Принцесса для императора (СИ) - Замосковная Анна - Страница 16

***

Иногда я задаюсь вопросом, зачем мне Империя. Я не желал её, я просто хотел свободы, мечтал о безопасности для себя и семьи (очередной семьи, которую отнимали мои враги или болезни), мечтал просто вырастить детей в мире, и вот сейчас я не свободнее мальчишки кочевого племени, которым родился много лет назад. Я не смог защитить двенадцать из тринадцати своих детей, не смог защитить ни одну из шести жён, и вот теперь пытаюсь защитить подданных невообразимо огромной Империи, и будто мало мне забот — они сами норовят повредить себе или мне. Я так устал, что уже не уверен, справлюсь ли с этой непомерной задачей. Я больше не могу думать о разворованных деньгах, о дорогах, которые снова надо строить, о северных крепостях, обираемых их же комендантами. Оставив документы на помощника, я покидаю библиотеку. Справлюсь ли я с правлением? Зачем мне это всё? Закрыв глаза, потираю переносицу и почему-то вспоминаю Мун, её взгляд испуганной лани. Она теперь тоже моя семья. Сигвальд — он достоин такой заботы, достоин усилий по сохранению мира. И Мун. У них ведь будут дети, им тоже нужны покой, мир, защита. Мун… Я слишком много о ней думаю. Это и понятно: жена единственного сына, принцесса. Её родителей погубил я. Наверное, она считает меня властолюбивым тираном, жадным до чужих земель. Сам не заметил, как подошёл к росписи о взятии Вегарда. Славное было сражение. А ведь меня устраивала граница по горной гряде и этой стене-крепости. Мои владения как раз приобрели компактную почти круглую форму, достойных соперников по мою сторону гор не осталось, меня устраивал мир. И ведь, главное, король видел, что за каждое вероломное нападение на границу своих земель я рано или поздно отвечаю завоеванием, а всё равно попытался оттяпать у меня долину. И тогда я уже был не властен над ситуацией, мне надо было ответить или позволить созданному разваливаться от мелких ударов соседей, от неуверенности людей в их правителе. Я смотрю на змею, вылезающую из фляги на поясе одного из пленных. Воспоминания о том дне и кинувшейся на меня песчаной гадюке становятся такими яркими, что я почти слышу крики сражающихся. Тянусь рукой к изображению, чтобы убедиться — это только картинка. Краска холодит пальцы, подушечками ощущаю шероховатость стены. — Эта змея… — от голоса Мун внутри всё сладко сжимается. «Ненавидит ли она меня?» — вопрос и глупый, и важный. Вроде она всего лишь девчонка, и в то же время от неё зависит моя жизнь. Разворачиваюсь, она вздрагивает. Изящная, соблазнительная, настолько притягательная, что от одного её вида я горю от страсти и с трудом сдерживаюсь. Жена моего сына. А я смотрю на неё и думаю о её нежной коже, о форме плеч, по которым приятно скользнуть ладонями, о грудях, будто просящихся удобно лечь в мои руки, о её тонкой талии и широких бёдрах, о лоне, которое чуть не стало моим, о её ногах, о женском запахе, который мне до крика хочется почувствовать. Горячее, тягучее возбуждение сгустило мою кровь и наполнило тяжестью мышцы и чресла. Я хочу её, невыносимо хочу прямо сейчас, но права на это не имею. В висках гудит взбудораженная кровь, я не сразу услышал её вопрос: — Вам правда подсунули змею? — Да, — сипло бросаю я, широкими рукавами прикрывая пах, чтобы она не заметила, как сильно я её желаю. — Мне надо идти. Разворачиваюсь и ухожу, понимая: ещё немного рядом с ней — и не сдержусь. Глупо, глупо это всё, но… В Мун есть что-то такое, что заставляет разум умолкнуть, а сердце трепетать. Крайне опасное состояние для Императора.

ГЛАВА 13. Над чем не властен разум Наверное, повлияли слова Фриды, но теперь кажется, Император меня ненавидит. Или, по меньшей мере, недолюбливает. Иначе с чего бы ему так быстро уходить, когда он вроде никуда не торопился, минут пять стоял и просто смотрел на роспись. Или я отвлекла его от важных размышлений? Ну конечно! Хлопаю себя по голове: он же Император, у него много дел, а я… глупая девчонка, вот кто я. Поднимаю взгляд на змею. Принёсший её человек не мог рассчитывать на помилование, а значит шёл на верную гибель в надежде спасти родину. Мою родину. Смотрю на фигуры людей, на легендарный Вегард — для меня это только история, а Император… он её вершил. От его величия, от осознания, что нахожусь рядом с таким человеком, сердце обмирает, а потом начинает биться чаще. Поднимаю взгляд выше, на статную фигуру Императора… он похож на сошедшего с небес бога. Он прекрасен, и приходится сделать усилие, чтобы вдохнуть и избавиться от трепетной, какой-то приятной дрожи. Император — это Император, он велик и непобедим, а мне надо думать о муже. С которым предстоит близость. Чувствую, что бледнею. Скоро и меня постигнет эта страшная участь. «Не бойся», — говорю себе и, чтобы успокоиться, опять бросаю взгляд на изображение Императора. Часть его силы и уверенности, сквозящая даже в этом творении красок, передаётся мне. Я буду смелой, я позволю Сигвальду… Ах, как невыносимо глупы мои размышления: у меня нет выбора, я его жена и лягу под него, когда закончатся красные дни.

