Шрам - Дяченко Марина и Сергей - Страница 16

– Господин Эгерт!

Через силу улыбнувшись, Солль велел подать себе вина.

На столах, на полу, на резных спинках стульев лежали квадратные солнечные пятна. Тонко жужжала муха, колотясь лбом о стекло квадратного же оконца; покусывая край стакана, Эгерт тупо смотрел в деревянные узоры на столешнице.

Слово было сказано, и теперь Эгерт повторял его про себя, всякий раз содрогаясь, как от боли. Трусость. Светлое небо, он трусил! Он струсил уже бессчетное число раз, и у страха его были свидетели, и главным из них оставался лейтенант Солль, прежний лейтенант Солль, герой и воплощенное бесстрашие…

Он оставил грызть стакан и принялся за ногти. Трусы отвратительны и жалки; Эгерт не раз наблюдал, как трусят другие, он видел признаки страха извне – бледность, неуверенность, трясущиеся колени… Теперь он знает, как выглядит собственная трусость. Страх – чудовище, снаружи никчемное и ничтожное, изнутри же – палач, неодолимой силы мучитель…

Эгерт тряхнул головой. Неужели Карвер, например, испытывает нечто подобное, когда пугается? Неужели все люди…

Фета в десятый раз явилась с тряпкой, чтобы надраить до блеска столик господина Эгерта; он, наконец, ответил на робкий заискивающий взгляд:

– Не вертись, пигалица… Присядь-ка со мной.

Она уселась с такой готовностью, что скрипнул дубовый стул:

– Что угодно господину Соллю?

Он вспомнил, как втыкались в косяк над ее головой метательные ножи и кинжалы, вспомнил – и покрылся холодным потом.

Она тут же отозвалась на его внезапную бледность, простонав сочувственно:

– Господин Эгерт так долго боле-ел…

– Фета, – сказал он, опуская глаза, – ты боишься чего-нибудь?

Она радостно заулыбалась, решив, по-видимому, что господин Эгерт заигрывает:

– Я боюсь однажды не угодить господину Соллю, и тогда хозяйка меня выгонит…

– Да, – вздохнул Эгерт терпеливо, – а еще чего ты боишься?

Фета захлопала глазами.

– Ну, темноты, например, – подсказал Эгерт. – Ты боишься темноты?

Фета помрачнела, будто вспомнив что-то; пробормотала нехотя:

– Да… Только… зачем это господину Эгерту?

– А высоты? – он, казалось, не заметил ее вопроса.

– И высоты боюсь, – призналась она тихо.

Некоторое время длилась тягостная пауза; Фета смотрела в стол. Когда Эгерт уверился, что не услышит от нее более ни слова, девушка вздрогнула и прошептала:

– И, знаете, особенно… Грома… Как бабахнет… Ита рассказывала, у них в селе одну девчонку громом убило насмерть… – она прерывисто вздохнула. Прижала ладони к щекам и добавила, мучительно покраснев:

– А особенно боюсь… забеременеть…

Эгерт отшатнулся; испугавшись своей откровенности, Фета затараторила, будто пытаясь потоком слов сгладить неловкость:

– Боюсь клопов, тараканов, бродяг, немых попрошаек, хозяйку, мышей… Но мышей – это не самое страшное, можно перебороть…

– Перебороть? – эхом откликнулся Эгерт. – А как ты… Что ты чувствуешь, когда страшно?

Она неуверенно улыбнулась:

– Страшно, и все… Внутри будто бы… Слабеет все, и еще…

Она вдруг залилась густой краской, и под слоем ее так и остался непроясненным еще один важный признак испуга.

– Фета, – спросил Эгерт тихо, – а тебе было страшно, когда я бросал в тебя ножи?

Она встрепенулась, будто вспомнив лучший день своей жизни:

– Нет, конечно! Я ведь знаю, что у господина Эгерта твердая рука…

Тут на кухне рявкнула хозяйка, и Фета с извинениями упорхнула прочь.

Квадратные солнечные пятна грузно переползали со стола на пол, с пола на стул; Эгерт сидел, сгорбившись, и водил пальцем по краю пустого стакана.

Фете не понять его. Никому на свете не понять его. Привычный мир, в котором он по праву был повелителем и господином, теплый надежный мир теперь вывернулся наизнанку, уставившись на Эгерта остриями шпаг, зубчатыми краями камней, лекарскими ланцетами… В этом новом мире обитают тени, ночные видения, из-за которых вот уже много ночей Эгерт спит при свете. В этом новом мире он ничтожен и жалок, беспомощен, как муха с оторванными крыльями – и что будет, когда об этом узнают другие?!

