Дома стоят дольше, чем люди (сборник) - Токарева Виктория - Страница 6

Сема стиснул зубы с такой силой, что сломал мост в верхней челюсти. Пришлось нижней челюстью поддерживать верхнюю, для этого он выдвигал нижнюю челюсть вперед, становился похож на бульдога. Жевательная функция сохранилась, поэтому ко врачу Сема не торопился. Ему было все равно, как он выглядит.

Постепенно шторм утих. В доме Тучкевичей поселилась густая тишина. Жили грустно. Практически не жили. Существовали как-то.

Сабир оказался единственной нитью, которая связывала их с внешним миром. Он закупал еду, готовил восточные кушанья: плов, шурпу, лагман. После этого отправлял грязные тарелки в посудомойку. Вечерами не уходил, оставался допоздна. Иногда ночевал. Какой смысл возвращаться к себе в съемную квартиру, если завтра опять к восьми утра приезжать к старикам?

Сема перестал водить машину. У него тряслись руки. Анна Андреевна понимала, что это начало Паркинсона. Стресс запускает самые неожиданные болезни.

Анна Андреевна не держала домработниц. Не доверяла.

Прежде у нее уже работали молдаванки и хохлушки. Крали те и другие, без исключения. Они выживали любой ценой, как крысы.

Анна Андреевна заметила, что мыши крадут по чуть-чуть, ночью, и избегают людей – скромные маленькие грызуны. А крысы могут в любое время зайти на обеденный стол, взять то, что им нравится, и еще нагадить посреди стола. Умные и наглые. И с амбициями. Так и домработницы: делятся на крыс и мышей. В глубине души они все ненавидят хозяев, завидуют и не понимают: почему у хозяев – все, а у них – ничего. Чем они хуже?

Анна Андреевна, как правило, кидалась в дружбу, изо всех сил старалась скрасить их существование, но – тщетно. Сколько волка ни корми, он в лес смотрит.

Домработницы знают, что отвечать не придется, а безнаказанность развязывает руки.

Обнаружив пропажу, Анна Андреевна приходила в бешенство. У нее поднималось давление, и лицо становилось красным. Она мучительно переносила разочарование в человечестве. Ей как будто плевали в душу.

Сабир – совсем другое дело. Мужчина. В его сердце есть и гордость, и прямая честь, как говорил поэт. Молодой и красивый. Вокруг него совершенно другое биополе. Это биополе чистит пространство. Возле него легче дышать.

Постепенно Яшина гибель ушла из каждого дня, опустилась в глубину сознания, как город Троя.

Этот город существовал со всеми своими кладками и фундаментами, и даже банями. Существовал, но не мешал. Уже можно было думать о чем-то еще, консультировать больных.

Ни с того ни с сего повадился звонить профессор Юрий Вениаминович. Он потерял зрение, не мог читать и смотреть телевизор. Развлекал себя телефонными звонками.

Как правило, он звонил не вовремя, но Анна Андреевна не могла его отшить. Она поймала себя на том, что профессора жалко.

Казалось бы, сколько он принес слез и унижения… Ничего не забылось, но большая любовь, которая когда-то жила в ее душе, не умерла окончательно. Анна Андреевна уходила в свою комнату и подолгу разговаривала с профессором. И с удивлением обнаружила, что Юрий Вениаминович – умнейший человек, просвещенный во многих областях. Раньше они говорили только о своих отношениях, мужчина и женщина, инь и ян. И мимо них проплыла человеческая составляющая каждого. А ведь так много всего остального, кроме инь и ян. И сейчас они открывались друг другу по-новому.

– Ты боишься смерти? – спросила Анна Андреевна.

– Нет.

– Почему?

– Она ведь не только для меня придумана. Такой порядок жизни. Смерть – составляющая жизни. Дело житейское.

– Ты хотел бы жить долго?

– Ни в коем случае. Мне уже надоело. Я бы застрелился, но неудобно перед семьей. Будет неприятный осадок.

– А тебе-то что? – В Анюте шевельнулась забытая ревность к его семье.

– Я никому не могу сказать «нет». Ни семье, ни Богу. Ты же меня знаешь…

Нет. Она его не знала. Инь и ян застили глаза. Но какое уже это имеет значение? Все опустилось в культурный слой – и любовь, и предательство.

Хорошее время – старость. Старость – как рама к картине. Обрамляет и ограничивает. И ничего не жаль.

