На росстанях - Колас Якуб Михайлович - Страница 123

Улучив минуту, Лобанович окликнул Цвилого:

- Иван Павлович, день добрый!

Иван Павлович поднял глаза из-под толстых, припухших век, - видимо, ночь он провел в веселой компании.

- А-а! - оживился он, увидев Лобановича. - День добрый, день добрый, педагог без педагогики!

Иван Павлович веселым смехом сам воздал должное своему остроумию.

- Посмотрите, пожалуйста, нет ли мне писем до востребования?

- Посмотрим!

Иван Павлович перелистал стопку писем.

- Нету! - сказал он и насмешливо добавил: - Пишут... Верно, от крали, если до востребования?

Лобанович был разочарован, словно его обидели тем, что не оказалось писем, особенно одного - от Лиды.

"Куда же теперь пойти?" - мысленно спросил он себя, снова очутившись на малолюдной базарной площади. Взглянув в сторону улицы, ведущей к Неману, он увидел фигуру человека, который очень напоминал Янку Тукалу. Человек шел, уныло опустив голову, в глубокой задумчивости. Лобанович всмотрелся внимательнее - да это Янка Тукала! Тихонько подкрался и пошел за Янкой в нескольких шагах от него. Занятый своими мыслями. Тукала ничего не заметил.

- А-кхе! А-кхе! - кашлянул Лобанович.

Янка оглянулся. В глазах у него сначала отразился испуг, а затем его лицо засветилось, как солнце.

- Андрей! А, чтоб ты скис! - радостно воскликнул Янка.

Друзья бросились друг другу в объятия.

- Дай, брат, поцелую твой чайник! - нос Янки напоминал носик чайника.

- Пойдем туда! - кивнул Янка в сторону Немана.

Они вышли на пустырь, где никого не было, и остановились возле яруса аккуратно сложенных бревен.

IV

- Давай сядем здесь, - проговорил Янка, показывая рукой на сосновые кругляки.

Прежде чем сесть, он подозрительно оглянулся вокруг.

- Эге, брат Янка, ты стал что-то боязливый и подозрительный, - заметил Лобанович и одной рукой крепко привлек к себе приятеля.

Янка Тукала еле заметно, одними глазами, улыбнулся.

- Блюдите, како опасно ходите! - в евангельском тоне ответил он. Затем, приняв серьезный вид и понизив голос, продолжал: - Надо, братец, быть осторожным: все мы, уволенные учителя, собиравшиеся воевать с царем, находимся на большом подозрении у начальства и отданы под тайный надзор полиции. Понимаешь, васпане?

- Тут и понимать нечего, - спокойно отозвался Лобанович, хотя то, что сообщил Янка, его сильно встревожило. - Этого и следовало ожидать, но это лишь вступление к дальнейшим репрессиям. Так нас не оставят, - добавил Лобанович. - Но откуда ты знаешь, что мы под надзором полиции?

Янка хитро посмотрел на Андрея, поднял палец кверху и проговорил:

- О, это, братец, тонкая политика! Оказывается, в лагере наших врагов есть и наши сторонники.

- Что ты говоришь? - удивился Лобанович.

- Ты только молчи... Эту новость узнал я в доме урядника, того самого долговязого, седого кощея, который первым бросился на наш протокол во время налета пристава со стражниками.

- Ну, это уже совсем интересно! Неужто этот кощей наш сторонник?

- Не он, а его дочь Аксана!

- Удивил ты меня, Янка! И как же я теперь поверю, что к тебе не льнут девчата! - пошутил Лобанович.

- Ну, это еще ничего не значит. Дело тут не во мне, а в том, что дочь урядника сочувствует нам, сочувствует тому делу, за которое нас выгнали из школ.

- Вот оно что! Дивные дела, братец Янка! И новости какие! - отозвался немного удивленный и заинтересованный Лобанович. - Какова же она собой, эта Аксана? Красивая?

- Как на чей вкус, - подчеркнуто безразличным тоном проговорил Янка. Видимо, он хотел разжечь любопытство приятеля и не отвечал прямо на его вопросы.

- А все-таки? - не отставал Лобанович.

- Кому нравится поп, кому - попадья, а кому - попова дочка, - все так же безразлично ответил Янка.

- А кому - урядникова, - поддразнил приятеля Лобанович.

Янка весело засмеялся.

