Будь всегда (СИ) - "Sco" - Страница 5

—…иди, говорит, сынок. Живи как хочешь, раз лечиться не собираешься, — уловил Слава из трубки.

— Что? — он аж встал с дивана и пытливо уставился на бледно-голубой кораблик на полке, сувенир с Кипра. — Куда кому идти?

— Ты всё ещё со мной разговариваешь? — переспросил Анисимов после секундной паузы и получив подтверждение неуверенно повторил: — Я говорю, секретарша Патрикеева-старшего слышала, как тот на сына по телефону орал, требовал, дабы тот пошёл к специалисту, типа мозги лечить. А если, говорит, отказываешься, то иди, говорит, куда хочешь. И директором, кстати, уже кого-то другого назначили.

— В смысле «иди»? Из дома, что ли? Миша с родителями живёт?

— Кто? — Анисимов был вообще мастер неожиданного вопроса, на который обычно сам себе отвечал. — А, ну да, Миша. Получается, что с ними.

По затихающему голосу Анисимова стало ясно, что разговор его больше не воодушевляет. Слава не поддержал его злорадного веселья, не возликовал падению врага, взялся расспрашивать какие-то малозначащие для Анисимова вещи. Неблагодарный.

— Ладно, я пойду с юристом потолкую, — с упрёком в голосе заключил Анисимов. — Надо убедиться, что наш договор актуален, чтобы подписать в любой момент.

И, чтобы Слава до конца прочувствовал вину за свою бестолковость, повесил трубку не прощаясь. Волков сел на диван, потёр ладонями лицо. Как это — выгнали из дома? Перед глазами тут же встал образ худенького бледного Патрикеева, жавшегося брошенным котёнком в грязном переулке. Если та контора — его единственный источник дохода, а родительский дом — единственное пристанище… Получается, что Слава взял и просто разрушил Мишину жизнь за поганый контракт? За то, что его отец — бесчестный рвач? В дурмане вчерашнего Мартини и воспоминаниях о маленьком Патрикееве, Слава рисовал себе картины одна страшнее другой. Вот Миша привязанный к кровати в палате с белыми стенами шевелит сухими губами, взирая в потолок. Вот он сидит возле жестяной бочки с горящим хламом в полуразрушенном здании, протягивая озябшие руки к огню. Вот он лежит на грязном матрасе прямо на бетонном полу с закатившимися глазами, со жгутом на бледной исколотой руке. Такое показывали в американских фильмах, и беспомощный, гонимый всеми Миша очень органично вписался в эти жуткие картины. Бедная жертва собственных болезни и жадного, бессердечного отца. Слава вошёл в полупьяные самобичевания, растравливая себя воспоминаниями о маленьком Патрикееве: с тяпкой в анютиных глазках, с мячом под недосягаемым баскетбольным кольцом, с ободранной коленкой в медкабинете. Он почувствовал, как защипало в глазах — так ему стало жалко своего бывшего подопечного. Волков решительно встал и схватил телефон.

***

Слава сидел в машине, гипнотизируя глазами дверь офиса «Пак-сервис». После недолгих упрёков в слабоумии и ебанутом рыцарстве, Анисимов согласился позвонить своему «информатору» — всё той же секретарше Патрикеевых. Она-то и доложила придушенным шёпотом, что Миша сегодня в офисе, передаёт дела новому директору. Слава сорвался как на пожар и через двадцать три минуты уже припарковался через дорогу от офиса треклятых конкурентов. Вся эта пионерская драма со спасением припизднутого Патрикеева сейчас стала казаться малёк идиотской и надуманной, но Слава будто умышленно не хотел себя останавливать, продолжая увязать в сей Мише-трагедии. И даже больше — сейчас Слава словно вынырнул из своих серых бизнес-будней и вдохнул полной грудью. То, как он сейчас себя ощущал… — ему казалось, что такие яркие переживания остались позади, в гормональной юности. Что в его степенные тридцать два людей уже не швыряют эмоции и порывы. Ни погоня за контрактами, ни романы с подружками не вытаскивали Славу из его уютной скорлупы, не дёргали за нервы. Конечно, он переживал и за работу, и за свои романтические увлечения, но словно через стекло, как фильм смотрел. Он мог злиться, ревновать, расстраиваться, кричать, ругаться, но ничто так не цепляло за живое, как этот зеленоглазый чудик из прошлого. Никаких романтических чувств Слава к нему не испытывал, упаси Бог. Просто этот чертёнок откупорил полузабытые ощущения молодости, свободы, волнений, взрослений, воспоминаний, страхов. С его появлением на Славу накатило, казалось, совсем уже потерянное чувство «здесь и сейчас». После Мишиного “возвращения” Слава стал догадываться, что все последние годы будто дремал. Конечно, весь этот психоанализ был совершенно некстати, но башку-то не выключишь.

