Мир в ХХ веке - Коллектив авторов - Страница 60

Современная история России началась с 1914 г. Начатая тогда война служит водоразделом между преимущественно эволюционным, упорядоченным развитием с одной стороны и спазматическим — со взлетами и падениями — с другой.

Правящие круги России встали на путь, в конце которого они хотели создать Россию таким же центром мирового развития, какими были Германия и Англия. Они хотели видеть в России полномочного участника западной технологической революции, главного будущего экономического гиганта Евразии, доминирующего в Китае и на Дальнем Востоке. Россия — от высших до низших сословий — верила в свое будущее. Никогда еще в России не было столько образованных людей, никогда еще книги, журналы и газеты не имели столь широкой аудитории. Примерно восемь тысяч русских студентов учились на Западе. Академия наук впервые стала общенациональным учреждением мирового уровня. В России создавалось рациональное сельское хозяйство, рос класс умелых промышленных рабочих, оформлялась прослойка промышленных организаторов, в стране существовал парламент, интересная, разноликая пресса, творили трудолюбивые и ответственные люди.

Беседуя с французским послом в начале 1914 г., Николай II говорил, что Россия безусловно разовьет свой громадный потенциал. “Наша торговля будет развиваться вместе с эксплуатацией — благодаря железным дорогам — ресурсов в России и с увеличением нашего населения, которое через 30 лет превысит триста миллионов человек”. Царь не мог представить себе такого оборота событий, из-за которого Россия в XX в. потеряет миллионы людей, обескровит цвет своего мужского населения и, почти достигнув отметки 300 млн, к концу века распадется на части. Ни царь, ни его окружение не проявили должной мудрости, понимания того, что находящейся в процессе модернизации России опасно перенапрягаться, что ей важнее внутреннее укрепление. Первая мировая война оказалась злосчастной войной, победитель в которой не получал желаемого даже в случае победы. Первая мировая война открыла новый пласт нашей национальной истории, создала предпосылки революции, гражданской войны, построения социализма и многих десятилетий разобщения с Западом. Осмысление этого истока долговременного европейского кризиса является необходимым для избежания ошибок, подобных совершенным летом 1914 г. и бросившим густую тень на весь двадцатый век.

Английский историк А. Тойнби отразил уверенность правящих кругов Запада в начале века в том, что будущее России связано с либерализацией ее политической системы и последующим вхождением в семью европейских народов. «Главным препятствием на пути установления самоуправления в России, — считал Тойнби, — является краткость ее истории. Во-вторых, едва ли меньшим по значимости препятствием является безграничность ее территориальных просторов. До создания средств современной связи энергичный абсолютизм казался единственной властью, способной держать вместе столь широко разместившуюся людскую массу. Ныне телеграф и железные дороги займут место “сильного правительства” и отдельные индивидуумы получат возможность своей самореализации»[309].

Современные западные исследователи, более трезво (чем их предшественники в начале века) оценивающие возможности России, согласны в том, что огромной рекультуризируемой стране более всего была нужна не война, а историческая передышка, время для активного реформаторства, культурного подъема и индустриализации. “Для России не было жизненно важным пытаться сравняться с Западом в качестве современной индустриальной державы, ей следовало выйти из международного соревнования на одно или два поколения для культивации своего огромного и почти что девственного сада… Печальным фактом является то, что Россия встала на гибельный путь тогда, когда в последние предвоенные годы Европа была буквально наэлектризована очевидной жизненной силой и интенсивностью творческого духа великой страны на Востоке”[310].

После ухода Бисмарка с поста канцлера объединенной Германии, индустриального лидера Европы, прервалась столетняя традиция ее дружбы с Россией, которая страховала нашу страну с Запада, а Германии стать мощным силовым центром. Берлин стал ориентироваться на слабеющую Вену в ущерб Петербургу.

Как пишет сведущий в данном отношении министр иностранных дел С.Д. Сазонов: “Европа начала мириться с мыслью о неизбежности своего превращения в германскую данницу. Если бы Германия, оценив истинное значение такой победы в настоящем и еще более в будущем, удовольствовалась громадным результатом, достигнутым трудолюбием своего народа и организаторским даром своих промышленников и предоставила естественному ходу событий начатое дело, она, в настоящую пору, стояла бы, по богатству и могуществу, во главе государств Европы. Призрак мирового могущества заслонил в ее глазах эту, легко достижимую цель”[311].

При любом повороте событий внутренние конфликты все равно взорвали бы Австро-Венгерскую империю и неизбежно встал бы вопрос о дунайском наследстве. Повтор раздела Польши, столь скрепивший дружбу России и Германии, был уже невозможен. Россия, возможно, отдала бы Германии не только Австрию, но и Чехию. Германия, со своей стороны, видимо, достаточно легко согласилась бы на предоставление России Галиции, а также, возможно, Румынии и Трансильвании. “Но германское правительство, чьи границы простирались бы до Юлианских Альп, едва ли позволили бы России доминировать на восточном побережье Адриатики. И венгры не позволил бы никакой державе решать за себя свою судьбу. Раздел Австрии вызвал бы жестокие конфликты, которые вскоре же привели бы Германию и Россию к противоречиям. Партнерство Германии с Россией за счет Австрии было столь же невозможно, как и партнерство России с Австрией за счет Германии — на чем настаивали неославянофилы. Оставалась лишь третья комбинация — Германия и Австрия в роли защитников Германии от России”[312].

Устрашенная германским динамизмом, Россия выбрала европейский Запад против европейского Центра. Россия нуждалась в безопасности, в гарантии от эксцессов германского динамизма и, желая избежать зависимости от растущего германского колосса (на которого приходилась половина российской торговли), император Александр III в 1892 г. вступил в союз с Францией. Этот оборонительный союз страховал обе страны от германского нападения.

Перед 1914 г. между русским и французским военными штабами была создана целая сеть взаимных связей. Созданная ими заранее система “включения сотрудничества” вносила элемент автоматизма и в решающее выяснение отношений между Антантой и Центральными державами. Связи с Францией уже виделись нерасторжимыми, но Россия хотела знать позицию и английской стороны. Император Николай был уверен, что союз России и Запада остановит экспансионизм Берлина. “Германия, — говорил царь, — никогда не осмелится напасть на объединенную Россию, Францию и Британию, иначе как совершенно потеряв рассудок”. В феврале 1914 г. Николай II предложил английскому правительству провести закрытые военные переговоры. Во время аудиенции 3 апреля 1914 г. он сказал послу Бьюкенену: “У меня более чем достаточно населения; такого рода помощь не нужна. Гораздо более эффективной была бы кооперация между британским и русским флотами”[313].

В середине апреля французы от имени своего российского союзника попросили Грея ответить на предложение царя. Грей передал вопрос Антанты британскому адмиралтейству. В Лондоне собственно российский военно-морской флот ставили невысоко. Большая его часть покоилась в Цусимском проливе и в Порт-Артуре. (Дума приняла в 1912 г. пятилетний план строительства линейных кораблей, однако новый флот пока находился в чертежах). Но более важным было другое соображение: не будить русских подозрением в недооценке их как союзников. По словам Грея, “следует восстановить доверие России и сохранить ее лояльность”[314]. В середине мая британский кабинет согласился на ведение тайных переговоров, о чем Бенкендорф немедленно уведомил Сазонова. Основные переговоры были отложены на август 1914 г.