Жена - Арцыбашев Михаил Петрович - Страница 5
- Предыдущая
- 5/5
Потом я не видал ее три года, а только, без писем, посылал ей деньги на ребенка. Это я делал не из жалости и не потому, что это было нужно, а потому, что это мне казалось справедливым, и, делая так, я чувствовал себя совершенно спокойным.
Мне пришлось побывать в том городе, где жила она зимой. Когда поезд подходил к полустанку, я прижался лбом к холодному стеклу и далеко внизу, под насыпью, увидел покрытое белым, ровным, печальным снегом бесконечное поле и прижавшийся к белой насыпи смутный остов знакомой рощицы, уныло, как призрак, шевелящейся в белой мгле.
И тут мне захотелось увидеть жену так, что прямо с вокзала я поехал к ней.
Жены не было дома, и я долго ждал ее в пустоватой, мало женской комнате с узкой железной кроватью. На столе стояла карточка незнакомого мне студента с красивым и преувеличенно смелым, но неоригинальным лицом, а под нею я нашел альбом стихов, подписанных именем, ничего мне не говорившим.
Внутри меня были радостное, немного смущенное ожидание и живой интерес к тому, что и как должно произойти.
Она пришла одна и прямо в шубке и шляпке подошла ко мне. Лицо ее красиво и свежо румянилось от мороза, и от нее пахло свежестью, холодом и слабыми духами. Было видно, что она, как и я, не знает, что делать, и внутренно боится меня.
— Здравствуйте, — сказал я притворно-простым голосом и протянул руку.
Она задумалась на минуту, но все-таки протянула свою; мягкую, знакомую, с длинными тонкими пальцами.
— Что вам угодно? — спросила она, и губы у нее вздрогнули и опустились.
— Ничего, ответил я и сразу почувствовал, что во всем этом нет никакого трагизма, что все это просто, интересно, а значит, и хорошо, хотя и кажется трудно и неловко.
Она опять подумала, и в остановившихся на мне темных глазах была видна смутная мысль. Потом она встряхнула головой, сняла шапочку и шубку, бросила на кровать и стройно стала предо мною в двух шагах.
— Ну, как поживаете? — улыбнулся я.
— Хорошо, — коротко ответила она, и лицо у нее не изменило выражения смутной мысли и насторожившегося вопроса.
Я молчал и улыбался. Я очень рад был ее видеть, слышать знакомый, так милый когда-то голос. И мне было досадно и странно, что она не понимает того, что понимаю я, и не делается такою же простой, весело-спокойной.
— Кто это? — спросил я, беря со стола карточку.
Жена помолчала.
— Мой любовник, — жестко и мстительно ответила она потом, и по мгновенно вспыхнувшим и отвердевшим глазам я увидел, что именно с этой минуты, потому что сказала это, она уже ненавидела меня и мстила.
— Разве? — спросил я.
— Да, — с жесткой и мстительной радостью повторила она, не двигаясь с места и не меняя позы.
— Ну и что же, счастливы?
— Да, счастлива очень, — ударила она сквозь зубы.
— Ну и слава Богу, — сказал я.
Я в самом деле был почти рад и не желал ей ничего, кроме счастья.
Но она вдруг вспыхнула вся и изо всей силы стиснула зубы. Ей было больно и обидно, что я спокоен.
— Вот видите, — сказал я, — если бы мы с вами разошлись тогда раньше… после рощи, мы бы увиделись теперь как старые друзья… потому что за что же нам было бы ненавидеть друг друга? Не за то же наслаждение, которое мы доставили себе?.. А вот именно потому, что у нас есть общий ребенок, вы меня ненавидите… и глупо это, и жалко!
— Вы думаете? — со злобной и растерянной иронией спросила она и сложила руки на груди, сжав пальцы.
— Еще бы я этого не думал!.. И ско-олько в одном человеке может быть злости и глупости!.. Ведь вы меня не любите теперь?
— Конечно.
Странно было, что лицо у нее было такое же неподвижное, злое и мстительное.
— За что же вы меня теперь ненавидите?
Она вдруг бессильно опустила руки, отошла, села на кровать и заплакала. И сразу стала маленькой и жалкой.
— Я… головой о стену билась тогда… — проговорила она.
