Девятнадцать стражей (сборник) - Пратчетт Терри Дэвид Джон - Страница 25

– Я не сошел с ума, капитан. Впрочем, думайте что хотите. Все равно я сначала завел вас всех туда и уже потом спас.

– Не имеет значения. Ты… ты ведь не знал, что поджидает нас в Саваррене. Ты мог сам погибнуть. Прошлое следует оставить в прошлом, не так ли?

– Вы изменились, капитан Коршун…

– Ты тоже изменился, водоплет Глинн Тамро.

Он находит ее именно там, где хочет найти, – дремлющей на ступеньках каменной лестницы, у тихого канала, под грустным взглядом древней статуи на противоположном берегу, – тихонько наклоняется и поправляет шаль, сползающую с плеча; в этот момент она просыпается, растерянно смотрит на него – не веря, что это не сон, и отчасти не узнавая, потому что он выглядит совсем не так, как раньше, – бросается ему на шею и, всхлипывая, начинает быстро-быстро шептать о том, какой же он мерзавец, потому что только мерзавец мог исчезнуть, не оставив даже короткого письма, хотя ему стоило всего лишь проявить смелость и явиться на вечернюю лекцию, чтобы увидеть, как один профессор вызывает другого на ученую дуэль, как они на глазах у пяти сотен зрителей истязают друг друга хитроумными вопросами, как что-то меняется – что-то необъяснимое, но понятное всем присутствующим, – и вчерашние непримиримые враги вдруг улыбаются друг другу, забывая все обиды; конечно, это не навсегда, но весь смысл жизни в переменах, разве нет?

Он надевает ей на шею ожерелье из крупных разноцветных жемчужин и просит позвать отца. Она убегает.

У подножия лестницы стоит высокий худощавый мужчина в простой матросской одежде. Его черные волосы припорошены не то пеплом, не то снегом, левый глаз закрыт повязкой, а правый смотрит выжидательно.

«Ты носил чужое имя и чужое лицо, – мог бы сказать ему Глинн. – Ты стер память о себе, как делал, наверное, уже не раз, но я-то ничего не забыл. Теперь я понимаю, что ты все это устроил – ты наблюдал за мной еще до того, как я попал в Ниэмар, ты тот, о ком все знают, но с кем никто не хочет встречаться. Выходит, ты не так уж страшен, как принято считать?»

Но говорит он совсем другое:

– Она ждет на пустынном берегу, там, где ничего нет, кроме воды, песка и камней. Иди же к ней скорее, не трать на меня время – я все понял.

Тот, кто называл себя Пеплом, кивает ему и исчезает.

Глинн садится на изгрызенную временем ступеньку. Впереди него – пустота, а позади – те, рядом с кем не страшно глядеть в эту пустоту, и так теперь будет всегда.

Он улыбается и закрывает глаза.

Огоньки свечей нервно подрагивали, блеклый свет проливался золотистой лужицей. Воск ронял красные и черные слезы, мел скрипел по доскам, а рука, чертящая магические знаки, дрожала так сильно, что нарисованная пентаграмма больше походила на растоптанную морскую звезду.

На белую меловую линию упала капелька пота. Мигель откинул со лба мокрые волосы. Пальцы его одеревенели, лишились чуткости, словно были выструганы из дерева. В висках колотился пульс – словно водопад ревел. Сердце не пойми как пролезло меж ребрами и теперь пыталось протолкнуться к желудку. По хребту то и дело пробегала дрожь.

Мигель Диас никогда в жизни так не боялся. Но и дело было серьезным. Очень серьезным. Ведь речь шла не о призыве кого-то из лоа[6] или древнего бога. Ползая по полу, юноша корябал по выглаженным доскам вовсе не затем, чтобы привлечь к себе внимание малой магической сущности. Он хотел вызвать дьявола.

Лично, персонально, прямо из глубин ада.

Ясное дело, что для этого у него были причины. Вели его отчаяние и глубокое чувство обиды.