Грохнула, отворяясь, тяжелая дверь. В трактир ввалились господа гуарды – и в числе их Карвер.

Эгерт остался сидеть, где сидел, только невольно подобрался, как перед прыжком; гуарды мгновенно окружили его. От громогласных приветствий у Солля зазвенело в ушах, а от дружеских похлопываний болезненно заныло плечо.

– А мы вспоминали! – возвышался над всеми трубный голос Дрона. – Как говориться, «про осу болтают – глядь, оса летает»…

– А говорили, что Солль вот-вот помрет! – радостно сообщил какой-то гуард из молодых.

– Не дождешься! – захохотал Лаган. – Мы все перемрем раньше… А в трактире сидит – значит, здоров…

– В трактире сидит, а друзьями брезгует, – горько посетовал Карвер, заслужив тем самым несколько укоризненных взглядов.

Солль через силу поднял глаза на приятеля – и, встретившись с ним взглядом, удивился. Карвер смотрел на друга-повелителя со странным выражением – будто только что задал вопрос и терпеливо ждет ответа.

Вокруг гостей уже суетились Ита и Фета; кто-то провозгласил тост за обновившееся здоровье лейтенанта Солля. Выпили; Эгерт поперхнулся. Краем глаза он видел, что Карвер не сводит с него своего вопросительного взгляда.

– Ты что же, рак-отшельник, спрятался, притих? – весело поинтересовался Лаган. – Гуард без доброго общества чахнет и вянет, как роза в ночном горшке…

Юные Оль и Бонифор захохотали – преувеличенно громко.

– Клянусь шпорой, что он сочинял роман в письмах, – предположил Дрон. – Я как-то в патруле приметил: свет у него горел до утра…

– Да? – удивился Карвер, а прочие зацокали языками.

– Знать бы, какой-такой красавице Солль посвящает ночные бдения… – протянул кто-то, особенно романтичный.

Эгерт сидел посреди радостного гвалта, улыбаясь кисло и неубедительно. Пристальный взгляд Карвера был ему неприятен.

– Тебе привет от Дилии, – заметил Карвер небрежно. – Она посетила ристалище и, между прочим, справлялась, почему бои проходят без Солля…

– Кстати, что передать капитану? – спохватился Дрон.

Эгерт скрипнул зубами. Больше всего на свете ему хотелось исчезнуть прочь, но уйти сейчас означало бы бросить вызов всеобщему веселью и доброму к себе отношению.

– Вина! – крикнул он в сторону хозяйки.

…За прошедшие после этого два с половиной часа Эгерт Солль совершил важнейшее в своей жизни открытие: спиртное, если его выпить в достаточном количестве, убивает и душевные муки, и страх.

В сумерках толпа гуардов, изрядно поредевшая, вывалила на улицу и двинулась в сторону «Верного щита», причем Солль кричал и смеялся не менее прочих. Краем глаза он время от времени ловил настороженные взгляды Карвера – но разомлевшему Эгерту было все равно: он наслаждался таким долгожданным сознанием собственной силы, свободы и смелости.

Все живое, попадавшееся на пути блестящей хмельной компании, жалось к обочинам, никоим образом не желая перейти дорогу господам гуардам. На набережной фонарщик зажигал фонари – гуляки едва не вышибли из-под него стремянку. Эгерт хохотал взахлеб; фонари плясали у него в глазах, кружились вальсом, кланялись и приседали. Густой воздух поздней весны полон был запахов, Солль хватал его носом и ртом, с каждым глотком ощущая и аромат прогревшейся реки, и свежесть трав, мокрых камней, дегтя, чьих-то духов и еще теплого навоза… Обнимая одной рукой Карвера, а другой всех поочередно, он свято уверовал, что болезнь его прошла, и как всякий исцелившийся больной, он имеет право на особенно острую радость жизни…

Напротив входа в «Верный щит», неподалеку от места, где впервые вышли из кареты студент и его невеста Тория, на выбоине в мостовой помещалась лужа – глубокая, как раскаяние, и жирная, как праздничный бульон. Эту лужу не высушили ни солнце, ни ветер; слегка обмелев, она сохранила себя от ранней весны до самого преддверия лета, и можно было ожидать, что столь необыкновенная живучесть поможет ей дождаться осени.