- Ну и надоедливый ты, Андрей! - сказал он. - И пусть себе. Сам увидишь. А если очень хочешь знать, скажу: ничего девчина, русая, тонкая, высокая, белое лицо, носик длинноват, но лица не портит. На щеках чахоточный румянец. Ну что, теперь ты удовлетворен?

- Будь я художник, я написал бы ее портрет с твоих слов: так хорошо и подробно описал ты Аксану, - шутливо заметил Лобанович и подмигнул приятелю.

- Эх, брат! - махнул рукой Янка. - Неважные мы с тобой теперь кавалеры-женихи: кто позарится на нас, бездомных бродяг?

- Ну, этого ты не говори, - запротестовал Лобанович, - кое-какую цену имеем и мы. Во-первых, у нас молодость, мы здоровы, любим жизнь и крепко цепляемся за нее. Во-вторых, новые пути открываются перед нами, пусть еще не ясные, трудные и неверные. А посему - да здравствуют наши странствия по свету!

- Я всегда чувствую себя хорошо, когда у меня есть опора и есть друг, с которым можно отвести душу, у которого можно найти поддержку в минуты упадка. Вот и сейчас я рад, что встретил тебя: ведь я уже начал киснуть немного.

- Где же ты сейчас живешь? Чем и как кормишься?

- Живу я, можно сказать, между небом и землей. Путешествую из Ячонки в Столбуны. Определенного местожительства пока не имею. Хожу и гляжу на землю, вернее - себе под ноги: мне все кажется, что я найду тысячу семьсот сорок рублей и пятьдесят четыре копейки. Не более и не менее!

Лобанович засмеялся и хлопнул приятеля по плечу.

- Ты не смейся, ей-богу, думаю, что найду тысячу семьсот сорок рублей.

- Почему же еще и пятьдесят четыре копейки?

- Черт их знает, стоят перед глазами серебряный полтинник с "Николкой две палочки", медный трояк и одна копейка! Так и стоят перед моими глазами... А может, я с ума сходить начинаю? - спросил себя Янка и добавил: - Так нет, с ума мне трудно спятить: ведь его у меня не так уж много.

- Эй, Янка, не уважаешь ты самого себя. Ума у тебя больше, чем на одного человека.

- Ничего я не знаю, - ответил Янка, - тебе со стороны виднее. Есть чем думать, ну и слава богу!

- Что же мы сидим здесь, на этих бревнах? - спохватился Лобанович. Давай побредем куда-нибудь да потолкуем, как того требует наше положение.

Янка вскочил с бревна, готовый отправиться хоть на край света, и продекламировал:

Казак, люби меня,

Куда хочешь веди меня!

- Го! Вишь, какой ты ловкий, - веди его! А может, ваша милость поведет меня? Ты же хозяин и местный житель, - заметил Лобанович.

- Был конь, да изъездился, - грустно признался Янка, но вдруг приободрился, поднял вверх правую руку и воскликнул: - Есть еще порох в пороховницах! Айда к Шварцу! Гулять так гулять: давай на копейку квасу!

К друзьям вернулось хорошее настроение и чувство юмора. Они забыли даже, что находятся под тайным надзором полиции, и про Аксану, от которой узнал Янка об этом. Идя глухими закоулками в шинок к Шварцу, Янка вспомнил семинарскую великопостную песню:

Покаяния отверзи ми двери, жизнедавче,

Утренюет бо дух мой ко храму святому твоему...

Дурачась, они начали переделывать церковный текст применительно к предстоящему посещению шинка Шварца. Получилось так:

Заведения отверзи ми двери, отче Шварче,

Утренюет бо дух мой к шинку святому твоему.

Живот носяй поджарый, весь опустошен,

Но яко щедр, напой мя благоутробной твоею гнилостию.

- Хорошо, право слово, хорошо! - восхищенно воскликнул Янка.

Приятели остались довольны результатами своего творчества. На ходу они вполголоса пели переиначенную песню. Жители местечка, которые попадались им навстречу, услыхав мотив святой песни, одобрительно поглядывали на них, как на молодых набожных хлопцев.

- Ну вот и обрели мы новую профессию! - смеялся Янка Тукала.

- А что ж, сложим целый репертуар таких песен и пойдем по ярмаркам. Сядем на паперти и будем давать концерты, а люди не поскупятся на медяки певцам.

Веселые и смешливые переступили они порог убежища Шварца. Убежище это не было для них новым. Шварц, расторопный человек зрелых лет, всегда рад гостям, особенно таким, как молодые учителя. Он кое-что слыхал о происшествии с ними, но что ему до того! Пришли - значит дадут немного заработать.