Политические партии Англии. Исторические очерки - Коллектив авторов - Страница 18

В годы гражданской войны полномочия Тайного совета, со времен Тюдоров являвшегося главным совещательным органом при монархе, сузились. Карл оказался не в состоянии организовать сколько-нибудь перспективное планирование. Не только Кларендон полагал, что король, как правило, следовал рекомендации того, кто последним общался с ним. В начале 1643 г. в составе Тайного совета выделилась «умеренная» группировка из числа лиц, прежде симпатизировавших парламенту. В нее входили государственные секретари Люций Кэри (лорд Фолкленд), сэр Николас и менее последовательный в своих взглядах лорд Колпепер. В качестве канцлера казначейства был введен Э. Хайд. Главной функцией канцлера был сбор поступлений в королевскую казну, что было очень затруднительно в военных условиях. Как пишет де Г рут, несмотря на требование монарха платить налоги в Оксфорде, а не в Вестминстере, подданные неохотно выполняли это распоряжение, и доход Казначейства не превышал десяти процентов того, что собирали прежде: «Изменения в финансовом законодательстве и перемещение двора в Оксфорд привели к разногласиям и путанице в финансовых вопросах»[146]. Враждебная «умеренным» группировка подталкивала короля к твердой линии в любых переговорах с парламентом. В начале войны прочные позиции при дворе имел Джордж Дигби, позднее второй граф Бристол. Возможно, для этого были психологические предпосылки: в апреле – мае 1641 г. Дигби решительнее всех поднял голос в защиту графа Страффорда, вину за гибель которого на эшафоте Карл I чувствовал до своей последней минуты. Опорой «партии войны» была королева Генриетта Мария, чье влияние на супруга было значительным, когда она находилась в Оксфорде, и когда выехала во Францию. Ближайшим советником королевы являлся Генри Джармен, чье влияние на нее было таким сильным, что ходили упорные слухи, будто они находились в любовных отношениях.

Другой орган при короле – Военный совет отчасти совпадал по составу с Тайным советом. В разное время в нем заседало от 10 до 17 человек. Протоколы заседаний Военного совета не сохранились, так что неизвестно даже, часто ли он собирался, но он точно «провалился в попытке координировать военные усилия короны»[147]. В Военном совете выделились три группы: первую составили профессиональные солдаты, «люди меча», имевшие за плечами опыт Тридцатилетней войны. Кроме Руперта к их числу относился шотландский дворянин Патрик Рутвен (позднее граф Фирт и граф Бренфорд), имевший боевой опыт сражений на стороне Швеции в Тридцатилетней войне и ставший главнокомандующим после гибели при Эджхилле генерала Линдсея. Родившийся в 1573 г., он был, мягко говоря, немолод, вдобавок почти глух. Возраст, усталость от воин, возможно, желание уити от дел, заставляли его поддерживать Руперта. Другим ветераном армии шведского короля Густава Адольфа был командующий королевской пехотой сэр Якоб Эстли, храбрый на поле боя, умевший найти для солдат нужные слова. Перед Эджхиллом вслед за ним солдаты молились: «Господи, Ты знаешь, как я буду занят сегодня. Если я забуду о Тебе, Ты не забудь меня». Две другие группы составили гражданские лица, хотя некоторых из них война сделала солдатами. К первой относят сторонников твердой линии, тех, кто стоял за то чтобы сражаться, даже когда профессионалы советовали остановиться. Группу «умеренных» в совете составили те, кто присоединился к королевской партии в конце 1641 г., считая, что Долгий парламент выдвинул чрезмерные и неконституционные требования. Первоначально лидером этой группировки был Фолкленд, но уже в 1643 г. он, распрощавшись с иллюзиями, был в тяжелом эмоциональном состоянии и, казалось, искал смерти на поле боя (возможно, настоящей причиной стала его несчастная любовь). После его гибели важнейшей фигурой в этой фракции сделался Эдвард Хайд, в будущем знаменитый историк.

