Постчеловечество - Калашников Максим - Страница 10

Завершить эту затянувшуюся статью мне хотелось бы двумя основными выводами.

Во-первых, сегодня в фокусе внимания обычно оказываются проблемы и вызовы, с которыми «постиндустриальные» общества сталкиваются в своих отношениях с остальной частью человечества. Говорят о кризисе ценностей, столкновении цивилизаций, отсутствии универсальных стандартов, растущей глобальной неуправляемости. Все это имеет место — однако данные проблемы не столько возникают за пределами развитых стран, сколько являют собой проекцию на остальной мир тех тенденций, которые развиваются в самих этих странах. Глобальное неравенство имеет в наши дни ту же природу, что и неравенство внутри «постиндустриальных» обществ — вся разница между ними заключена в масштабах, а они, в свою очередь, обусловлены тем, что внутри государств имеется развитая система перераспределения значимой части общественного достояния в пользу малоимущих классов, которая напрочь отсутствует в мире в целом. Существующее же в глобальном масштабе отсутствие взаимопонимания ничуть не более значимо, чем отсутствие социальной солидарности в развитых странах, до поры до времени скрываемое верностью «национальным» ценностям и символам. Поэтому важнейшей задачей в наступившем столетии мы считаем не установление некоего нового глобального порядка, а формирование, развитие и поддержание качественно новой социальной системы в рамках развитого мира. От успешности ее решения будет зависеть уже и все остальное.

Во-вторых, нельзя не заметить, что смена основного хозяйственного ресурса и формирование нового доминирующего класса неизбежно приведет к тому, что общества, предпочитающие не замечать происходящих перемен, окажутся не более успешными, чем недоучившиеся школьники, надеющиеся конкурировать с профессорами. Образование, умение оперировать информацией, развитие своих уникальных, но в то же время востребованных в мире способностей — вот что должно стать приоритетом людей, которые не хотят провести свои жизни чернорабочими; а помощь своим гражданам в достижении этих целей должно более всего заботить правительства тех стран, которые рассчитывают быть если не «сверхдержавами», то хотя бы значимыми игроками в складывающемся ныне мире. Критерием «приспособленности» к его формирующимся реалиям выступает понимание вторичности материалистических ценностей и переориентация на задачи развития человеческих способностей как основного ресурса нового времени. И приходится с сожалением констатировать, что наша страна в очередной раз осознанно и добровольно избрала путь, прямо противоположный по своему направлению основной тенденции мирового развития.

Наша уверенность в наличии признаков нового холокоста обычно понимания не встречает. Даже переживший холокост Джордж Сорос на своей прощальной пресс-конференции в Интерфаксе предложил не смотреть в будущее столь мрачно в ответ на наш вопрос о возможности повторения холокоста. Редкое исключение составляет немецкий журналист пожилого возраста. Нас же скорее удивляет позорное нежелание людей видеть очевидное.

Сравнение с подробными описаниями кровавых событий XX века свидетельствует: признаки нового холокоста очевидны и наличествуют в убедительном количестве. Милиция имеет разнарядку по сдаче чеченцев, но чеченцы интересуют сейчас представителей других национальностей примерно в том же ключе, что евреи в фашизируемой Германии. Журналистская практика показывает, что глобальная ловля террористов ничего не дает по своему номинальному назначению и является прямым террором правоохранительных органов. Невозможно привлечь внимание читателя пытками при допросах, убийствами задержанных, подбросом наркотиков, патронов или взрывчатки с целью лишения свободы и вымогательства с корыстной или садистической мотивацией стража порядка. Если же кто-то занят составлением отчета о нарушениях прав человека в одной конкретно взятой демократической республике, то он свято верит, что можно жаловаться на президента России президенту США, потому что там, ему это очевидно, ничего подобного не происходит. Взвешенная оценка показывает обратное, наша страна оказывается весьма средней по нарушениям прав человека, вмешательству в частную жизнь, полицейскому террору, включая активное бездействие по прямому назначению, убийствам журналистов. Состояние парламентаризма в мире таково, что потасовки в Думе отражают прогрессивность российской демократии. Примерно то же можно сказать об отечественной избирательной системе. Соответствующие американские институты власти страдают закрытостью и стагнируют, поэтому США в однополярном мире используют наши инструменты пропаганды, давления, выборов и работы с оппозицией. Мир затоплен долларами, а за пределами США оголтелая вера в американскую валюту и рыночные отношения парадоксально напоминает борьбу и стем и с другим в прошлом веке. Журналистика попала в состояние контаминации расцвета и кризиса одновременно. Власть напугана скоростью и непредсказуемостью перемен массовой сознания, она зависима от журналистского креатива. Журналистика освещает не случившееся в прошлом, а выдергивает из него домысленные сценарии будущего. С другой стороны, нежелание людей видеть новый ГУЛАГ и репрессии, повторяя историю, вызывает у журналиста ненависть к источникам информации, в лучшем случае — желание уйти в PR, не меняя названия профессии. Потому что обвальный рост нетерпимости в мире, прежде всего — женщин к мужчинам, и только потом — к инородцам, определяет стратегию всех четырех типов власти.

