Подвиг богопознания. Письма с Афона (к Д. Бальфуру) - Сахаров Софроний - Страница 3

Пустынник ответил:

— Я видел Бальфура в Церкви и полюбил его, и стало мне жалко его, что он неправославный, и молился я за него, — и вот так пришло мне желание сказать Бальфуру, чтобы он принимал Православие.

Было и у других монахов подобное желание, и многие за него молились. Сам отец Софроний не переставая молился за Бальфура в течение нескольких месяцев день и ночь. Молитвенного поминания Бальфура он не оставлял даже тогда, когда читал каноны и правила или выполнял послушания в Церкви. Он нес нелегкий подвиг молитвенного предстательства за Давида и весьма много страдал за него душою, но вскоре Господь порадовал его великою радостию.

Иеросхимонах Пинуфрий, уже по отъезде Бальфура, спрашивал отца Софрония о нем. Отец Софроний ничего не рассказал тогда о Бальфуре: просил только молиться за него, так как Бальфур, уезжая, просил всех монахов молиться о нем. Отец Пинуфрий сначала сказал с некоторой безнадежностью:

— Что же мы будем молиться за католиков; они нам чужды; дай Бог всем спастись…

Однако стал молиться. И что же… через несколько дней, встретив отца Софрония, рассказывал:

— Бальфур — необыкновенный человек… представьте, по Вашей просьбе ночью, на каноне, стал я за него молиться, и вдруг молитва за него пошла у меня какая — то особенная и так овладела сердцем моим, что все эти дни и дома, и в Церкви только за него и молюсь.

Отец Софроний промолчал: он благодарил Бога и удивлялся промышлению Божию. Рассказал он все это старцу Силуану; старец же много раз повторил: «Бальфур обращен в Православие чудом».

Позднее отец Софроний, вспоминая о тех днях, писал: «Еще далеко не все мне известно относительно Давида Бальфура… но довольно уже, чтобы увидеть, как дивно благодать Божия действует одновременно в сердцах многих людей… быть может, для того, чтобы то, что не сделает один, сделал другой; быть может, для того, чтобы возможно большее число людей привлечь к участию в Божественном деле Христовом — искупления и спасения мира; быть может, для того, чтобы всех нас связать крепко любовью… быть может, потому, что Любовь Божия не без правды… я же думаю, что все сие перечисленное далеко не исчерпывает бесконечной премудрости Божиего промысла о нас»^[13].

Принятие Православия

Столь сильным и глубоким было у Бальфура переживание промысла Божия, что для него стало очевидным — он должен принять Православие. Именно с этого момента завязалась братская переписка между Бальфуром и отцом Софронием. Руководимый духовной поддержкой отца Софрония и отеческими наставлениями старца Силуана, Бальфур перешел в Православие 12 сентября 1932 года с признанием священнического сана. Это произошло в Литве. В каноническое общение с Церковью принял его митрополит Елевферий, Экзарх Московской Патриархии в Западной Европе. Местом нового служения отца Давида стало Трехсвятительское подворье в Париже (rue Pétel).

Там же он дал монашеские обеты, но уже как православный священник. Постриг его архиепископ Вениамин. При этом владыка дал ему новое монашеское имя — Димитрий — и споручил духовному руководству старца Силуана.

Испытания

Вскоре после пострига у Бальфура начались искушения, подвергшие испытанию его верность монашеским обетам и его православную веру вообще. С назначением архиепископа Вениамина Экзархом Америки на отца Димитрия было возложено новое послушание — сопровождать своего архиерея в качестве секретаря и переводчика в США.

Вскоре он стал свидетелем юрисдикционного спора между двумя иерархами — митрополитом Вениамином (Московская Патриархия) и митрополитом Платоном (Зарубежная Церковь). Этот соблазн стал серьезным испытанием его еще неокрепшей веры. По возвращении в Европу Бальфур провел шесть месяцев в Лондоне в надежде создать приход, — надежде, которой не суждено было осуществиться.

Осенью 1935 года, имея целью найти для себя духовное пристанище, отец Димитрий во второй раз приехал на Афон и провел там шесть месяцев в строгом отшельничестве. Но вновь — крушение надежд: святогорцы не признавали ни его «католического» крещения, ни тем более его священнический сан. После всего пережитого на Святой Горе гражданские власти вынудили отца Димитрия покинуть Афон.

