Директория. Колчак. Интервенты - Болдырев Василий - Страница 35

«В Омске совершен государственный переворот. Арестованы… становитесь все в ряды русско-чешских полков имени Учредительного собрания, в ряды отряда Фортунатова и добровольческих полков Народной армии. Не медлите ни часа. В промедлении – смерть демократии. А вместе с ней – и смерть начавшей возрождаться Великой России. К оружию, все за Учредительное собрание!»

Учитывая все те настроения, которые сложились за последнее время против всего, что связано как со Съездом членов Учредительного собрания, так и вообще с партией эсеров, можно было смело утверждать, что в тех слоях, которые проявляли то или иное активное участие в борьбе, воззвания эти почвы иметь не будут. Массы же подготовлены не были.

Выиграют, и выиграют крупно, от всей затеянной Омском и возглавленной Колчаком авантюры только большевики.

Говорил по аппарату с командиром корпуса генералом Люповым. На его фронте главный нажим. Он в отчаянии: одновременно получены и распоряжения Колчака, и упомянутая выше телеграмма Совета управляющих ведомствами. Просил передать глубокую благодарность доблестному А-му офицерскому отряду. 3 часа ночи. Тяжело.

Челябинск. 20 ноября

Продолжается мучительная работа мозга. «Что делать?» – вопрос этот отнюдь не потерял своей остроты.

Дольше оставаться в Челябинске не было смысла, если не подымать фронта против Омска.

Голос благоразумия все настойчивее убеждал временно уйти, не делать новых осложнений в армии. У каждого политического деятеля и свое время, и своя судьба.

Донесся слух, что Авксентьев и Зензинов выселяются за границу. Возможно, что и мне придется создать себе каникулы, с 14-го года я в страшном водовороте – пора и отдохнуть.

Был генерал Сыровый, весьма резко отозвался об омцах. Он хорошо их знал еще по борьбе в районе Омска, за время майско-июньского восстания чехов.

Явились новые предложения борьбы с Омском. Представители местной демократии заявили, что на первое время есть даже и деньги. Вырисовывались некоторые шансы на успех, но они должны были вызвать большие осложнения, а вместе с тем и создать ореол мученичества Колчаку и его сотрудникам, если бы они, не показав себя, принуждены были уйти от власти. Пусть покажут.

Как странно! Там, где, казалось, должно было быть наиболее яркое выражение воли к борьбе, наоборот, настроение далеко не боевое. Заходивший ко мне И. высказал даже некоторую склонность покончить дело миром. Что это, благоразумие или то отвращение, которое начинает захватывать и меня? Отвращение к повсеместному мелкому предательству, к нарушению элементарного понятия о чести, к циничному отказу от обязательств, принятых на себя в столь, казалось бы, грозный час общей опасности.

Негодование к Омску очень сильно. Заявляют, что если суждено погибнуть, то предпочтут гибель от красной руки большевизма, нежели от черной руки реакционного Омска. Чувствуется, что многие уйдут к привычной работе из подполья.

Был начальник штаба Уральского корпуса генерал С., говорит, что и он не прочь встряхнуть граждан из Омска. Но я как-то не доверяю ему, может быть и несправедливо. Мое молчание смущает Омск, хочется, чтобы я заговорил, С. вызывает на разговоры.

Только что разорвал проект приказа и обращения к населению. Еду в Омск.

Омск. 21 ноября

По дороге в поезде разговор о том же. Меня, конечно, гнетет пассивность решения и тревога, что, не начав борьбы с переворотчиками, я этим самым, может быть, создаю новые тяжелые испытания для будущего России.

Среди общих разговоров остановились и на личной судьбе. Представлялась возможность ареста, но это стоило бы большой крови – 52 офицера с пулеметами были при мне в поезде и поклялись, что даром не умрут.

В 3¹/₂ часа вечера прибыли в Омск. Встретил штаб-офицер ставки и доложил, что адмирал очень просит меня к нему заехать.

