Она это может - Чейни Питер - Страница 5

• Предыдущая
• 5/42
• Следующая

Может быть, из этого можно сделать правильный вывод. Если да, то пользуйтесь им, я парень не жадный.

Взбежав по двум маршам лестницы, я остановился на площадке, чтобы перевести дыхание. Последний пролет сужался и поворачивал влево. Деревянные и выщербленные ступеньки не были даже покрыты дорожкой. Мои шаги звучали необычно гулко. На лестнице было темно, как у негра в желудке, так что мне пришлось пробираться ощупью, держась за перила. На полпути я наткнулся на что-то мягкое. Я подумал, что кто-то обронил свой носовой платок.

Все же я добрался до самого верха, чиркнул зажигалкой и огляделся. Передо мной была дверь. Я ее распахнул и вошел в комнату. Вижу: спальня, пустая. На каминной полочке стоит свеча, я зажег ее. Меня удивило, чего ради Риббэн содержал такую дыру. Для свиданий, что ли?

Я огляделся. В одном углу — кровать, пара стульев, комод с зеркалом и письменный стол. На столе сверху — пачка почтовой бумаги и конверты. Одна промокашка сложена пополам и лежит поверх листка бумаги, как если бы кто-то собирался написать записку. Мне пришла в голову мысль, что не думал ли Риббэн заняться этим делом, но ему помешали, и он вышел из комнаты.

Я беру свечку и спускаюсь вниз. Вы припоминаете, я говорил, что на лестнице наступил на что-то мягкое, вроде носового платка. Ну так вот, я ошибся: это был рукав от пиджака Риббэна. Парень лежал головой вниз, прижатый к перилам. Я присмотрелся к нему. Никакой ошибки быть не могло: он был мертв, как египетская мумия в провинциальном музее. Тогда я ставлю свечу на ступеньки, а сам запускаю руку ему за пазуху. Он еще не успел остыть.

Вынимаю сигарету, поднимаю свечу и прикуриваю от нее. Стою, прислонившись к стене, и разглядываю мертвеца. Подношу к самой голове свечку и замечаю в правом ухе какую-то желтую жидкость.

Я стою над ним и думаю: «А ведь дело-то дрянь!»

Тут раздался телефонный звонок в комнате наверху, где я только что был, в комнате Риббэна.

Прыгаю через две ступеньки. Телефон стоит на маленьком столике в углу. Подбегаю, хватаю трубку и говорю: «Алло».

Какой-то тип отвечает:

— Это вы, Риббэн?

— Да, чем могу служить и кто вы такой?

— Говорит Джимми Клив. Кошен у вас? Если да, пусть подойдет к аппарату.

— Послушайте, Джимми, это Кошен.

— Да, вот как? Мне показалось, вы сказали, что это Риббэн?

— Я так и сказал, потому что хотел узнать, кто ему звонит. Рассчитывал что-нибудь выяснить. Тут дела пахнут керосином.

— Что вы имеете в виду? Я бы скорее сказал, что дело пахнет керосином у нас. Шеф рвет и мечет, потому что вы до сих пор так и не появились. Он приказал мне вас разыскать во что бы то ни стало. Уже одиннадцатый час. Что там с вами стряслось?

— Послушайте, передайте старику, что, кажется, произошло нечто серьезное, что может иметь важные последствия, ясно? Сами садитесь в «джип» и побыстрее приезжайте в клуб. Машину оставьте в конце улицы и топайте сюда пешком. Чтобы все было шито-крыто, понятно?

— О'кей, Лемми. Договорились. Сейчас я выезжаю.

— Огромное спасибо, Джимми.

Опускаю трубку на рычаг, беру свечу, спускаюсь по лестнице и снова принимаюсь рассматривать Риббэна. Он лежит, как и ранее я описывал, прижавшись к перилам головой по направлению к нижней площадке. Я опускаюсь на колени и присматриваюсь повнимательнее. Его левая рука подвернулась, но кончики пальцев высовываются наружу. Они сжимают какой-то предмет. Я вижу авторучку, с которой даже не снят колпачок.

Беру носовой платок и осторожно вытягиваю ручку из пальцев Риббэна. Это французское перо, которое можно достать на черном рынке. Потом ощупываю жилетный карман Риббэна и обнаруживаю в нем двухдюймовый карандаш. Опускаю этот огрызок назад и застегиваю ему среднюю пуговку. Потом сажусь на ступеньки и жду приезда Клива.

Таковы дела!

