Мусорщик - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 2
- Предыдущая
- 2/19
- Следующая
– Обнорский!
Он обернулся на голос, прищурился и увидел лагерного опера, старшего лейтенанта Петрова. Два месяца назад Петров прихватил Андрея с левой продукцией. Андрей работал тогда кладовщиком в мебельном цехе и реально мог получить «довесочек» – года два, хотя никакого навару с левых диванов не имел… Но оперу-то было все равно. Ему хотелось получить показания на кума, и он начал давить Обнорского… журналист выстоял, показаний не дал. Выручил его хозяин.
– А-а, гражданин начальник! – воскликнул Обнорский почти радостно. Старшего лейтенанта он не любил. Впрочем, Петрова никто не любил. С дерьмецом был старлей, обожал попрессовать слабого и прогнуться перед сильным.
– Ну, зачем так, Андрей… э-э… Викторович, – отозвался Петров. – Наслышан уже. Рад за вас. Рад, что справедливость все же восторжествовала. Что ж они там, в Питере, сразу разобраться не могли?
Обнорский быстро понял, что нужно от него лагерному оперу. Понял, что их встреча отнюдь не случайна. Он отлично помнил, как Петров называл его ублюдком и обещал превратить в говно… Пришла пора слегка поквитаться. Зла на опера Андрей не держал, но желание поучить хорошим манерам было. И весьма сильное. – …Что же они, там, в Питере, сразу разобраться не могли?
– Сам удивляюсь, Антон… э-э… Николаич… Сам, право, удивлен, что так долго тянули. Договаривались-то всего на пару месяцев.
– Не понял, Андрей Викторович. О чем договаривались?
– Да это я так… не важно! Вот ежели бы вы разбирались с моим делом, то – я убежден! – разбирательство было бы объективным и в высшей степени тактичным.
Петров отвел взгляд.
– Зря вы так, Андрей Викторович. Я ведь не со зла… всякое в жизни-то бывает. Вы же журналист… должны уметь понять, – сказал Петров.
Обнорский широко улыбнулся и ответил с чувством:
– Да и я не со зла! Кто старое помянет… Главное, чтобы читатель правильно во всем разобрался. Кто ист ху, так сказать.
– Писать будете? – живо и настороженно спросил Петров.
– Я журналист. Работа у меня такая. Не зря же я на все эти мытарства согласился, а? – сказал Обнорский и подмигнул оперу. А может и не подмигнул, а так… моргнулось ему против солнца глядючи.
– То есть… – пролепетал грозный опер Петров – вы что имеете в виду?
– Как говорится: что имею, то и введу, – ответил Андрей. – Сам сообрази, Николаич… ты же толковый опер.
Толковый опер смотрел растерянно. Что-то очень нехорошее чудилось ему в намеках этого странного журналиста.
– Ну ладно, – сказал Обнорский, – подскажу. Ну сам посуди: часто ли человеку… несудимому, кстати, человеку-то… За которого хлопочут… часто ли такое бывает, чтобы за ствол сразу треху лепили, а?
– Нет, не часто… Обычно – год, полтора. А то и вообще – условно.
– Вот видишь! А часто бывает такое, чтобы журналистов в ментовскую зону сажали? – продолжал Андрей.
– Н-нет…
– А чтоб потом освобождали за отсутствием? А? Бывает такое?
Петров начал понимать, изменился в лице.
– Так значит… – сказал он.
– Так значит, – перебил Обнорский, – мы эту операцию долго планировали. Утверждали на уровне министра МВД. Так-то, брат Антоша.
– Вы… серьезно? – тихо произнес Петров.
– Нет, шучу, – строго сказал Андрей, щурясь на солнце. И было очевидно, что так не шутят. – Ну, бывай, брат… Книжку я тебе пришлю, как выйдет. С автографом. А министр тебе свой автограф пришлет.
Обнорский подмигнул. Теперь уже явственно подмигнул и пошел оформлять бумаги. Ошеломленный Петров долго смотрел ему вслед.
Через час свободный гражданин вышел на волю. Во внутреннем кармане бушлата лежала справка об освобождении. Вторая справка подтверждала, что гр. Обнорский А.В. во время заключения трудился. Это для трудовой книжки, чтоб стаж шел… И, разумеется, в кармане лежала копия постановления президиума горсуда Санкт-Петербурга. Там же была и некая сумма денег. Не особо большая. Достаточная только для того, чтобы добраться домой поездом, плацкартом.