Деление в верхах партии кавалеров на «людей меча» (swordmen), ультра и умеренных, иначе, конституционных роялистов, «кочует» в десятках трудов историков. Термин «конституционные роялисты» относительно нов. В XVII в. его не использовали, однако он встречается в работах самого видного вигского историка XIX в. Т. Маколея. В современной ревизионистской историографии правомерность использования этого понятия для обозначения группы политиков, таких как Хайд, Фолкленд, Хертфорд, Линдсей, двоюродный брат короля Джеймс Стюарт (герцог Ричмонд), Колпепер, подвергается обоснованной критике. Историк Д. Скотт пишет о неопределенности этого понятия, не позволяющего учесть расхождения и даже противоречия, существовавшие между этими лицами. Его тезис заключается в том, что в основе политических разногласий в роялистской верхушке лежали не моральные различия между теми, кто окружал короля (а именно на это последовательно намекал Кларендон), и даже не отличия в принципах, которые они разделяли. Этих отличий было вообще не так много, как казалось историкам. Дело в том, что в последовательности вызовов, с которыми сталкивалась сохранившая верность монарху часть политической нации, реакция вовлеченных лиц диктовалась не принадлежностью к определенной группе, а обстоятельствами и идейными соображениями[148]. Так Скотт отмечал, что ни один из роялистов, даже Дигби, которого изображают едва ли не самым «антиконституционным» из всех, не возражал против принципа «господства закона». Среди «конституционалистов» вряд ли найдутся хотя бы двое, чьи взгляды совпадали, что не удивительно: в Англии того времени отсутствовало представление о конституции как совокупности принципов управления. Например, такие близкие в политическом и житейском плане деятели, как Хайд и Фолкленд, расходились в вопросе о роли англиканской церкви. Хайд видел в ней часть системы управления, в известной степени политический институт, развивающий добродетели и порядок. Фолкленд придерживался иного взгляда: англиканская церковь – наилучшая из всех церквей, но к управлению она вовсе не имеет отношения. Ричмонд и Линдсей, которых рассматривают как твердых конституционалистов, были преданными сторонниками такого «твердолобого» роялиста, как принц Руперт. Хайд был твердым противником любого ограничения королевских прерогатив, что сказывалось на всякой попытке мирных переговоров. Недаром некоторые парламентарии были убеждены, что он более чем кто другой из роялистов, виновен в их срыве. В приверженности «древнему устройству» (то есть к монархическим принципам) с ним был солидарен Николас. Скотт писал: «Как трудно найти «конституционалистов», которые постоянно и недвусмысленно высказывались в пользу переговоров с доверием к парламенту, также трудно найти «ультра», которые постоянно и недвусмысленно высказывались против них»[149]. Все зависело от ситуации. Руперт выступил за переговоры задолго до того, как в военном отношении дело короля было окончательно проиграно. Даже Дигби время от времени говорил о переговорах. При этом следует помнить: поддержка переговоров на словах не всегда означала готовность к компромиссу.

Скотт считает, что столь же проблематично говорить об «абсолютистской» фракции в Оксфорде, как и о конституционных роялистах. Если сторонниками абсолютизма считать тех, кто полагал, что король вправе по своему усмотрению вводить законы, то таких в лагере кавалеров не было, может быть, за исключением Томаса Гоббса. Хотя парламентарии в полемическом задоре обвиняли своих оппонентов в приверженности тирании, это вряд ли справедливо. В чем король ограничен, роялисты понимали по-разному: Хайд, например, считал, что приверженность монарха закону строится исключительно на моральных основаниях. Если же сводить абсолютизм к идее о том, что власть короля от Бога, то к числу сторонников абсолютизма придется отнести всех без исключения роялистов.

В январе 1644 г. Карл I созвал в Оксфорде парламент. Большинство историков полагает, что это было сделано по совету Хайда. Созыв парламента в противовес «мятежному» парламенту, заседавшему в Вестминстере, сулил политические преимущества и мог способствовать «легализации» политики короля. Основания для реализации этого плана существовали: более половины пэров не принимали участие в работе палаты лордов в Лондоне и могли присоединиться к роялистскому парламенту. В Оксфорд также прибыло более ста членов нижней палаты. Карл I открыл парламент в главном зале Крист Черч, обратившись к парламентариям с адресом, в котором говорилось о том, с какой неохотой он вступил в войну против мятежников, о том, что ситуация усугубилась со вступлением на английскую землю вражеской – шотландской – армии, и что он нуждается в их совете и поддержке. Речь Карла вызвала воодушевление – роялистский парламент принял резолюцию о том, что каждый англичанин под угрозой быть обвиненным в измене должен вступить в войну с Шотландией. В то же время поддержка не была безграничной: 118 членов нижней палаты и 34 лорда (больше половины из числа находившихся в Оксфорде) подписали обращение к Карлу I, предлагая ему вступить в переговоры с Эссексом. Это не вызвало у короля энтузиазма, и 7 февраля король вновь обратился к парламенту, требуя санкционировать сбор принудительного займа. В своей речи он впервые допустил, что может не дожить до победы над мятежниками, но, добавил он, есть тот, кто, как он надеется, доживет до этого счастливого дня. При этих словах он выдвинул вперед старшего сына Чарльза. Подействовал ли на парламентариев этот красивый и драматический жест, неизвестно, но заем в размере ста тысяч фунтов стерлингов они утвердили, а вслед за этим согласились с увеличением налогов. Парламент также направил в Вестминстер свои предложения, которые были быстро отвергнуты, после чего лондонские депутаты были объявлены «изменниками». Оксфордский парламент просуществовал недолго. 16 апреля король распустил его до 8 октября, но, как оказалось, окончательно. Насколько Карл I был искренен, созвав парламент? Историки сходятся: в его решении была изрядная доля лицемерия. Трудно сказать, в какой мере удалось «переиграть» Вестминстер, избавившись от обвинений в «абсолютизме», но утилитарную задачу Карл решил: его военные усилия были легитимированы. Когда после битвы при Незби в июне 1645 г. в руках круглоголовых оказался обоз монарха, секретарю Николасу пришлось оправдываться перед сторонниками. Из опубликованных парламентом бумаг вытекало, что Карл именовал бутафорский оксфордский парламент «нечистокровным».