Разрыв

О том, что происходило в душе отца Димитрия, — нетрудно догадаться. Разочарование, усталость из-за непрекращающихся духовных скитаний, изгнания и странничества заставили его искать более «стабильного» места служения. Ради этого он пошел на духовный разрыв со своим старцем — отцом Силуаном — и пренебрег его советом вернуться в Париж и затем ехать в Англию, чтобы проповедовать там Православие. В письме к отцу Софронию он написал: «Молитесь за меня, не осуждайте меня и имейте в виду, что буду всегда стараться исполнить заповедь — поехать и проповедовать в Англии. Но о способах подготовки, временах и средствах осуществления я твердо решил судить САМ, по совету с начальством и с такими духовниками, которых Бог мне пошлет на месте… Советоваться буду и приму к руководству общую линию, но больше не могу. Нельзя пользоваться старцем, как оракулом»^[14]. На это старец Силуан ответил: «Что же он наши молитвы сравнивает с оракулом? Дешево же он нас оценил. Пусть он живет по-своему, как хочет. Опыт его научит. Он потерял веру, а без веры пользы не будет»^[15]. Позднее Бальфур говорил: «Если бы я поступил по совету старца, моя последующая жизнь потекла бы иначе»^[16]. О своем преслушании старцу Силуану Бальфур сожалел до последних дней своей жизни.

Взяв судьбу «в свои руки», он решил остаться в Афинах. Поначалу все складывалось как будто бы удачно: он был зачислен в братию монастыря Пендели близ Афин, поставлен духовником, окончил Афинский университет с отличием, возведен в сан архимандрита, назначен настоятелем в церковь при афинской королевской больнице — «Евангелизмос». Обладая незаурядными музыкальными способностями, он сумел организовать там профессиональный церковный хор. Во время своих визитов в «Евангелизмос» члены королевской семьи нередко посещали богослужения в больничной церкви, привлекаемые стройным пением руководимого Бальфуром хора. Таким путем отец Димитрий стал приближенным греческого королевского двора и, как говорили тогда, принимал исповедь у некоторых членов королевской семьи.

Однако афинское служение отца Димитрия оборвалось так же внезапно, как и другие его начинания. В этот раз событием, неожиданно потрясшим его жизнь, была немецкая оккупация 1941 года. Всего лишь за несколько дней до прихода немцев в Афины, утром 18 апреля он сумел получить отпустительную грамоту от местного архиепископа и вечером уже был на пароходе с другими беженцами, плывущими в Египет.

То, что произошло позднее, трудно понять однозначно: этот момент остался наиболее загадочным в жизни Бальфура. По приезде в Каир он стал искать для себя новое место служения в Православной Церкви, будучи уже известным архимандритом и духовником, но — безуспешно. Внутреннее истощание его веры на этот раз достигло своего предела. Сам Бальфур свидетельствовал: «Я потерял веру в то, что Православная Церковь является «единственной обладательницей Истины во всей ее полноте»»^[17]. Позднее отец Софроний писал, имея в виду, помимо прочих случаев, вероятно, и историю с Бальфуром: «Из моих встреч я имел немало случаев убедиться, что всякое снижение христианства влечет за собою или личные, или общественные катастрофы. Только этим снижением и можно объяснить бегство из церковной ограды многих лиц, искренно ищущих универсальной «кафолической» Правды и универсальной «кафолической» Истины. Говорю не о развращенных, а о тех, кто глубоко ищет разрешения великих проблем нашего бытия, кто стремится к интегральному и даже абсолютному познанию, естественному для человека»^[18].

После пяти месяцев «бездействия» в Каире он сбрил бороду, снял с себя рясу и порвал все связи с Православной Церковью. Не имея ни места, ни денег, ни заработка, ни насущного хлеба, ни семьи, ни отечества, ни, самое главное, — ВЕРЫ, Бальфур погрузился в глубокий внутренний кризис, из которого он стал искать исхода любой ценой. Позднее он охарактеризовал этот период как «годы совершенного безбожества»^[19]. В Каире ему случилось жить в комнате, из окон которой было видно Британское консульство. Когда он видел своих соотечественников, входивших и выходивших из дверей консульства, у него естественно возникало чувство саможаления. По сравнению с его плачевным прозябанием их жизнь ему казалась стабильной, устроенной, полной уверенности в завтрашнем дне. Под влиянием своего двоюродного брата, который был государственным чиновником в Британском представительстве в Египте, Бальфур стал искать работу в консульстве. Он надеялся, что свободное владение несколькими иностранными языками поможет ему заработать на жизнь.