Вторая пачка денег – потолще гуиновской – лежала за подкладкой. Там же был зашит сувенирный «самурайский меч». Его Обнорскому подарил напоследок начальник оперчасти. Сделал он это, разумеется, не из какой-то особой любви к Обнорскому, нет… Им двигали те же побуждения, что и оперком Петровым: не написал бы журналист на воле чего такого… А денег подкинул Сашка: потом отдашь. На поезде долго трястись, а самолетом р-раз – и дома. Да и переодеться надобно, неловко в Питер в зэковской робе.
Брать в долг Андрей не любил, но у Сашки взял легко. Теперь, собственно, их связывало уже столь многое, что считаться из-за пары сотен долларов было неуместно.
Андрей наконец-то вышел на волю. Он знал, что зона находится в черте города, в Дзержинском районе, на пересечении Нижненаволоцкого шоссе и улицы Кулибина… По-другому район назывался Новая Кушва. Все это он знал, но, оказавшись вдруг на обычной улице с трамвайными путями и остановкой, как будто слегка растерялся. Освобождение не было для него неожиданностью, и все же мгновенный переход из зарешеченно-изолированного мира в мир свободы произвел очень сильное впечатление.
Он стоял, щурился от яркого солнца и с неким отстраненным любопытством смотрел на улицу и на забор тринадцатой зоны. Он никогда не видел ее снаружи. Зона снаружи была совсем не похожа на зону и запросто могла бы быть режимным заводом. Забор с колючкой, проходная, корпуса и трубы над забором. Возможно, такова отечественная специфика: заводы похожи на зоны, а зоны на заводы… Что-то в этом есть символическое.
Андрей закурил. Он не замечал, что за ним внимательно наблюдают несколько пар глаз… ничего он не замечал. Чтобы понять его состояние, нужно было бы сначала пережить ЛИШЕНИЕ СВОБОДЫ. Андрей стоял на улице, курил, щурился… ОН БЫЛ СВОБОДЕН!
Вдали показался трамвай, и Андрей, прихрамывая, двинулся к остановке… Господи, неужели сейчас он поедет на трамвае?
Это казалось почти невероятным. А трамвай, полязгивая на рельсах, приближался. Вернусь в Питер, подумал Андрей, целый день буду кататься на трамвае. Может быть, мне попадется счастливый билет. И я его съем. И стану зайцем. Потом буду пойман контролерами… я буду объяснять им, что билет счастливый, что я его съел… знаете, есть такая примета? Я буду препираться долго и самозабвенно, но потом все-таки заплачу штраф.
– Здравствуйте, Андрей Викторович, – сказал приятный мужской голос сбоку.
Обнорский резко обернулся… и сразу все понял. Светило солнце весеннее, дымилась сигарета, освобожденный за отсутствием состава преступления питерский журналист Андрей Обнорский шел к трамвайной остановке и мечтал о счастливом билете, но…
– Здравствуйте, Андрей Викторович. Меня зовут Александр Петрович. …Он сразу все понял. Очень уж знакомой была ситуация: доброжелательное лицо Александра Петровича, которого он раньше никогда не видел, но мгновенно его «узнал». Аккуратная стрижка, неброский галстук, внимательный взгляд и, конечно же, серая «волга» за спиной. С незапоминающимся номером и незапоминающимся водителем.
– Наверно, я должен сказать, что мне очень приятно? – спросил Обнорский с усмешкой.
– Необязательно. Вы можете этого не говорить… хотя мы прибыли специально для того, чтобы встретить вас и помочь.
– А кто это – «мы»?
– Нас прислал Роман Константинович.
Обнорский швырнул сигарету на пыльный асфальт. Ветер покатил ее к остановке.
– А почему я должен вам верить? – спросил журналист.
– Роман Константинович просил показать вам вот это, – сказал Александр Петрович и протянул Обнорскому цветное фото «10x15».
Снимок Андрей узнал сразу. Он был сделан около месяца назад в кабинете кума. На фото рядом стояли Обнорский и полковник Сектрис. Полковник прилетал специально, чтобы сообщить Андрею о скором освобождении и наладить «радиомост» с Катей. Роман Константинович на снимке улыбался, а Андрей стоял бледный, напряженный. Черная с проседью борода еще больше оттеняла бледность кожи. Обнорский взглянул на фото и пожал плечами.
- Предыдущая
- 2/19
- Следующая