Я встал и подошел к ней со жгучим желанием приласкать и утешить…
— А если бы я тогда остался?.. Ну, прошел бы год, два, десять… ведь надоели же бы мы друг другу… ну, не надоели, так успокоились бы… обратились бы в скучную, однообразную супружескую чету… и вся жизнь была бы кончена.
Я говорил и взял ее за руку. Она смотрела на меня снизу вверх сквозь спутавшиеся волосы и слезы, текущие по покрасневшим и сразу вспухшим щекам.
— А вот теперь и вы любите кого-то… опять переживаете все то, что пережили мы вместе, помните?.. И я тоже… Теперь у нас впереди как раз столько жизни, сколько молодости и силы. Мы не убиваем и не укорачиваем жизни. А останься я тогда, все свелось бы только к воспитанию младенцев да к ожиданию смерти… Личная жизнь была бы завершена, кончена, а вы не можете себе представить весь ужас этого!.. Это смерть, гниение заживо!.. Было бы страшно, скучно, мертво… И притом мы все-таки были бы еще молоды, сильны, хотели бы жить, страстно хотели бы. Мы, как и все люди, родились в разной обстановке, жили разно, были и есть существа совершенно различные, с разной душой — имели две разные жизни, и их нельзя было привести к одному знаменателю, не исковеркав вконец.
— А… — начала она и не договорила.
Я молчал, и мне было хорошо оттого, что я сказал. Жена задумалась, уставившись черными, еще блестящими от слез глазами в угол.
— Что ж… может быть, вы и правы… — вдруг сказала она и тяжело вздохнула, потом неожиданно робко взглянула на меня и улыбнулась. Может быть, к лучшему… теперь, а… — она опять не договорила.
Потом встала и долго поправляла волосы, а я ждал.
— А дети? — не поворачиваясь, спросила она.
— Ну, что дети… — спокойно и серьезно возразил я. — Они всегда счастливее с матерью, чем с отцом…
— Но нужен же им все-таки отец?
— Зачем? — удивился я. — Спрашивает ли когда-нибудь обо мне мой?
— Теперь, конечно, нет…
— И не спросит никогда, если ему не внушить бессмысленной и глупой мысли, что стыдно не иметь под боком отца. Если, выросши, пожелает он увидеть меня… так, из любопытства, пусть… мы, может быть, будем друзьями!
— Материальные условия? — тихо спросила опять жена.
— Что об этом говорить!.. Иначе было бы слишком тяжело для женщины… А любить?.. Вы поймите, что любовь приходит без нашего ведома, не по закону… Ведь это банальнейшая истина, и приходится ее напоминать всем каждую минуту… Странно…
— Хотите чаю? — вдруг спросила она, поворачиваясь.
Я засмеялся.
— Хочу!
И она засмеялась, и стала вдруг такой близкой, простой, доброй, милой.
— А ведь мне сейчас, перед вами, было ужасно весело, — проговорила она, — и в самом деле… что… то есть что, собственно, случилось непоправимого? Как болезнь, так… Есть и лучше вас, есть! И жизнь хороша вообще… Это так только… не могу я так легко смотреть, как вы!
— Жаль, — сказал я.
— Да, жаль, — встряхнула она головой и тяжело вздохнула.
Через часа два, когда я уходил, просто и дружелюбно простившись с ней, в воротах столкнулся со мною высокий и красивый студент, которого я сейчас же узнал. Он посторонился, посмотрел на меня равнодушно и прошел. На одну секунду где-то в глубине меня шевельнулось дурное, ядовитое, какое-то гнилое и противное мне самому чувство, но сейчас же и прошло. Мне захотелось сказать ему что-то бодрое и веселое, ударить по плечу, улыбнуться. Стало радостно и легко.
«Ревность, самолюбие… — подумал я, уходя. — Все смеются над ними, а как трудно стать выше их… так трудно, что, веря, всем сердцем веря, что это дурное чувство, страшно сознаться, что его нет!»
Я шел по пустынным длинным улицам, облитым холодным голубым серебром лунного света и перерезанным резкими черными тенями от домов, деревьев и телеграфных столбов, и чувствовал себя так легко, точно свалилась с меня какая-то огромная прилипчивая тяжесть. Я был рад за жену, за себя, за всякого человека, который может свободно, смело и весело жить.
Я поднял глаза к небу, и предо мною встал огромный мир, необозримый бездонный простор, залитый мириадами сверкающих звезд и потоками радостного, живого, бесконечного света.
- Предыдущая
- 5/5
