Черные дрозды(ЛП) - Вендиг Чак - Страница 7

— И насколько долго?

— Насколько долго что?

— Насколько долго… хм, как много вы видите? Одну минуту? Пять минут?

— Ах. Это. Ну. Я привыкла думать о минуте. Шестьдесят секунд на часах, отсчет пошел. Оказывается, это не так уж и много. Похоже у меня ровно столько времени, сколько и должно, если в этом есть какой-то смысл. Автомобильная авария может случиться за тридцать секунд. Сердечный приступ или нечто подобное длиться пять. Я вижу то, что мне позволено. Самое странное то, что, даже если бы я видела что-то в течение пяти минут, в реальной жизни это займет не более секунды. Вот я улетела и тут же вернулась. Это, конечно, раздражает.

Пол хмурится, и Мириам уверена, несмотря на то, что случилось с его дядей, он не до конца ей верит. Да она его в этом и не винит. Ей порой и самой кажется, что такое невозможно. Самый простой ответ — она свихнулась. Она летучая мышь. Она паук из сортира.

— Вы становитесь свидетелем последних минут жизни человека, — говорит Пол.

— Отлично сказано, — отвечает Мириам. — Многих жизней. Ты знаешь, со сколькими людьми ты сталкиваешься в подземке на протяжении лета? И все с короткими рукавами. Дело в локтях, Пол. Смерть и локти.

— Ну, а почему вы это не останавливаете?

— Не останавливаю что? Смерть?

— Ага.

Мириам хихикает. Звук получается из разряда «я-знаю-то-чего-не-знаешь-ты». Ирония грустного грубияна. Девушка подносит бутылку к губам, но не пьет.

— Почему я это не предотвращаю, — размышляет она, водя губами над горлышком бутылки. — Что же, Пол, это подводит нас к последнему — и жестокому — правилу.

Она делает глоток Джони Уокера и начинает объяснять.

Глава пятая

Свет фонаря

Мириам шла полчаса и все это время у неё в голове крутились серьезные размышления. Ужасные мысли только и делали, что наворачивали круги.

Мужчина, дальнобойщик, Франкенштейн. Луис. Он умрет через тридцать дней в 19:25.

И это будет ужасная картина. У Мириам перед глазами смерть играет на сцене. Кровь, разбитое стекло и мёртвые глаза — всё это на задворках её сознания. Но она очень редко предвидит убийства. Самоубийства, да. Проблемы со здоровьем — постоянно. Автомобильные аварии и другие личные катастрофы, снова и снова.

Но убийство. Это редкая пташка.

Через месяц Луис назовёт её имя прежде, чем умрет. Хуже того, он смотрит на кого-то до того, как нож проходит сквозь глаз прямо в мозг, и называет имя. Он видит её. Он обращается к ней.

Мириам думает об этом опять и опять, но смысла так и не видит.

Она кричит что-то смешанное из «херня» и «дерьмо», — она и сама не уверена, хватает кусок отломанного асфальта, замахивается и швыряет в центр дорожного знака. Раздается лязг. Знак покачивается.

Пройдя мимо, Мириам замечает надпись: «Закусочная Свифти».

Неоновые пивные надписи светятся в предгрозовом ночном небе. Бар — это свет фонаря, а Мириам — мотылек (разжиревший на смерти). Она меняет свой полет в сторону закусочной.

Она уже почти ощущает во рту вкус еды.

Внутри бар похож на злобное дитя, порождение лесоруба и байкерши. Он извивается. Темное дерево. Головы животных. Хромированные колесные диски. Бетонный пол.

— Оазис, — произносит вслух Мириам.

Внутри не многолюдно. Несколько дальнобойщиков сидят за столом, играю в карты вокруг кувшина с пенистым напитком. В задней части бара вокруг одинокого бильярдного стола неторопливо кружат байкеры. Слева от двери над горкой старого, до состояния лака высохшего жаренного сыра, кружат мухи. Из музыкального автомата воет Iron Butterfly. Inna Gadda Da BlahBlah, малышка [6].

Мириам видит бар, края которого обозначены тяжелой цепью.

Девушка решает, что до тех пор, пока её не выгонят, это место станет ей домом.

Она говорит бармену, одетому в грязную черную футболку и похожему на недопеченное тесто Пиллсбери [7], что хочет выпить.

— Пятнадцать минут до закрытия, — бормочет он, а потом добавляет: — Малышка.

