Час ведьмовства - Райс Энн - Страница 37
- Предыдущая
- 37/93
- Следующая
Но все это было до того, как Роуан приобрела зависимость (в положительном смысле, разумеется) от сотворения чудес за операционным столом. Исследовательская работа все равно не утратила для нее своей притягательности. Элли и Грэм, ее приемные родители, были тогда еще живы, а дом со стеклянными стенами, стоящий на берегу Тайбурона, еще не превратился в мавзолей, заполненный книгами и одеждой его прежних обитателей.
Чтобы добраться до «Красотки Кристины», Роуан должна была проходить через этот мавзолей. Ей неизбежно приходилось вынимать из ящика письма, все еще приходившие на имя Элли и Грэма. Кажется, пару раз им даже оставляли сообщение на автоответчике – видно, звонил кто-то из иногородних друзей, не знавших, что Элли умерла от рака в прошлом году, а Грэм скончался двумя месяцами раньше, так сказать, от «удара». В память о приемных родителях Роуан продолжала поливать папоротники. Когда-то Элли включала для них музыку. Роуан по-прежнему ездила на «ягуаре» Грэма, ибо ей было как-то неудобно продать машину. До письменного стола своего приемного отца Роуан так и не дотрагивалась.
Удар… Само это слово всегда вызывало у Роуан тягостное и мрачное ощущение… Нет, она не будет вспоминать о Грэме, умиравшем на кухонном полу. Она будет думать о победах прошедшего дня: «За пятнадцать часов ты сохранила три жизни, а другие врачи могли бы отправить этих людей на тот свет. Ты участвовала в спасении других жизней, квалифицированно помогая своим коллегам. А сейчас те трое твоих пациентов спят в палатах отделения интенсивной терапии. Ты сохранила им зрение, речь и способность двигаться».
О большем Роуан не могла и просить. Пусть будет так, чтобы ей не пришлось заниматься пересадкой тканей и удалением опухолей. Пусть ей оставят критические случаи. Она жаждала делать именно такие операции. Роуан нуждалась в них. Домой она уезжала лишь ненадолго – чтобы снять усталость, дать отдых глазам, ногам и, конечно же, мозгу. И еще – чтобы провести уик-энд в открытом море, на борту «Красотки Кристины».
Сейчас Роуан отдыхала на большом «корабле», именуемом клиникой, – та действительно чем-то напоминала подводную лодку, беззвучно двигавшуюся сквозь время. Здесь никогда не выключали свет, никогда не менялась температура и всегда мерно стучали двигатели. А они, врачи, – это крепко спаянная команда. «Какие бы чувства ни испытывал каждый из нас, – думала Роуан, – будь то гнев, презрение или соперничество, мы связаны воедино, и это не что иное, как одна из разновидностей любви, хотим мы того или нет».
– Вы что, рассчитываете на чудо? – недовольно спросил ее этим вечером заведующий отделением экстренной помощи. От усталости у него остекленели глаза. – Снимите-ка лучше эту пациентку со стола и поберегите силы для тех, кому вы действительно сможете помочь!
– Я действительно рассчитываю на чудо, – ответила Роуан. – Мы удалим из ее мозга осколки стекла и грязь и только тогда снимем ее со стола.
Как объяснить заведующему, что, едва положив руки на плечи этой женщины, она «услышала» тысячи маленьких сигналов о том, что пациентку можно спасти. Роуан обладала безошибочным диагностическим чутьем и потому заранее представляла себе картину, которая возникнет перед ее глазами в ходе операции. Когда кусочки кости будут осторожно извлечены из перелома и заморожены для последующего приживления, когда разорванная оболочка мозга будет разрезана вдоль и мощный хирургический микроскоп увеличит находящуюся под ней поврежденную ткань, в этой ткани окажется масса живых мозговых клеток, здоровых, действующих. Надо лишь откачать кровь и прижечь крошечные поврежденные сосуды, чтобы прекратить кровотечение.
Такую же уверенность испытала Роуан и в тот день, когда вытащила из воды и подняла на палубу яхты утонувшего человека по имени Майкл Карри. Коснувшись его холодного, посеревшего тела, она явственно ощутила в нем биение жизни.
Майкл Карри, утопленник… Ну конечно, теперь она вспомнила. Надо позвонить его врачу. Доктор, лечивший Карри, оставил сообщение для нее сразу на двух автоответчиках: больничном и домашнем.