Сема купил «мерседес».

Выбирали в салоне вместе с Сабиром. Сабир учитывал все мелочи.

Машина для мужчины – второе «я». А хорошая машина больше чем «я». Вернее, так: лучшая часть «я».

Первый раз Сема выехал в декабрьское утро. За рулем сидел Сабир. Шел крупный редкий снег. Сема включил любимый диск. Завопил Юрий Шевчук, и казалось, что он тоже радуется хорошей машине с мягким ходом и кожаными сиденьями.

Машина подъехала к зданию банка. Сема вышел и отсутствовал довольно долго.

Сабир вытащил диск, покрутил ручку приемника и нашел нужную волну с мусульманскими мотивами, так желанными его сердцу. В этой музыке сконцентрировалось все: родители и семья, покой и справедливость. Становилось легко и ясно.

Сема вышел из банка, но не один, а вместе с молодой женщиной – высокой и сверкающе красивой. Женщина проводила Сему до машины. Они заканчивали свой разговор. Сабир услышал слова: «проценты», «инструмент». Видимо, женщина – работник банка, и провожала Сему как уважаемого клиента.

– Знакомьтесь, – представил Сема. – Это Сабир.

Он не сказал «мой шофер». Назвал только имя и тем самым как бы приблизил к себе. «Шофер» – это обслуга, а «Сабир» – друг, племянник, родственник.

Красивая женщина кивнула Сабиру уважительно. Сема поцеловал ей руку и сел в машину.

Поехали. Сабир молчал, потрясенный. Он никогда не видел таких красавиц так близко от себя. Только в кино.

– Она предложила мне переложить деньги на срочный вклад, – поделился Сема. – Процент больше, но риск.

– Какой риск? – спросил Сабир.

– А вдруг я умру?

– Не надо приманивать плохое, – хмуро заметил Сабир.

Эта женщина испортила ему настроение. Как бы показала: где он и где она. Она – высоко, в денежных волнах, в тонких ароматах. А он, Сабир, за баранкой с утра до вечера, постоянная экономия средств, Румия с больными придатками, и никакого просвета впереди. Впереди – опять машина, дорога, тусклая Румия, рабская жизнь. Дети вырастут, но не отвалятся. Захочется им помочь. И опять двадцать пять, как белка в колесе. А эта женщина живет исключительно для того, чтобы украшать, и поражать, и будить мечту. Кажется, что у таких людей другие законы и другие правила бытия.

– А она тоже хочет? – мрачно спросил Сабир.

– Кто? – не понял Сема.

– Ну, вот эта… Банкирша.

– Что хочет?

– Мужчину.

– А-а… У нее двое детей. И муж. Значит, размножается. А что?

Значит, тоже хочет. И отдается. И кто-то ее имеет и разглядывает ее прелести.

Сабир обозлился и насупился.

– А я тоже воевал, – вдруг сказал Сабир.

– Когда? – не понял Сема.

– В Сумгаите. Азеров били.

– Ужас, – отреагировал Сема. – По тебе не скажешь.

Сабир придумал. Наврал зачем-то. Ему вдруг захотелось быть сильным и жестоким и насиловать таких, как банкирша. Быть хозяином жизни, а не батраком, наемным работником. Сабир дышал через нос. Ненавидел. Кого? Всех.

Сема не замечал его настроения. Думал о своем. Неожиданно сказал:

– Я хочу послать тебя в Турцию.

– Зачем? – удивился Сабир.

– У меня там апартаменты. Я хочу их продать.

– Апартаменты – это что? – не понял Сабир.

– Квартира. На берегу моря. Я купил за восемьдесят тысяч евро, готов продать за шестьдесят.

– А зачем продавать? Стоит, есть не просит.

– Вот именно что просит. Недвижимость надо содержать. Мы платим коммунальные услуги, а сами не живем. За все время были два раза.

Сабиру вдруг мучительно захотелось в Турцию. Он засиделся, как в тюрьме. А тут – движуха, новая страна, новые люди.

– Продашь квартиру, возьмешь себе двадцать процентов от продажи, – озвучил Сема.

Он всегда предлагал двадцать процентов. Десять – мало, тридцать процентов – много, а двадцать в самый раз. У Сабира в мозгу распустились розы. Райский сад. Он быстро сообразил: поступление в медицинский институт обеспечено, и еще останется. Можно будет открыть свой бизнес.