— Забудь про «малышку» к чертям, бледнолицый. Если у меня только пятнадцать минут, тогда мне нужен виски. Самый дешевый и самый дерьмовый. Думаю, что-то типа бензина для зажигалки, смешанного с мочой. Можешь рядом поставить стопарь, а если ты еще и ответственный, то и нальешь сам.

Он смотрит на неё бесконечное количество секунд, потом пожимает плечами.

— Конечно. Все, что угодно.

Бледнолицый с громким шлепком ставит на стол пластиковую канистру, в которой некогда был налит антифриз, а судя по цвету виски внутри, антифриз было бы пить куда безопаснее. Он отгоняет мошек. Они, вероятно, слетелись на запах паров.

Бармен откупоривает канистру. Закашлявшись, мужчина отшатывается и потирает глаза. Запах долетает до Мириам несколькими секундами позже.

— Такое ощущение, что кто-то мне ссыт в глаза, — говорит она. — И под нос.

— Его делает мой друган по ту границу от Теннесси. Он использует старые бочки вместо дубовых. И называет это бурбоном, но я не особо в курсе.

— Дешевое?

— Никто никогда его не пил. Вся бутыль твоя за пять баксов, если хочешь.

От виски пахнет так, словно кто-то обжигает дно лодки, освобождая его от налипших ракушек; Мириам даже представить не может, что он сделает с её желудком. Но ей именно это сейчас надо. Ей надо очиститься. Она шлепает на барную стойку пятерку и стучит по столешнице.

— Все что мне нужно, это стакан.

Бледнолицый ставит стопку рядом с пятеркой, которую потом и забирает жирной своей рукой.

Мириам поднимает канистру из-под антифриза и наливает в стопку. Она проливает немного жидкости на барную стойку и удивляется, почему её не прожигает насквозь.

Мириам таращится на мутный вискарь. На поверхности плавают какие-то ошметки. Но на поверхности видно что-то еще: Луис. Его лицо. Два выбитых глаза. Рот, произносящий её имя.

«Пей», — велит она себе. Ничего нового здесь нет. Так происходит на протяжении восьми лет. Она видит смерть повсюду. Все умирают равно так же как и срут. Этот парень ничем не отличается от других («за исключением того момента, — говорит тоненький голосок, — где он получает удар в глаз ржавым ножом и произносит твоё имя, прежде чем его мозг насаживают на вертел»), так что, с чего бы ей переживать? Мириам пофиг (так и есть) и чтобы это доказать, она пьет. Залпом.

У неё такое ощущение, что в горле и животе взрывается петарда. Мириам чувствует, как та бьет по печени. Это самое худшее, что девушка когда-либо вливала себе в рот.

Отлично. Мириам наливает еще.

Бледнолицый пораженно наблюдает.

Она пьет вторую стопку, по телу начинает расползаться онемение. Оно разливается до самых краев. Берет эти ужасные мысли, что мельтешат в голове и веревкой оборачиваются вокруг шеи. Тащит их к самому краю детского бассейна. Держит их головы под водой. Они пинаются и пытаются вырваться. Начинают тонуть.

В этой пачке извивается одна последняя мысль.

Мириам думает о воздушном шарике, парящем над шоссе.

Девушка закрывает глаза и наливает еще. Мириам не слышит, как открывается входная дверь. Даже не замечает, что кто-то усаживается рядом.

— Ты пить будешь или это всего лишь игра?

Мириам поднимает взгляд. У него мальчишеское лицо. Сальные черные волосы похожи на вигвам, собранный из вороновых крыл. Ясные глаза. С отчетливыми границами улыбка, вызывающая ответную.

— Я всегда допиваю свою выпивку, — отвечает Мириам.

— Когда допьешь, я куплю тебе еще. — Он смотрит на канистру. — Что-нибудь такое, что не похоже на воду, куда окунали грязную швабру.

— Просто дай девушке спокойно умереть.

— Да ладно, — говорит он. — Ты слишком хорошенькая, чтобы оставить этот мир. Даже с фингалом под глазом.

Она не может ничего с собой поделать. У Мириам замирает сердце. Между ног начинает покалывать. У парня приятный голос. Мелодичный, похожий на пение крыльев ангела. Но в тоже время не женственный. В нем царит уверенность в себе. Никакого южного акцента. И похож он на тот, что несет плохие вести. Это её заводит. Её нравятся плохие новости. Это заставляет Мириам чувствовать себя нормальной, какой бы эта нормальность не была.