– Эль Сеньор, – прошептал он побелевшими губами, когда кривая пентаграмма была завершена. – Молю, приди! С радостью отдам тебе душу, если пожелаешь меня выслушать. Ты, нераздельно правящий Землей, прибудь на покорный призыв своего верного – с этого момента – слуги! Господь пусть правит на небесах, но ты, Князь Мира, будь добр сойти… э-э… то есть выйти из-под земли…

Он оборвал себя, испугавшись, что подумал дурно. Естественно, Эль Сеньор ниоткуда не сойдет, поскольку ад ведь находится внизу, в Бездне. Это все старые привычки. И зачем он вспомнил о Небе? Дева Мария Гваделупская, лишь бы дьявол не обиделся!

Он стоял на коленях, согнувшись над таинственными знаками, чьи резкие грани казались ощеренными клыками. Потянулся к старой, потрепанной книжке в кожаном переплете и внимательно присмотрелся к рисункам. Все совпадало. На пожелтевших, хрупких страницах был запечатлен древний ритуал призыва Нечистого. Он старательно скопировал с гравюры символы и заклинания на неизвестном языке. Оставалось только ждать.

Он чувствовал бы себя куда лучше, если бы понимал, что именно написал. Трясся от страха при одной мысли, что это могут оказаться упреки или насмешки над истинным владыкой мира. В конце концов, он ведь эту книгу, как и священный мел, украл из кабинета отца Хризостома. Священник всегда красочно рассказывал о дьяволе, добавляя к рассказам многочисленные страшные и совершенно правдивые истории о несчастных, которые поддавались нашептываниям Нечистого, – а священник наверняка знал об этом много, куда больше обычных людей, – но можно ли думать, что священник станет держать на полках библиотеки книгу, говорящую об Эль Сеньоре с надлежащим уважением?

Мигель то и дело нервно поглядывал на пентаграмму.

«Пора бы ему уже и появиться, – подумал он с отчаянием. – Может, он не прибудет, потому что я нарисовал что-то неправильно? Каррамба, а может, нужно было произнести заклинание вслух? Теперь-то уже поздно, да я бы и не сумел в них разобраться…»

Он сел, скрестив ноги, подпер подбородок кулаком. Ждал. Но издевательский голосок в голове настаивал, что все напрасно. Что Эль Сеньор не явится, пусть бы Мигель сидел до самого Рождества. Он что-то напутал, в чем-то ошибся – или он просто настолько незначительная персона, что дьявол не желает морочить себе голову с простым пареньком, да к тому же – полукровкой-горцем.

Он тяжело вздохнул.

А все, казалось, так хорошо складывается. Наконец-то его жизнь вошла в нормальную колею. И вдруг все обрушилось. Словно судьба разозлилась на него, специально выставив против его планов силы, сражаться с которыми Мигель не имел ни средств, ни возможностей. Не мог ничего сделать – мог лишь смотреть, как все, чего он с таким трудом достиг, разбивается вдребезги. Эту катастрофу, которая взорвалась как вулкан, он не сумел бы предвидеть.

И вот он, будучи в отчаянии, обратился к тому, чьих темных мерзостей опасался всю жизнь. Но и эта сила его подвела.

Свечи потрескивали, время текло, а Эль Сеньор не приходил. У измученного ожиданием Мигеля начали слипаться глаза. Сонливость в конце концов одолела горечь поражения, и молодой метис заснул на полу рядом с кривой пентаграммой.

Бледная предрассветная заря провела по глубокой сини ночи светлую серую полосу. Изрядно уже выпивший, Форфакс высосал из стакана остатки текилы. На рассвете он всегда погружался в меланхолию. Ночные заведения, девочки, развлечения и гектолитры алкоголя заглушали тоску ненадолго. Теперь, одинокому в своих отельных апартаментах, ему пришлось взглянуть правде в глаза. Охотней всего он бросил бы все и вернулся домой.

«Что я тут делаю?» – думал он, постукивая краешком стакана о зубы.

Вопрос был чисто риторическим, поскольку, даже напиваясь, он прекрасно помнил, что на родину-то он вернуться не может.

Твердой рукой он потянулся за бутылкой и налил себе больше половины стакана. Не боялся потерять сознание или проснуться уже днем с ужасным похмельем. Эти проблемы его просто не касались. А вот текила пока что помогала. И только это имело значение.

В глубине души он прекрасно понимал, что едва минует серый час – исчезнет и ностальгия. В конце концов, ему всегда удавалось отогнать это чувство, так что оно, к счастью, не представляло такой уж большой проблемы. Все дело было в том, что Форфакс ужасно скучал. Просто умирал от скуки.