Мир в ХХ веке - Коллектив авторов - Страница 25

Решительные шаги в этом направлении были предприняты в условиях Гражданской войны, когда правительство постепенно осуществило такие меры, как широкая национализация при одновременном введении единоначалия в управлении хозяйством, внедрение системы назначенства, установление трудовой повинности, восстановление сверхурочного труда (отмененного ранее декретом о восьмичасовом рабочем дне), отмена эгалитарной оплаты труда, введение сдельщины и иерархической шкалы 27 зарплатных категорий, а также жестких наказаний за опоздание на работу, полное подчинение профсоюзов государству, разгон потребительской кооперации и т. д. В условиях диктатуры и отсутствия гражданских свобод происходило “умирание” Советов. Шаг за шагом элементы нового, самоуправляющегося общества были уничтожены властью, а общественная, экономическая и политическая жизнь в значительной мере огосударствлена[95]. Был установлен однопартийный режим. Правительству удалось подавить сопротивление авторитаризму, антиолигархические и антибюрократические выступления за “третью революцию” (махновское движение, кронштадтское восстание 1921 г. и др.).

Режим “военного коммунизма” был введен как система чрезвычайных мер в ситуации Гражданской войны. «Нужно, однако, признать, — оговаривался Троцкий, — что, по первоначальному замыслу, он преследовал более широкие цели. Советское правительство надеялось и стремилось непосредственно развить методы регламентации в систему планового хозяйства, в области распределения, так и в сфере производства. Другими словами: от “военного коммунизма” оно рассчитывало постепенно… придти к подлинному коммунизму»[96].

По справедливому замечанию современного российского историка С.А. Павлюченкова, «…в действительности военный коммунизм был оригинальной российской моделью немецкого военного социализма или госкапитализма… Как система экономических отношений он был аналогичен немецкому госкапитализму, лишь с той существенной разницей, что большевикам удалось провести ее железом и кровью, “варварскими средствами”, при этом плотно окутав пеленой коммунистической идеологии… Сравнительный анализ исторического опыта двух стран подтверждает общую закономерность возникновения системы военного коммунизма». Если в Германии государственная диктатура осуществлялась в рамках компромисса с различными социальными слоями, то в России “сложилось так, что внедрить государственную диктатуру оказалось труднее, и для этого естественным течением вещей к делу были призваны иные, радикальные политические силы”. Поэтому “здесь была предпринята попытка использовать ее более масштабно, как инструмент перехода к новому общественному строю”[97].

В социальном отношении это была диктатура верхушки революционной интеллигенции, считавшей себя авангардом общества — режим, по своему положению сравнимый с якобинской диктатурой в период Великой Французской революции или с господством управленческой технократии в XX в. По оценке Ленина, получалась «самая настоящая “олигархия”. Ни один важный политический и организационный вопрос не решается ни одним государственным учреждением в нашей республике без руководящих указаний Цека партии»[98]. В то же время, большевистская власть в этот период еще утверждала, что она является временной, своего рода “воспитательной диктатурой”[99], которая отомрет, как только будет преодолена “историческая отсталость” и массы окажутся достаточно зрелыми и способными для коммунистического самоуправления. Конечно, это время отодвигалось в неопределенную даль, но все это еще придавало режиму некую двойственность. Многие общественные сферы (например, культура, частично духовная жизнь) оставались вне непосредственного государственного диктата. В самой большевистской партии сохранялись различия во мнениях и практика широких дискуссий. Но дух самоорганизации и независимой социальной инициативы снизу удушался. Как замечал О. Рюле, “когда Ленин после успеха революции, совершенной Советами, рассеял это движение (Советов. — В.Д.), вместе с ним исчезло все то, что было пролетарским в российской революции. Буржуазный характер революции выступил на первый план и нашел свое естественное завершение в сталинизме”[100].

Для управления громоздким государственным и хозяйственным механизмом потребовалась многочисленная иерархия профессиональных чиновников-управленцев. За время “военного коммунизма” бюрократия выросла в мощный, разветвленный, самовоспроизводящийся общественный слой, сросшийся с частью революционной верхушки; стали складываться функционально-корпоративные, ведомственные и региональные группировки. Именно с этой стороны “революционную олигархию” ожидал удар. Сбылось то, о чем предупреждал итальянский анархист Э. Малатеста, писавший в 1920 г.: “Ленин, Троцкий и их товарищи… готовят правительственные кадры, которые будут служить тем, кто придет позднее, чтобы присвоить революцию и удушить ее. Так повторяется история — диктатура Робеспьера отправляет на гильотину его самого и открывает дорогу Наполеону”[101].

Введение в 1921 г. “новой экономической политики” привело к еще большему усилению бюрократизации. Государственный контроль над жизнью общества не ослаблялся, а видоизменялся. Сущность НЭПа состояла в сочетании государственного и частного капитализма в целях экономического восстановления при сохранении и даже ужесточении партийной диктатуры, подавлении внутрибольшевистской оппозиции, закреплении однопартийности, назначенства и единоначалия в экономике. Механизм коррупции и система личных связей сращивали аппаратчиков с нэповской буржуазией. С другой стороны, противоборствующие группы в партийной верхушке в борьбе за власть опирались на усилившиеся бюрократические структуры. В результате стал формироваться социальный слой номенклатуры со своим самосознанием. Количество освобожденных функционеров в РКП(б) увеличилось с 700 человек в 1919 г. до 15 325 в августе 1922 г. (большинство из них было назначено через Секретариат ЦК во главе с генсеком И.В. Сталиным). Общее число служащих в партийном, государственном, профсоюзном, кооперативном и иных аппаратах в 1924 г. превысило полтора миллиона человек[102].

Большевистские представления о пути к социализму через усиление государства были для собственных притязаний бюрократии лишь маской. Развернувшийся «процесс состоял в бурном росте партийного и государственного аппарата власти и в его возрастающих претензиях на то, чтобы управлять страной. Он был вызван объективно теми преобразованиями в общественной структуре, которые проводил… сам Ленин, декретируя и осуществляя огосударствление и централизацию, создавая монополию одной — правящей — партии. Перед лицом этого процесса ленинская гвардия… вдруг оказалась хрупким плотом на гребне вздымавшейся волны. Это была волна рвавшихся к власти и выгодным постам нахрапистых карьеристов и мещан, наскоро перекрасившихся в коммунистов. Их напористая масса жаждала, вопреки представлениям Ленина, стать слоем “управляющих”», — пишет историк М. Восленский[103].

НЭП увеличил роль и функции бюрократических аппаратов. Новый общественный слой, поднявшийся в период революции и присвоивший себе ее плоды, стремился теперь к неограниченному господству и оттеснению от власти сторонников “воспитательной диктатуры”. Здесь уместна параллель с термидорианским переворотом в Великой Французской революции. Разница была, однако, в том, что в России “термидор” растянулся на несколько лет. Внутри авторитарно-бюрократического режима продолжалась острая борьба за власть, одна верхушечная коалиция сменяла другую, но все более укреплялась та группировка, которая имела наибольшую опору в аппарате, — группа Сталина.