Закуриваю новую сигарету и думаю, что же такое тут произошло. Как мне кажется, в данном деле нет никакого смысла. Но такова жизнь. Если бы происходили только разумные вещи, жить было бы много проще, как заметила одна дамочка, когда ее дружок ушел к блондинке. Я перестал ломать себе голову без толку, решив отдохнуть.

Прошло десять минут и появился Клив. Он поднимается по лестнице, легко и бесшумно перепрыгивая через две ступеньки. Я наблюдаю за ним поверх перил, как ловко и красиво он проходит по освещенному нижнему маршу. Привлекательная личность! Мне нравятся его физиономия, его манера выражаться, да и многое другое. Может быть, он сможет разобраться, что здесь происходит.

Клив выходит из-за поворота лестницы и буквально замирает на месте, увидев меня на ступеньках со свечой в руке и Риббэна, с которого хоть картину пиши: ребенок, заснувший в лесу.

— Господи Иисусе! Что вам известно об этом? — воскликнул Клив.

— Ровнешенько ничего, Джимми. Я подумал, что вы меня просветите.

— Послушайте, Лемми! Что стряслось?

Он стоял, опершись одной рукой о стенку, и глазел на мертвого Риббэна.

— Вы знаете ровно столько же, сколько и я. Я пришел сюда минут пятнадцать назад, за пару минут до вашего звонка. Внизу видел Леона, тот мне сказал, что Риббэн наверху в своей комнате. Я поднимался в полной темноте и не заметил его на ступеньках. Даже наступил на его пиджак и прошел мимо. Решил, что кто-то что-то обронил. Вошел в его комнату и убедился, что она пуста. А тут вы позвонили.

— Скверная история. Мне она совсем не нравится. Вы осмотрели его комнату?

— Да. На столе лежат бумага, конверты, промокашки, как если бы он собирался написать письмо.

— Да. Он вечно писал письма кому-нибудь, этот Риббэн. Он был такой.

Клив посмотрел на верхнюю площадку и проговорил задумчиво:

— Понимаете, с этой лестницы ничего не стоило свалиться вниз… в такой темноте.

— Это ваша версия, да?

— А почему бы и нет? Послушайте, на столе были ручка и чернила или только одна бумага?

— Ни ручки, ни чернил. Просто бумага, ну и конверты еще.

— Вот-вот. Понял. Парень дожидался вас и сел писать письмецо или же сделать какие-то заметки, но неожиданно сообразил, что у него нет ни ручки, ни чернил. Ясно? Он бегом бежит с лестницы, чтобы попросить их у Леона. Но падает и ломает себе шею. Вот как оно было.

— Да? Нет, это не проходит, Джимми!

— Что вы хотите сказать?

— Взгляните на его правое ухо.

Я поднимаю свечу повыше. Он наклоняется и смотрит на Риббэна.

— Ну и что? — спрашивает он. — В ухе у него вроде какой-то желтый воск, да?

— Это не воск. Это доказывает, что у него сломано основание черепа. Он и не думал ломать себе шею. Кто-то ударил его сзади чем-то тяжелым, может, мешком с песком.

— Что? На ступеньках-то? Вы утверждаете, что его кто-то поджидал на лестнице, когда он проходил мимо? Но ведь это же бессмыслица, Лемми?

— Я тоже не усматриваю в этом никакого смысла. Только его никто не ждал на лестнице. Послушайте, Джимми, я представляю себе это таким образом. Риббэн сидел за столом, собираясь начать писать письма, но он не обратил внимания на то, что ему нечем писать. О'кей. Кто-то в темноте неслышно поднимается по лестнице. Дверь открыта, потому что Риббэн ждет меня. Тот, кто вошел, сильно ударяет его сзади по затылку. У него для этого была подходящая поза. Потом его стягивают вниз и пристраивают на ступеньках возле перил с тем, чтобы какой-нибудь парень, — тут я подмигиваю Джимми, — вроде вас, подумал, будто он свалился с лестницы и свернул себе шею.

— Ну, может быть, вы и правы. У вас закурить не найдется?

Я даю ему сигаретку. Он прикуривает ее, снова опирается о стенку и о чем-то крепко задумывается. Через несколько минут он спрашивает:

— Что скажете на это? Я рассуждаю так: ему надо было написать письмо, но у него не оказалось чернил. Тогда он поднялся и побежал вниз по лестнице попросить карандаш или что-то еще у Леона, поскользнулся, упал и сломал себе шею. Вот моя версия, и я намерен ее придерживаться! Что касается желтой жидкости и перелома основания черепа, о'кей, пусть будет так. Они не станут особенно переживать, если мы сейчас отправим его в мертвецкую и доложим начальству, как это все произошло. Все будет о'кей.

• Предыдущая
• 5/42
• Следующая