Мир в ХХ веке - Коллектив авторов - Страница 4

Это прежде всего некоторый минимум социально-экономических предпосылок, позволявший заменить устаревший, традиционный способ производства новым, более прогрессивным. Далее, это объективная возможность разрешить накопившиеся противоречия. Это также наличие общественной силы заинтересованной в утверждении новых экономических, политических, культурных отношений и способной сломить сопротивление сил, стремившихся сохранить прежние порядки. Такая движущая сила революции слагалась из пробужденных к необычной активности народных низов, исполненных решимости сокрушить учреждения старого строя, и сознательного авангарда руководителей, могущих придать стихийному порыву масс определенную целенаправленность. Это, наконец, выдвижение в центр борьбы вопроса о политической (государственной) власти, о переходе ее к новому классу или новой классовой группировке. Только захват и удержание власти давали в руки революционных сил тот “архимедов рычаг”, с помощью которого можно было осуществить исторически назревшие экономические, социальные, политические, национальные, культурно-психологические преобразования.

Ломая старое государство и преобразовывая общество в самом основном и коренном, расчищая почву для капиталистических отношений, эти буржуазные революции, даже когда они оставались незавершенными или были вынуждены под напором контрреволюции откатиться назад, доказали (хотя и не сразу) свою способность играть роль мощных ускорителей хода истории. Они были кульминациями в процессе общественного развития, перерывами постепенности, взрывами, рывками, скачками вперед. И это несмотря на сопутствовавшие им очевидные издержки, разрушения, большие человеческие жертвы от массированного применения насилия. Но ведь и этнические, династические, религиозные и иные захватнические войны, которыми была полна многовековая история человечества, были едва ли менее жестокими и кровопролитными, разве что нередко более растянутыми во времени, как например, Столетняя война (1337–1453 гг.) между Англией и Францией, Тридцатилетняя война (1618–1648 гг.) в Европе или Северная война (1700–1721 гг.). Многообразные взаимосвязи войн и революций явственно проявлялись в крупнейших из них.

К середине XIX в. стала возрастать роль в революциях рабочего класса (пролетариата), который в странах Запада превращался в большинство населения. Тогда же появилось и понятие пролетарской (социалистической) революции. Революционные битвы того времени были, как правило, нацелены на изменение государственного строя — замену монархии парламентарной республикой, обретение или сохранение национальной независимости, завоевание или расширение гражданских прав. Революции, часто длительные и многоступенчатые, проходили разные стадии, этапы, иногда циклы (Франция, Испания). Вооруженные народные низы проявляли в них самоотверженность и героизм, расчищая почву и добывая власть для новых господ. Трудящимся ценой немалых жертв удавалось при этом в той или иной степени добиться облегчения и своей доли. Например, расширения и уравнения избирательных прав, либерально-демократических гарантий, законодательных ограничений рабочего дня, создания тех или иных социальных учреждений. Но эти завоевания часто урезались, едва только новая власть укреплялась или же торжествовала контрреволюция.

3) Социальные реформы были на протяжении истории всех цивилизаций более обыденными, менее заметными преобразованиями в прогрессивном направлении отдельных сторон жизни общества или учреждений. Проводимые правящими кругами реформы разного масштаба и глубины были амбивалентными по своей сущности: с одной стороны, они спасали общество от застоя и упадка, а с другой — от угрозы рискованных революционных потрясений. Будучи характерной чертой эволюционного развития общества, реформы могли быть антиподом революции, но коль скоро ее не удавалось предотвратить, они медленно и по частям “доделывали” то, что не осуществила революция, являясь в этом случае ее “побочным результатом”. Крупные реформы нередко тоже были продуктом массовых социальных движений, но осуществлялись, как правило, “верхами” без непосредственного активного участия низов” и нередко прерывались контрреформами.

Начиная с античных эпосов и народных былин укоренилась традиция, что в центре внимания историков и сказителей, их слушателей или читателей всегда оказывались войны, революционные потрясения, государственные перевороты, смены династий и природные катаклизмы. В противовес этому длительные периоды мирного количественного накопления новых элементов в быту и производстве, постепенного развития общественно-политических институтов, культуры и просвещения представлялись малозначимыми. Положение стало меняться в новое время, когда реализм потеснил романтизм, а естествознание, экономическая наука и психология стали теснить теологию и философию. Однако лишь в новейшее время человечество стало приближаться к такому синтезирующему восприятию эволюционного характера движения человеческого общества, в котором есть место и для революций, и для реформ.

Завершая первичную характеристику “триады”, следует еще раз подчеркнуть, что соотношения и связи между ее элементами — социальными движениями, революциями и реформами — всегда были подвижными и меняющимися. Поэтому неоднократные попытки историков, правоведов и политологов жестко обозначить их границы и приоритеты, раз навсегда определить, какие именно формы и методы действий фатально нацелены на “прогресс человечества”, а какие нет, оказывались на поверку несостоятельными. Вероятно потому и к исходу XX столетия, насыщенного трансформациями разного уровня, нельзя сказать, что человечество вполне осмыслило охваченные названными выше понятиями общие закономерности развития общества.

То ли бурный XX век оказался столь богатым событиями небывалой глубины и вселенского масштаба, что их анализ и синтез просто за ними не поспевал; то ли применявшиеся методики были слишком грубыми и недостаточно учитывали многообразие исторического процесса. Вероятно и то и другое вместе взятое. Несомненен, однако, реальный итог: многие определения и категории, которые в начале века представлялись научно обоснованными нерушимыми формулами, к концу его выглядели расплывчатыми, утопичными или иллюзорными. Проследить динамику неоднократной смены используемых парадигм можно только в связке с важнейшими вехами исторического пути и с их отражениями в восприятии современников.

Карл Маркс не был ни открывателем классовой борьбы (о ней раньше его писали Клод-Анри де Сен-Симон, Франсуа Гизо, Огюстен Тьерри, Франсуа Минье), ни первым теоретиком социализма и истории революций. Но его с полным основанием считают родоначальником революционной теории развития общества. В 1845 г. 27-летний доктор философии, отталкиваясь от философских воззрений Георга Гегеля и Людвига Фейербаха, сформулировал лаконичный, но емкий и полный внутреннего динамизма тезис: “Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его”[1]. Три года спустя Маркс вместе с Фридрихом Энгельсом опубликовал злободневный памфлет, которому было суждено навсегда войти в историю: “Манифест Коммунистической партии”. Авторы провозгласили в нем, что современное им буржуазное общество с его классами и классовой борьбой обречено на гибель, а на смену ему придет новое, коммунистическое общество: “ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех”. Такое общество может быть создано в результате совершенной пролетариатом “коммунистической революции”, т. е. “лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя”[2].

Этот дерзкий прогноз экстраполировал в будущее опыт целой серии крупнейших буржуазных революций XVII–XVIII вв. в Нидерландах, Англии, Северной Америке и особенно Великой Французской революции. Однако последовавшие революции 1848–1849 гг. в Европе не оправдали надежд авторов “Манифеста”. В итоге их не только не был осуществлен прорыв в грядущее, но не были решены и многие задачи не завершенных ранее буржуазных преобразований.