Прошлый холокост мир пережил и обновился. Начало нового века развивалось так, что повторения холокоста, казалось бы, можно избежать на ранних его этапах прежде всего за счет того, что журналистику с рекламой поглотило специфическое направление PR в форме вершины развития советского управления массовым сознанием. Однако объективные перемены могут стать еще более глубокими и перекрыть управляемость общества. Динамика публичного информационного поля продолжается ускоряться, и как-то не верится, что могут вернуться периоды стабильности, подобно тем, что описал для России генетик Михаил Голубовский. Роль системных эффектов стала столь велика, что политологи, включая Михаила Делягина, чаще говорят о «коллективном разуме». Какими мы будем через полтора десятка лет и будем ли мы наконец соответствовать этикетке «человека разумного», трансформируемся в сообщество людей пост-разумных или нас вытеснит в помойку эволюции некая боковая раса, слабо связанная с нами происхождением?

Все названное когда-нибудь произойдет неизбежно, и мы сильно удивимся, сойдя с машины времени на любой случайно выбранной дате. Удивимся разительности перемен. Но еще больше тому, почему это было невозможно представить, чтоб подстелить соломки.

Потому что будущая эволюция общества директируется (направляется) текущими ожиданиями массового сознания.

Ощущение постоянного обновления гармонично сожительствует в человеке с уверенностью в собственном постоянстве. Мы живем упоительным чувством перемен и действующий в нашей генетической системе механизм купирования (отрубания) памяти о прошлом стабилизирует человека в меняющемся мире.

Доминирующее мнение о невозможности предсказания человеческого будущего основано на неисполнимости прогнозов. Чем более быстрым становится наш мир, тем больше коллекция попранных предсказаний. Что не мешает тем же предсказателям расти в цене и в собственных глазах.

Например, в преддверии американского вторжения в Афганистан предсказывалось перемещение производства наркотиков в Пакистан, однако наркотрафик из оккупированной страны вырос двадцатикратно и продолжает расти, ослабив Европу. По сведениям Алексея Митрофанова, перевозка наркотиков американской военной авиацией составила серьезную конкуренцию нынешнему руководству бывших союзных республик. По свидетельству Михаила Делягина, хваленые израильские спецслужбы прохлопали укрепрайон вблизи границы страны. До этого двадцать первый век, заместив кровавого предшественника, сразу же предъявил признаки нового холокоста, сломав надежды на мир и покой. Главное разочарование состоит в необратимом кризисе либерализма. Последнее десятилетие прошлого века принесло России ощущение завершения советского эксперимента, однако последующие полтора десятка лет показали, что экспериментом была скорее недолгая попытка демократических свобод. Ее старт всяк отсчитывает по-своему, убитый депутат Сергей Юшенков рассказывал о том, как из КГБ инициировали демонтаж памятника Дзержинскому на Лубянке. Он же восхищался успехом последнего эксперимента над страной, который предпринял Борис Березовский. В результате в России началось возрождение в прежней роли системы госбезопасности, а автор идеи попал на роль то ли Герцена, то ли Курбского.