Политические партии Англии. Исторические очерки - Коллектив авторов - Страница 14

Вот этот своеобразный логизм может быть признан четвертой характерной чертой рационального видения мира индепендентов.

В современной историографии в рамках двух определившихся концепций движения, основывающихся главным образом на изучении парламентских документов, признается сам факт существования у индепендентов организации с преобладанием либо формальных, либо неформальных признаков объединения. Первая, несомненно, модернизирующая и приближающая индепендентство к образованиям партийного типа, другая – традиционализирующая и уводящая его к системе средневековых клиентел и патронажей. Обе – дающие в сущности основания для односторонних характеристик.

Логически было бы правильно утверждать, что адекватное объяснение индепендентства должно основываться на комплексном рассмотрении этих традиционных связей и новых формализованных отношений. Гипотетический характер этого заявления, возможно, уместен и оправдан. Но неизбежной в таком случае становится сложность в определении самого характера этих взаимовлияний, ибо репрезентативность парламентских источников такова, что представление о традиционных неформальных связях будет полнее косвенных сведений о попытке индепендентов формализовать свои отношения.

Основная задача состоит в том, чтобы не только изменить общий для обоих направлений подход к индепендентству как парламентской фракции, но и расширить круг используемых источников. Это поможет выработать ряд критериев для отбора первоначального массива индепендентов, дальнейшее изучение которого не только поможет выделить присущие индепендентству черты и особенности, но, возможно, объяснит феномен революционного индепендентства вообще.

Стремясь преодолеть узость существующих в современной историографии подходов к анализу индепендентства, сводящих его историю к деятельности одной из парламентских фракций, я использовал методику, адекватную комплексу источников, в основе которой лежат приемы просопографического анализа.

Обращение к подобной методике исследования предполагает выбор вполне определенной системы критериев, способных обеспечить объективный подход к составлению списка индепендентских персоналий. Используемый отечественными историками критерий социальной принадлежности индепендентов в пределах, обозначенных ему исследованиями первых двух послевоенных десятилетий, достаточно пластичен и текуч и нуждается в известной корректировке.

Представляется возможным использовать мировоззренческий критерий для формирования просопографии движения. Границы и содержание этого критерия определяет присущая индепендентам рациональная система видения мира, характерные для нее особенности. Эффективность применения этого критерия для идентификации персоналий с участниками движения определяется недопустимостью переноса современных представлений на иную шкалу обыденных ценностей, тем, что в центре анализа оказывается конкретный человек, со свойственными ему подходами к действительности. Естественно, я далек от мысли, что каждый, тем более рядовой индепендент мыслил, прибегая к достаточно витиеватым категориям, предполагаемым рациональным стилем мышления. Речь идет лишь о принципиальном сходстве позиций, мотивационно напоминающих рациональные; о своеобразных «конечных» результатах этой системы видения мира, за которыми стоял либо сложный путь внутреннего озарения, либо последствия хорошо налаженного «механизма» пропаганды. В любом случая меня интересовали конкретные поступки людей, их выступления в парламенте и периодической печати, поданные петиции, написанные памфлеты и трактаты, наконец, свидетельства самих современников, словом, все то, что могло быть логическим следствием индепендентской системы видения мира.

Специфика использованного комплекса источников, его «репрезентативность» позволяли фиксировать конкретно-исторические результаты воздействия рационального по своей природе мышления индепендентов на двух основных уровнях: политико— и конфессионально-правовом. На первом уровне закономерным результатом индепендентского видения мира оказывается требование конституционного ограничения монархии, на втором – обоснование целесообразности веротерпимости.

Каждый из этих двух постулатов, взятый в отдельности, не дает еще оснований в полной мере констатировать оригинальность его происхождения. Взятые в совокупности – они становятся порождением уже вполне определенной индепендентской системы видения мира и только в рамках этой системы наполняются конкретным социокультурным содержанием.

