Девятнадцать стражей (сборник) - Пратчетт Терри Дэвид Джон - Страница 63

Эшафот – угловатая конструкция из черного лоснящегося пластика – стоял на Площади Судий. На помост метровой высоты вели ступени: достаточно широкие и удобные, чтобы идущий со связанными руками узник не потерял равновесия. Посреди помоста стоял черный валок, до сих пор называемый «плахой». Альгахарский эшафот не имел люка – голову и тело казненного в санитарную машину относили. Палача же домой отвозила специальная капсула.

Площадь Судий окружали высокие стены из больших темных блоков, сюда можно было попасть через любые из восьми ворот, которые автоматически закрывались, когда толпа насчитывала уже пятнадцать тысяч. Кроме того, ворота контролировали внешность людей и их состояние. На площадь не мог войти ни один Чужой. Обладателям видеокожи приходилось ее приглушать. Задерживали и любого, кто выглядел алкашом или виртманом.

Естественно, никогда не удавалось выловить всех, но если кто-то на площади начинал вести себя неадекватно, вмешивались службы порядка. За нарушение торжеств грозило суровое наказание. Конечно, случались инциденты. Наколотые парни, которых не зафиксировали ворота и которые пришли на площадь немного пошуметь. Аболиционисты, пытающиеся сорвать казнь или хотя бы вести себя настолько провокационно, чтобы после их показали по всем видеосервисам. Извращенцы, маньяки или религиозные фанатики, желающие по случаю казни реализовать свои планы, желания, мечты. Сдерживать удавалось не всех. Родрик Гервольф, палач города Барго, погиб тремя месяцами ранее от рук фанатика-аболициониста во время казни. Ван Дорн понимал, что однажды такая же судьба может постигнуть и его. Случай Родрика не был единственным в истории планеты. Во время первого десятка казней ван Дорн часто всматривался в толпу, словно искал своего убийцу среди людей, собравшихся на Площади Судий. Потом перестал – полностью концентрируясь на том, что следует сделать.

Теперь он ждал.

В черном капюшоне стоял перед плахой, держа меч за рукоять и клинок. Зеленое солнце – звезда, которая на Земле зовется Мулетой, – стояло в зените: казнь всегда планировали на полдень. Черный «болид», в котором привезли осужденного, как раз остановился у эшафота. Двери транспорта раскрылись, два стражника вытащили узника. Тот выпрямился, щуря глаза. «Интересно, – подумал ван Дорн, – кроме нас двоих, есть ли на этой площади кто-то еще, кто щурится от солнца…» Люди без глазных имплантов встречались необычайно редко, но правила Ордена Палачей запрещали любую киборгизацию.

Согласно этим правилам, ван Дорн размышлял теперь о преступлениях Абиша – человека, который убил четверых, прежде чем его поймали. Ван Дорн должен был сконцентрироваться на преступлении, пытаясь в короткой медитации постичь истинные его суть и последствия, ощутить страх жертв. А еще – почтить свободу выбора, сделанного убийцей, выбора, за который он сегодня ответит. Палач Альгахары был не только экзекутором. Был он еще и жрецом Закона.

Он думал об этом, пока помощники вели приговоренного на эшафот, пока один из них читал приговор, а второй прижимал голову Абиша к плахе. Ван Дорн стоял рядом, взвешивая меч в руках.

– Я экзекутор Закона, – произнес он ритуальную формулу.

Толпа замолчала, поскольку так велел обычай. Тех, кто его не придерживался, больше не впускали на Площадь Судий.

– Я вернусь сюда, – прошептал Абиш и рассмеялся. – Вернусь к тебе, палач.

Солнце блеснуло на серебряном клинке, когда меч поднимался и опускался. Тело Абиша соскользнуло на помост, миг-другой вздрагивало, выбрасывая из перерубленной шеи потоки крови. Голова провернулась лицом кверху, словно открытые мертвые глаза искали что-то в сапфировом небе. Согласно повериям палачей с Тараската, это означало близкое несчастье.

