Акула - Майоров Сергей - Страница 18

Набрал номер мобильника Волгина, начал ждать. После десятого гудка раздался заспанный голос:

– Кто там?

– Котик, это я.

– Инспектор Планктонов?

– Да, господин комиссар Океанов. Можешь перезвонить с нормального мне в кабинет?

– Лень. Говори так. Что-то случилось?

– Объявили тревогу. Я подумал, что тебе будет интересно об этом узнать. Как отдыхается?

– Ходил в Эрмитаж. И в Кунсткамеру.

Акулов кратко обрисовал дело.

– Да, я помню Ларису. Давно с ней не общался, но думаю, что и она меня не забыла. Позвоню, попрошу, чтобы с тобой была откровенна. Но ничего не обещаю. Телефон у неё не изменился?

– Прежний.

– Сегодня постараюсь с ней связаться, а потом тебе звякну. Если будете встречаться – держи себя в руках. Если понравишься, она потребует от тебя невозможного. А ты ей понравишься.

– Ничего, раз ты через это прошёл, то и я как-нибудь справлюсь…

Закончив разговор с Волгиным, Андрей отыскал Валета. Осведомитель был дома.

– Можем поговорить?

– Да, Анька спит.

– Евгений, ты сауну любишь?

– Положение обязывает любить. Да и для здоровья полезно. А что? Хотите попариться? Могу устроить…

– Отставить. Надо тебе посетить одно место. Отдохнуть там как следует. Слушай внимательно…

В три часа дня, когда Акулов спал у себя дома, позвонил Катышев.

– Приезжай, – сказал он устало, – закрыли Сазонова.

– За наркоту? – Имелись веские основания подозревать Шурика в связях с торговцами героином.

– За убийство Громова.

Вся жизнь Ивана Ивановича была неразрывно связана с предприятием. Семнадцатилетним пареньком он поступил в слесарный цех, через год ушёл в армию, после службы вернулся на прежнее место. Справил свадьбу в заводской столовой, поступил на вечернее отделение Технологического института. Медленно, шаг за шагом, делал карьеру. Каким ему виделось будущее? Должность начальника цеха, бесконечная очередь на «жигули», югославская мебель, шесть соток чахлой землицы в заводском садоводстве, дети, Чёрное море, ближе к пенсии – поездка в Болгарию или ЧССР. Он не мог представить даже во сне, что когда-нибудь встанет во главе предприятия. Все решил случай. Иван Иваныч занял директорское кресло и активно способствовал разграблению родного завода, болезненно вздыхая при подсчёте барышей: все время казалось, что ему недоплачивают. А ведь четверть века назад, да что там четверть – десятилетие, обрисуй кто-нибудь подобную перспективу, Калмычный засветил бы ему в глаз, не размышляя. Как можно! Все равно, что ограбить родительскую квартиру…

Теперь, в узком кругу, Иван Иваныч посмеивался: «Я – вор по закону»!

Директорский кабинет поражал своими размерами: в нем можно было играть в большой теннис или проводить турниры по мини-футболу.

Больше поражать было нечем. В середине девяностых годов обставили новой, импортной мебелью; часть гарнитура сгинула неизвестно куда, оставшиеся предметы смотрелись убого и сиротливо: как дизайн, так и качество не соответствовали цене. Но тогда денег никто не считал.

Единственным украшением кабинета являлись большие настенные часы. Стрелки этих часов шли в обратную сторону, а вместо цифр были ромбовидные риски «кислотного» синего цвета. Калмычному они очень нравились. Он их не покупал, недавно подарила одна журналистка, пришедшая взять интервью. Иван Иваныч так и не понял смысла подарка. На все вопросы, которые были заданы, он был готов ответить и так: никаких подводных камней в них не чувствовалось. Подумалось, что журналистка явится снова, начнёт расспрашивать о том, что для широкой публики предназначаться не может, станет грязное бельё ворошить, трогать проблемы, связанные с приватизацией. Но она не пришла. И первое интервью нигде не опубликовала; он специально купил и её еженедельник, и другие газеты, где печатались материалы по экономике. Это было несколько странно: Калмычный помнил, как напористо вела себя девушка, ссылаясь на срочное задание редакции. Иван Иваныч хотел с ней созвониться, но застеснялся: подумает ещё, что старый пень пытается подбить клинья. Трижды он брался за телефон и трижды бросал трубку. Очень красочно представлялось, как девчонка смеётся и рассказывает о нем подругам, таким же, как сама, циничным журналюгам. Визитная карточка летела в ящик стола, Иван Иваныч мрачно смотрел на тикающий подарок и не мог сосредоточиться…