Использование мировоззренческого критерия для составления просопографии индепендентства подразумевало работу только с «подписанным» материалом, анонимные выступления не учитывались. По возможности первоначальные сведения перепроверялись на дополнительном материале источников, содержащих более развернутые характеристики, чем, скажем, анализируемые в работе петиции и различного рода прошения. В последующей работе проводилась идентификация полученной выборки с материалами визитационных списков, опубликованных просопографий и выполнялось «расписывание» материала в соответствии с выработанной в главе анкетой по следующим позициям: годы жизни, происхождение, образование, карьера (военная, административная и судебная служба), парламентская деятельность и конфессиональная принадлежность. Результаты исследования были опубликованы в статье «Просопография индепендентства»[113].

Термин «роялизм» в самом общем значении означает приверженность монархической идеологии, а роялистами называют сторонников королевской власти. Данное определение требует уточнения. Понятие «монархист» имеет более широкий смысл, чем «роялист», причем использование последнего термина привязано к определенному историческому контексту. Можно назвать три события нового времени, в которых утвердилось понятие «роялист». Прежде всего это эпоха Английской революции середины XVII века. В этом случае слово «роялист» близко слову «кавалер»; их можно употреблять как синонимы, учитывая при этом, что за короля Карла I сражались многие люди, которых по их социальному статусу язык не поворачивается назвать кавалерами. Кроме того, термин «роялист» оказался лишенным смысла сразу после реставрации Карла II, тогда как слово «кавалер» некоторое время сохранялось в политической риторике. Достаточно вспомнить: парламент, избранный в 1661 г., современники называли «Кавалерским». Другой пример использования слова «роялисты» относится к Французской революции конца XVIII в. – так называли сторонников династии Бурбонов, выступавших за восстановление ее на престоле. В ограниченном виде к нему прибегали в годы реставрации и даже Июльской монархии и революции 1848–1851 гг. Третий пример связан с Испанией и Испанской Америкой. Так именовали приверженцев абсолютной монархии в период, последовавший за поражением революции 1808–1813 гг. и во время революции 1820–1823 гг. Во всех трех случаях чертой роялизма была готовность к применению вооруженных средств реализации своей программы.

В Англии использование термина «роялист» четко ограничивается хронологическими рамками. Верхней границей, как сказано, было возвращение Карла II на отцовский престол, что означало успешную реализацию роялистского проекта. В дальнейшем для обозначения политических фракций применялись иные термины, прежде всего, виги и тори. Нижней границей обычно считают начало января 1642 г. и связывают с попыткой Карла I арестовать пятерых лидеров парламентской оппозиции. Именно в те дни нарождавшейся смуты появились клички, которыми противники «награждали» друг друга: «круглоголовые» (сторонники парламента) и «кавалеры» (сторонники короля). Как пишет историк С. Шама, эти унизительные прозвища «стали частью словаря взаимной ненависти». «Круглоголовыми» именовали пуританских агитаторов из Сити; они в отличие от людей знатных, носивших длинные волосы, принадлежали к средним и низшим слоям и стриглись в кружок. «Кавалеры» ассоциировались сначала с бахвалившимися и разгонявшими толпу у Уайтхолла солдатами Томаса Лунсфорда. Даже Кларендон считал его человеком, хотя и древнего рода, но необразованным и грубым, с сомнительным прошлым. Его отряд был готов на любые жестокости. Парламентская пропаганда изображала его садистом и даже каннибалом. Карл I обедал с ним и другими 150 офицерами в Уайтхолле, что вызвало такое возмущение в Сити, что король был вынужден отменить свое решение о назначении его комендантом Тауэра. Затем кавалерами стали называть не только солдат Лунсфорда, но и всех тех, кто при размежевании сил стал на сторону короля. Однако основы роялистской идеологии, как считает Шама, были сформулированы несколькими неделями ранее. Они были изложены прежде всего Эдвардом Хайдом (с 1661 г. графом Кларендоном) в ответ на голосование по Великой ремонстрации в ноябре 1641 г. Большинство в одиннадцать голосов «за» было незначительным, и Хайд считал такой итог поражением пресвитерианской партии Джона Пима. Он определил тональность роялистской идеологии, в основном сохранившейся на протяжении всей гражданской войны, суть которой в том, что монарх, а не группа фанатиков-пуритан является воплощением и защитником блага и интересов народа, король является истинным реформатором[114].