Он занимает кабинет Розанова, теперь всюду охрана. В кабинете солдатская кровать, на которой спит адмирал, видимо боясь ночлегов на квартире.

Колчак скоро пришел в кабинет, слегка волновался. Он в новых адмиральских погонах. Друзья позаботились. Мое запрещение производства[29] ликвидировано, и адмирал сразу получил новый чин «за заслуги».

Я спокойно заявил, что при создавшихся условиях ни работать, ни оставаться на территории Сибири не желаю. Это было большой ошибкой с моей стороны. Я дал выход Колчаку.

Он горячо схватился за эту мысль, как временную меру, и называл даже Японию или Шанхай.

Колчак очень встревожен враждебными действиями Семенова. Тому хотелось видеть диктатором Хорвата, Деникина или даже Дутова.

В дальнейшем разговор коснулся трудности общего положения; я заметил Колчаку, что так и должно быть. «Вы подписали чужой вексель, да еще фальшивый, расплата по нему может погубить не только вас, но и дело, начатое в Сибири».

Адмирал вспыхнул, но сдержался. Расстались любезно. Теперь все пути отрезаны – итак, отдых.

Омск. 22 ноября

Утром послал письмо Колчаку, которым подтвердил мое решение уехать из Сибири.

При письме – коротенькое прощальное обращение к армии¹¹⁵. Гуковский передал это письмо лично Колчаку, который сейчас же отдал необходимые распоряжения.

Лебедев, доселе малоизвестный офицер Генштаба, который в политической суматохе из полковников проскочил в наштаверхи, передал Гуковскому, что все желания генерала (то есть мои) будут немедленно исполнены. Обрадовались.

Розанов проиграл – его уволили в «отпуск».

Заходили кое-кто из бывших моих подчиненных, многих из них начинают гнать.

Отравляют существование извращением истины две газеты: «Правительственный вестник» и «Русская армия».

Омск. 23 ноября

Заходил Розанов. Он очень смущен, острит, что убежденный монархист был приемлем у социалистов, но оказался не у дел при сторонниках единовластия. История о двух стульях. Полковник Церетелли говорит, что его также не считают удобным оставить на прежней должности генерала для поручений.

Фонды «сотрудника» по перевороту начальника Академии Генштаба Андогского то падают, то повышаются.

Каждый день просьбы офицеров и чиновников взять с собой – приходится отказывать.

Омск. 24 ноября

Сегодня по телефону Колчак просил меня заехать к нему. Из ставки¹¹⁶ сначала не хотели было прислать автомобиля; Гуковский дал им хороший урок.

Опять отменная вежливость. Колчак просил сообщить ему: к кому и с какими задачами посланы были за границу Савинков и Лебедев. Я, по возможности, удовлетворил его естественное любопытство.

Гуковский уверяет, что из разговоров в ставке он убедился, что меня хотели оставить или Верховным главнокомандующим, или военным министром, но после моего разговора с Колчаком это сделалось невозможным.

В ставке бродит ежедневно хитрый маклер и царедворец Андогский, с виду весел¹¹⁷, метит в начальники штаба к Колчаку.

Омск. 25 ноября

Грубая бестактность¹¹⁸ со стороны человека, которому я много доверял и для которого много сделал – полковник Касаткин (главн. нач. военных сообщений). Мне доложили, что он отказывает в вагоне для меня. Я вызвал его к телефону, и, после короткого, но очень резкого с моей стороны нажима, он сдал и опять стал шелковый.

Заходил капитан английской службы Стевенс, старался объяснить, хотя я его ни о чем не спрашивал, происшедшее 18 ноября «непредвиденной случайностью» и, конечно, очень «сожалел».

В челябинской «Власти народа» открытый поход против нового правительства в защиту Директории. Объявлено постановление Чехосовета с отрицательным отношением к перевороту. Все это слова – не больше.