…Калмычный сидел за столом и допивал чай, пользуясь гранёным стаканом в мельхиоровом подстаканнике. Использованный пакетик он не вынимал, так что всякий раз, наклоняя стакан, приходилось дуть на перекинутую через край ниточку с картонным прямоугольничком. Справа от директорского локтя блестел целлофан с кусочком вишнёвого кекса и крошками; самые большие Иван Иваныч подбирал и отправлял в рот, для чего пользовался указательным пальцем, который предварительно немного слюнявил для лучшего сцепления кожи с продуктом.

О приходе Петушкова секретарша не доложила. Последнее время она манкировала своими обязанностями, отдавая предпочтение «халтурам», которые можно было делать, не сходя с рабочего места. Переводила с английского и немецкого, печатала рефераты каким-то студентам, бесконечно рылась в Интернете. Калмычный пытался её приструнить, но не добился заметного результата. Все аргументы начальника она отбивала напоминанием о своей низкой зарплате.

Николай был взволнован:

– Мне только что позвонили!

Калмычный вздрогнул. Спрашивать, кто звонил, он не стал. Догадался. Опережая Петушкова, из которого слова, казалось, готовы были хлынуть водопадом, поднял руку. Пальцы дрожали, ладонь блестела от пота. Кусочек кекса упал на столешницу.

– Надо ехать. По дороге поговорим.

– К-куда?

– В аэропорт. Ты забыл, что прилетает Степанский?

Петушков рухнул на стул.

Начав от возмущения багроветь, он посмотрел на «журналистские» часы. Растерянно нахмурился – и забыл все те едкие слова, которые намеревался сказать.

Иван Иваныч снял трубку внутреннего телефона. Связался с начальником охраны:

– Андреич? Знаю, что свет отключили… Нет, я не по этому поводу. Решаем! К вечеру будет… Да. Вот что: мне надо в одно место съездить по важному делу. Да. Да. Нет, я на своей. Пусть ждут около главных ворот, минут через пятнадцать.

По мере того, как говорил Калмычный, лицо Петушкова приобретало все более недоверчивое выражение. Как только трубка легла на аппарат, он взорвался:

– Иваныч, ты рехнулся? Ты бы лучше в бомбоубежище позвонил, там, может, спасёмся! Ты понимаешь, что мне угрожали? Обещали убить! Убить! А ты зовёшь этих клоунов с газовыми хлопушками! Да им зарплату не платили с сентября; думаешь, станут они из-за нас…

– Не ори, и так голова раскалывается, – Иван Иваныч, массируя затылок, поморщился, хотя не испытывал никакой головной боли. – Конкретно что тебе сказали?

– Конкретно? Конкретно так и сказали!

– Как?

– То же самое, что и Петросычу. Слово в слово!

– Про этого вспоминали?

– Да! Я виноват в том, что его замочили… Но я-то при чем?! Я же тогда…

– Не ори, – Калмычный выразительно посмотрел на дверь; ещё минуту назад из приёмной доносилось щёлканье клавиатуры компьютера, теперь была тишина.

Петушков притих. Ещё пару фраз он пробурчал себе под нос, но Иван Иваныч, снова взявшийся за телефон, их не расслышал.

Теперь он звонил по городскому аппарату. Набрал один номер, второй, третий. Нигде не отвечали.

– Странно…

– Ты кому?

– Громову.

– Я уже пробовал. Не найти! Спрятался уже наш защитничек…

Калмычный поднялся:

– Ты со мной едешь?

На трассе, ведущей из города в аэропорт, машин было немного.

Калмычный ехал, как всегда, медленно. Обгоняли их почти все, только помятая «волга-2410» неотрывно держалась на два корпуса позади. Разгоны давались ей нелегко, при торможениях жалобно повизгивали колодки. Будь на месте Калмычного более темпераментный водитель – «двадцатьчетверка» давно бы безнадёжно отстала. Ей нечего было делать на трассе. Да и на городских улицах она в большей степени представляла собой помеху остальным участникам движения, чем транспортное средство.