***

За сегодняшний день я сделал не меньше сотни распоряжений, прочитал уйму документов, но сейчас, в сумраке ночи, в своей постели думаю не о сне, не о возможности несколько дней провести вдали от неотложных государственных дел, думаю даже не об избавлении от родового проклятия королевы, а почему-то о Мун. Нежный цветок моего дома. Способный, впрочем, врезать вазой по голове. Понимаю, что улыбаюсь. Последний раз девушка разбивала мне голову, когда я был десятником в конных войсках моего первого правителя, владельца земель, по которым из века в век кочевали мои предки. Тогда была славная заварушка в одном из питейных заведений… Как же давно это было. Честно говоря, не думал, что Императора могут вот так резво отбрить. Мун… Ужас пронзает меня: был ли я прав, отдав её Сигвальду? Вдруг я мог бы… Встаю и обхожу огромную спальню, стараясь выбросить эту мысль из головы. Иду в соседнюю комнату, к зеркалу. Золотой узор проклятия отступил от почек, редкие лепестки сморщились, бутоны уменьшились. Отношения между Сигвальдом и Мун развиваются довольно быстро, я должен радоваться, но радость эта с примесью горечи. «А если всё переиначить сейчас?» Качаю головой, поражённый собственной глупостью: хочу поставить свою жизнь под угрозу ради страсти. Это ведь страсть, не более: красивая трепетная девушка, привлекательность юности. А может даже побочное действие проклятия, ведь оно создано для того, чтобы связать два рода любовью и брачными узами. Надо скорее выбросить эти мысли из головы. Надев халат, иду в своё тайное место успокоения. Как и многие воины, я могу утихомирить чувства в изматывающих тренировках, но упорядочить их лучше получается за делом, почти стыдном для вояки вроде меня. Моя маленькая страсть, которой удалось развиться здесь, в относительном спокойствии Викара. Через тайный ход за панелью с цветочным узором я поднимаюсь на одну из башен. В нос ударяют запахи растворителей и красок. Часто расположенные стрельчатые окна затянуты отполированными слюдяными пластинами, в ночном сумраке едва различаются стоящие вдоль стены пластины и полотна, сундуки с красками и реагентами, стеллаж с принадлежностями. — Сефид. Моя барханная кошка выходит из стены, глаза — как сияющие сапфиры. — Свет. Окна чернеют, а комнатка озаряется дневным светом, возвращая из сумрачного небытия картины и вещи. Сефид растягивается на коврике под одним из окон и следит за мной задумчивым взглядом. Ночью она мой незаменимый помощник: ни один светильник не способен дать такого чуткого естественного света. В кончиках пальцах ощущаю покалывание, а в груди — щемящее волнение. Я ещё не вполне знаю, что буду рисовать, но какая-то идея, желание уже просятся наружу, и я ставлю на треногу мольберта одну из прямоугольных заготовок холста. Преимущество Императора — я могу не беспокоиться о расходных материалах, и это придаёт смелости, позволяет выливать переполняющую меня жажду созидания в изображения. Сжимаю шероховатый стержень прессованного угля, встаю к холсту и делаю первый изящный росчерк, за ним ещё и ещё. Трепет в груди нарастает, я позволяю руке пуститься в пляс, позволяю какой-то глубоко спрятанной части меня действовать в обход разума. Штрих за штрихом, линия за линией, в чувственных изгибах узнаю стройное девичье тело, разметавшиеся по плечам волосы, лицо. Не позволяя себе думать, вытаскиваю из сундука заготовки красок, готовые к бою кисти. Стремительными мазками обнимаю фигурку багряным фоном шёлковых подушек и узорчатых ковров, намешиваю матовый бело-розовый с золотистым оттенком цвет и прокладываю на фигурке и лице пятна цвета. Я вижу её перед мысленным взором: нежную и чувственную, обнажённую, во всём многообразии цветов и оттенков, я швыряю их на палитру, на холст, я переношу её из мира моих грёз сюда. Рука движется, движется и движется, выводя из мешанины цветных пятен лицо Мун, жёлтые глаза, соломенное золото волос, её жаждущее ласки тело. В какой-то миг кажется, что сейчас она потянется ко мне и обхватит точёными руками за шею. В этот миг я выдыхаю, стараясь развеять иллюзию, вырваться из сети грёз. И только после этого осознаю, что за окнами светло. — Тебя уже ищут, — мурлыкает Сефид. А я вновь впиваюсь взглядом в изображённую Мун — она сама чувственность. Но эта чувственность принадлежит не мне.