Шестью часами позже ван Дорн стоял, опершись о каменную колонну, и держал в руке стакан с виски. Из-под полуприкрытых век он следил за дочкой хозяина вечеринки, губернатора Альгахары, Симеона Ромера. У Сары Ромер была самая красивая видеокожа из тех, какие видел ван Дорн: симуляция ночного неба, наблюдаемого из точки в центральном диске галактики. Девушка двигалась плавно и мягко, тело ее не деформировали импланты или симбиотические усилители. Она была почти нагой – прикрыла лишь лоно и ягодицы. Все остальное ее тело покрывала чернота звездного неба, освещаемого тысячами разноцветных точек, пятен и полос – звезд, туманностей, скоплений, проплывающих по животу и спине Сары, искрящихся у нее на грудях, оплетающих бедра, стопы и лодыжки, подмигивающих с лица и бритой головы. Светлые глаза, фарфорово-белые зубы, розовый язык – единственные цвета человеческого тела, которые она себе оставила. Ван Дорн восхищался красотой губернаторской дочери, наслаждаясь гибкостью движений и совершенством форм молодой женщины.

– Недурная попка, соучастник, – прокомментировал Маккелли, шеф спецотдела полиции города Альгахара.

Маккелли был приличным человеком, никогда не стремившимся оказаться в так называемом высшем обществе. Свое место он занимал благодаря невероятной работоспособности, усиленной немалой порцией удачи. На людей, собравшихся на прием, он поглядывал с легкой улыбкой, а в голосе его звучала снисходительность. К ван Дорну он обращался не иначе как «соучастник» – собственно, именно он ловил преступников, которым Дамьен потом рубил головы. Когда-то палача это раздражало, потом он привык, а теперь – даже полюбил. В Маккелли Дамьен видел человека, с которым они могли бы стать настоящими друзьями, если бы представился случай.

– А то, – проворчал Дамьен, помолчав. – Говорят, и сама она далеко не дура.

– Редкость, – с пониманием прищелкнул языком Маккелли и сменил тему. – Ты знаешь, что такое «дуб»?

– Кажется, какая-то морская зверюга…

– Нет, это дерево, еще со старой Земли. Знаешь ли, что у нас посадили дубовый лес – специально, чтобы делать бочки?

– На хрена кому-то дубовые бочки?

– Ну, чтобы виски могло отстояться. «Сиграмс Виски». Только представь себе, соучастник, у нас есть сельхозтехнологии, в которых можно вырастить любую еду, какую только эти гребаные генетики сумеют вообразить. А они здесь, – он ткнул пальцем в мужчин, беседовавших на другом конце зала, – высаживают на полях деревья, чтобы потом можно было за дурные деньги продавать оригинальный «Сиграмс Виски» или «Мумм Кордон Руж».

– А ты в этом знаешь толк.

– Знаю. Это, соучастник, мое благопристойное хобби. Никакой наркоты, фальшивых миров, синтетиков. Чистый здоровый алкоголь. Выпиваешь водочку – и вот ты на небесах. Хм-м-м… гляди, плывет к нам.

Сара и правда направилась в их сторону. На животе ее разгоралось красно-желтое зарево, гармония светил колыхалась вместе с крепкой грудью. Девушку сопровождал невысокий мужчина в служебной форме солярных программистов. Контакты нейроприставок торчали у него из-за головы, а щеки поросли колонией очищающих грибков.

– Приветствую вас. – Карта неба распахнулась, показав белоснежные зубы.

«Интересно, ее язык и правда настолько розовый или это просто на контрасте с черным лицом?» – подумал ван Дорн.

– Это наш новый гость, – продолжила она. – Программист из Центра Трезубца, Ольгерд REM[15].

– Мы уже имели удовольствие, – Маккелли протянул руку.

– Господин ван Дорн? – информатик кивнул Дамьену.

– Привет. – Ван Дорн подумал, что здороваться в ситуации, когда одни персоны друг друга знают, а другие нет, – одна из самых сложных светских церемоний.

– Вам наверняка задавали этот вопрос сотни раз. – Сара приблизилась к палачу. – Что вы чувствуете сейчас, вечером, всего через шесть часов после… – Она замолчала, словно подыскивая нужное слово. На ее упругой коже по-прежнему разыгрывалась ускоренная в миллионы раз драма вселенной: теперь можно было наблюдать за столкновением двух галактик.

– После казни, – подсказал Дамьен. – А что чувствуете вы после хорошо выполненной работы?

– Ну… – Она сделала паузу. – Усталость и удовлетворение, но ведь это… вроде бы… не одно и то же…