На третьем часу шпионажа градус драматичности начал падать — хотелось жрать и в туалет. Дождь зарядил будто издеваясь, а Патрикеев всё торчал в тёплом офисе с сортиром и ударяться в бродяжничество не спешил, судя по всему. Слава поворчал на всяких нерасторопных уволенных директоров и выполз под дождь к палатке с хот-догами. Взял два, и конечно же, как только запихнул один в рот, из обрыдших дверей выпорхнул гонимый роднёй онанист. Слава заметался, что-то замычал продавцу сквозь горячую сосиску и кинулся через дорогу под бибиканье и визг тормозов. Миша рефлекторно обернулся на приближавшийся звук поспешных шагов и даже выставил вперёд локоть, словно защищаясь. Перед ним стоял Слава Волков с горящими глазами и сосиской во рту. В одной руке он держал бумажник, а в другой — смятую булку, с живописно истекающими на мокрый тротуар горчицей и кетчупом. Патрикеев опасливо оглядел бывшего вожатого и жалобно скривился, очевидно, умоляя не убивать себя прямо сейчас. Слава же сражался с адской жрачкой, стесняясь выплюнуть всё под ноги Патрикееву и не имея возможности заглотить всё целиком. И это просто убивало его! Он три часа представлял, как благородно и мужественно предложит бестолковому тюте свою защиту. И вдруг эта жалкая немая сцена, где он стоит с поднятым пальцем «минуточку» и давится сосиской с изуверским выражением лица. Миша послушно ждал, кидая взгляды на мимо идущих людей. Пару раз стряхнул капли дождя с рукава, явно не зная куда себя засунуть, покашлял. Слава богу, не завёл разговор о погоде! Наконец, Слава проглотил эту еду диверсанта и сконфуженно махнул в сторону своей машины:

— Поговорим?

Миша осторожно заглянул Славе в глаза, видимо пытаясь догадаться о его намерениях. И вдруг заалел щеками, смущённо улыбнулся. Кивнул даже как-то кокетливо, будто Слава его на вальс пригласил. Они пошагали к машине – Слава нервно, а Патрикеев задумчиво-плавно. Волков подрастерял пыл, только сейчас понимая, что порыв спасать отвергнутого миром Мишу изначально не выдерживал никакой критики. Чего он помчался? Чего себе напридумывал? Слава даже разозлился на сытого, одетого, без видимых побоев Патрикеева. Вот и жалей после этого всяких придурков!

— Я так понимаю, у тебя всё хорошо? — с угрозой в голосе спросил Слава, припечатывая Мишу взглядом к месту пассажира.

Тот виновато закусил губу, отвёл глаза. А Слава подсказывал, чем Патрикеев может его обрадовать:

— Никто тебя из дома не выгонял, с работы не гнал с волчьим билетом? — и снова воззрился, выискивая долгожданные признаки несчастья.

И вдруг Миша, подвиснув на пару секунд, заморгал и горестно зашмыгал носом. Как давным-давно в лагере, когда его оса за палец цапнула. Свёл брови, свесил чёлку на глаза и шмыгнул. Слава загорелся надеждой, сказал чуть мягче:

— Ну говори, что у тебя там?

Миша замотал головой, мол, не скажу и не спрашивай. Слава с удивлением почувствовал, как в груди почему-то стало тепло. От влажных волос Патрикеева шёл едва заметный давно забытый аромат чего-то солнечного, своего. Слава покачал головой, мол, что с тобой делать, и завёл машину.

— Поехали посидим. Не реви, — последнюю фразу он добавил, раздуваясь от идиотской важности и взрослости, хоть, строго говоря, никто и не ревел.

Миша сразу отвернулся к окну, и в салоне повисла интимная тишина. Слава смотрел на кривые силуэты деревьев и домов сквозь лобовое стекло в дождевых потёках и пытался осознать. Осознать, что сейчас сидит с тем самым Мишей, кто все эти годы был для него как случайно увиденная когда-то летающая тарелка — и поверить невозможно, и забыть нельзя. С того лета в «Маяке» образ Патрикеева размылся, как будто развоплотился, было странно, что он живой, говорящий, что всё это время у него была жизнь, учёба, работа, девушки… Слава нажал на газ, сообразив, что они сидят в тишине в припаркованной машине уже несколько минут, и это действительно странно.