Прошло уже более трех месяцев… В тот холодный майский вечер все вокруг окутал настолько густой туман, что сквозь его завесу не видно было ни единого проблеска огней оставшегося вдали города. А утопленник на борту «Красотки Кристины» на вид был таким же мертвым, как любой из трупов, которые приходилось видеть Роуан.
Она затушила сигарету.
– Счастливо оставаться, коллеги. В понедельник, в восемь утра, – напомнила она, обращаясь уже к интернам, и, увидев, что они поднимаются со своих мест, чтобы попрощаться с ней, добавила: – Нет-нет, вставать не надо.
Доктор Ларкин поймал ее за рукав, а в ответ на ее попытку вырваться лишь крепче сжал пальцы.
– Не ходила бы ты в одиночку на своей яхте, Роуан.
– Оставьте, шеф. – Она еще раз попробовала высвободиться. Не получилось. – Я хожу на этой яхте с шестнадцати лет.
– Все равно, Роуан, нельзя рисковать. А вдруг ты обо что-нибудь ударишься головой или свалишься за борт?
Она ответила на эти слова негромким вежливым смешком (хотя такие разговоры не вызывали ничего, кроме раздражения) и, выйдя наконец из кафе, направилась мимо лифтов (ползут еле-еле) к бетонной лестнице.
И все таки, прежде чем уйти, стоит еще разок заглянуть на отделение интенсивной терапии, где лежат три сегодняшних пациента. Неожиданно Роуан почувствовала, что ей не хочется покидать клинику, а мысль о том, что она не вернется сюда до понедельника, показалась ей тем более тягостной.
Засунув руки в карманы, Роуан быстро пробежала два марша вверх.
Ярко освещенные коридоры четвертого этажа в противоположность неизбежной суете отделения экстренной помощи были на удивление тихими. В приемной, устланной темным ковром, на кушетке спала какая-то женщина. Пожилая медсестра на посту в коридоре успела лишь кивнуть стремительно прошедшей мимо нее Роуан. В те суматошные дни, когда Роуан была интерном и дежурила, ожидая очередного вызова, она, вместо того чтобы попытаться уснуть, ночи напролет бродила по бесконечным коридорам многоэтажной «подводной лодки», прислушиваясь к тихому, убаюкивающему гудению множества приборов и агрегатов.
Скверно, что шеф знает о существовании «Красотки Кристины», подумала Роуан. Скверно, что тогда, в день похорон ее приемной матери, вне себя от страха и отчаяния, она пригласила шефа домой, а потом они вместе вышли в море и пили вино, сидя на палубе под голубым небом Тайбурона. И тем более скверно, что под влиянием момента, когда все вокруг казалось пустым и холодным, она призналась Ларку, что не хочет больше жить в этом доме и практически переселилась на яхту. Мало того, Роуан добавила, что порой яхта для нее олицетворяет весь мир и она выводит «Красотку» в море после каждого дежурства, сколь бы длинным оно ни было и какую бы усталость она ни ощущала.
Какой смысл делиться с другими своими переживаниями? Разве от этого ей стало хоть чуточку легче? Пытаясь утешить ее, Ларк городил одну затертую фразу на другую. А потом вся клиника узнала о «Красотке Кристине». Сама же Роуан теперь уже не была прежней «молчаливой Роуан», а превратилась в приемную дочь Роуан, в считанные месяцы одного за другим потерявшую своих воспитателей и с тех пор находящую утешение в одиноких странствиях по морю на огромной яхте. А еще она стала Роуан, «не принимающей приглашений Ларка на обед», тогда как любая одинокая женщина-врач могла об этом только мечтать и, конечно же, моментально бы согласилась.
Беда в том, что зачастую Роуан и сама себя не понимала. А что бы сказали ее коллеги о мужчинах, которым она отдавала предпочтение, о всех этих мужественных защитниках закона и героях борьбы с огнем – полицейских и пожарных? Как правило, Роуан находила себе партнеров в шумных, но не пользующихся дурной репутацией окрестных барах – мужчин крепких, с грубоватым голосом, мощным торсом и сильными руками… Да… знали бы ее коллеги о том, какие любовные сцены разыгрываются подчас в нижней каюте «Красотки Кристины»… И зачастую свидетелем их оказывается свисающий с крюка на стене полицейский револьвер тридцать восьмого калибра в черной кожаной кобуре.
- Предыдущая
- 37/93
- Следующая
