться?», но причина была и довольно веская — о ней Илзе решила умолчать, спрятав блистающую светящуюся находку под толстый слой одежды и решив выждать некое длительное время.

***

«Любовь глупа, слепа бессловно,

Любовью только мы живём.

Она — венец всего, бесспорно,

Венец, пылающий огнём…»-

Лай ещё раз прочитал написанное. Покачал головой, по случайности опрокинул чернильницу и испортил ещё один лист.

-Как же ты пишешь о том, чего у тебя нет? — вновь зазвучали холодные нотки.

-Ты… — чуть не кинулся Лай, — Прекрати подкрадываться, сколько я уже говорил!

Демон усмехнулся и пожал плечами.

-А я думал, что нет… Ну что ж, это похвально!

Подобные высказывания заставляли руки Лая дрожать, право, он был готов наброситься и, кто знает, даже задушить его.

Успокоившись, он снова начал писать стихи. Понимал, что надо прочитать что-то ей, но никак не мог выбрать. Всё было кривым и неумелым. Без ритма или рифмы — с огромным количеством ошибок…

«И всё же я не поэт!» — заключил про себя Лай, отправив в пещерную щель ещё один скомканный лист. Пещера тут же «съела» его — послышался довольное смешное жевание.

Он писал о своей жизни, тяготах и минувшей боли, печалях, обидах, страхах. А о любви написать не мог. То ли опыта не было, то ли дух перехватывало. Снова писал о вампирах — об их исключительности и отверженности, снова рвал листы, снова тратил чернила зря. Высокие идеалы его мыслей были слишком тонки — разве мог их передать тот, кому едва ли двадцать лет от роду?

Это заставляло грустить. Оставаться в тишине, запираться в пустующих залах. Одиночество средь тишины — лучший момент, когда можно услышать своё сердце — лучшего друга и советчика. Именно в такие минуты на свет рождается что-то особенное — такое, что и прочитать будет не стыдно:

«Что ты делаешь, одна?

Над тобой в ночи — Луна,

Что молчишь — напрасны звуки,

Но не видеть нам разлуки…

Я надеюсь, что однажды

Ты поймёшь меня, прошу…»

Эти строки хоть и мало отличались от предыдущих, но нравились их творцу гораздо больше. Самодовольная улыбка уже блуждала на его лице, и рука выводила новое творение:

«Он посмотрел в бокал с печалью,

И в очертании алых стен

Клинка узрел златую сталь

С рисунком почерневших вен.

И вспомнил он, как в дни былые,

Гонимым был от всех всегда,

И только духи удалые

Смогли спасти его тогда.

Как ожерельем кровь стекала

И замирало сердце вновь,

Когда злодеи, кол втыкая,

Казнили нас за силу слов.

За то, что вечности внимали

И проклинали зло людей,

Красавиц их себе забрали,

Спасти желая жизнь скорей.

И снова в красном отразилось

Лицо той девы, что милей

Не отыскать, а, значит, сбылось

Проклятие забытых дней.

Она, любимая, не зная,

На что идёт, спеша ко мне,

Вновь вечности ночной внимая,

Прильнула к каменной стене.