Записки военного коменданта - Котиков Александр - Страница 14

– Так вот и у вас в полку. Запоздайте вы на три часа, они всех бы немецких вояк перевезли к себе. Советский воин не должен пропускать мимо себя ни одного факта, не задав себе вопроса: а почему? Вот я и спрашиваю вас, почему американцы ведут себя так, ведь они наши союзники, и им известно, что наш берег не пуст, и мы «не лыком шиты».

Теперь мне задавали вопрос, и я должен был ответить, почему американские солдаты ведут себя так вот, как на переправе через Эльбу. А когда солдат не сработал, пришел подполковник Трумен и еще более настойчиво потребовал разрешить переправу гитлеровцев на их берег. Дело все в том, что американскому солдату в высшей степени наплевать, в какой плен пойдет немецкий солдат. А вот подполковник Трумен, тот думает по-другому, и другой смысл вкладывает в приказы своим солдатам о переправе немцев на свою сторону. Трумен – делец, и смотрит на этих немцев, как на приобретение, авось когда-нибудь пригодится. Только так можно ответить на ваш вопрос. Трумен знает, что немецкие солдаты ненавидят Советский Союз и они ближе к нему по своей сути. Вот он и подбирает их в надежде, что они когда-нибудь пригодятся.

Мне было важно то, о чем говорят солдаты, что они думают, а я больше молчал. Солдатам страсть как хочется рассказать, особенно гостю издалека, все, что они узнали, за чем наблюдали. Я сидел и слушал. Хоть это и не в моем характере, но я удержался от высказываний. Думал – еще будет время рассказать, что надо. Главное, надо тему бойкую выбрать, такую, которая волнует солдата.

– Вы не были еще на песчаной гряде Эльбы?

– Нет, конечно, – я говорю.

– О!.. это интересная картина, хоть художника заказывай.

– Да, есть у нас хороший художник Серов. Он может все это запечатлеть. А что там такого интересного?

– Да знаете, бегали от нас немцы. Ну, вам известно, что убегают всегда быстрее, ну, вот фрицы воспользовались этим, мотнули сразу за Эльбу, поснимали с себя все и в чем мать родила рванули на тот берег к американцам, а на нашем берегу набросали столько оружия разного, обмундирования, наград разных, так что можно новый фашистский полк собрать. Любопытно, и награды побросали, испугались, что по наградам вешать будут, а никто из них, ясно, повешенным не желает быть. Вот и все объяснение.

Тот же солдат задает, вроде бы мне, вопрос:

– Драпанули к американцам, и в чем мать родила, почему бы это? Неужто они были убеждены, что их там так примут, что и оденут и накормят?

– Чудак ты человек, – заметил сидевший рядом сержант, – не поймешь простой хитрости фашиста. Попали они к нам в плен, например, в вашу дивизию, его тут допросят с пристрастием: где, кого он замучил, что, когда поджег, у кого, что украл, какую деревню спалил; допросят и потом, глядишь, в каталажку угодишь. А там, у Америки, никто этого и не спросит, сгонят их, миленьких, в одну кучу и крикнут: «По домам!» И все тут. Вот почему и бежали туда.

Я рассказываю товарищам, как мы допрашивали военнопленных, взятых недавно частями 89 СК генерала Сиязова. Пленные рассказывали, что их инструктировали в последние дни офицеры на предмет того, что сдаваться в плен лучше американцам и англичанам, – там их лучше примут, а русские им все припомнят и уничтожат. Но ни один военнопленный, взятый нашими войсками, не был убит или как-нибудь физически наказан. Их собирали в пунктах, объявленных в приказе, и отправляли к нам в тыл.

– В Советский Союз?

– Возможно, и так. Покуда не разберутся в степени виновности каждого военнопленного перед советским народом, они должны содержаться как пленные.

В этот раз я рассказал товарищам о том, что теперь, когда война окончена, враг разгромлен, надо ждать встречи союзников для того, чтобы решить вопрос, как поступить с Германией, определить развитие Германии после войны. Я сам интересовался этой темой и просил товарищей поведать мне о своих наблюдениях, о встречах с немцами, о их поведении и отношении к Красной армии.

– Как сквозь землю провалилось гражданское население, будто его и вовсе никогда не было. Редко промелькнет какой-нибудь старик или женщина, и тут же пропадет, – говорил мне командир взвода.

– В поселках-то мы пока не стоим, а больше в лесу. Ну и встречи такие очень редкие. Надо бы узнать у солдат, которые стоят в населенных пунктах. Там, где расположен штаб полка, там изредка увидишь детей, стариков, – говорил разведчик, он все знает.

Разговор был на пути к штабу полка, на окраине поселка Бюлов на Эльбе. Около одного дома рядом с дорогой солдаты разговаривали со стариками немцами. Около них вертелись ребятишки. Стариков было трое. Один солдат, подбирая слова, что-то говорил, а немец очень медленно, вспоминая что-то, на ломаном русско-украинском отвечал солдату. Мы примкнули к этой группе и слушали, о чем идет разговор, а потом и сами вступили в беседу. Один из них побывал в русском плену на Украине в самом начале Первой мировой войны. Собеседник-то он был довольно ветхий. Ему было чуть более 75 лет. Но удивительно, что старик еще многое помнит о тех временах. Вспоминает русские и украинские слова, с трудом складывает их в фразы, вспоминает обстановку тех лет на Украине, где он был приписан в хозяйство богатого мужика, и о своих отношениях с украинцами. Старик уже знает, что Берлин пал и гитлеровская армия капитулировала, и, по всему видно, именно поэтому отважились они на эту встречу с русскими солдатами, им надо было самим почувствовать, что с ними будет. Жизненный опыт подсказал, что произошло такое, чего можно не бояться. Старый военнопленный спокойно рассказывал, как однажды в русском плену он попробовал у хозяина «самодельный шнапс». Все рассмеялись. Наконец старик спросил:

– Что вы будете делать с нами, немцами?

Этот вопрос был самым главным. Когда он задал этот вопрос, два его спутника вытянулись в ожидании ответа. Солдаты посмотрели на меня.

– Идите по домам, – я говорю, – не тратьте попусту время, иначе весну прозеваете, и осенью кушать нечего будет, с весной шутки плохи.

И видно стало по лицам старых немцев, что столь мирное завершение беседы ошарашило их. Солдат, собеседник старика, вынул из кармана кисет, скрутил папироску и подал кисет старику. Тот доверчиво посмотрел на солдата, оторвал листок бумаги, взял щепоть махорки и скрутил папироску. Показал всем – цигарка! Солдат чиркнул зажигалкой. Старик, как заправский знаток, сильно затянулся и… так закашлялся и долго еще кашлял, но «цигарки» из пальцев не выпускал, а когда кашель утих, переводя дыхание, со свистом выговорил:

– Сабыль… очень слой табак.

Солдаты от смеха животы порвали, как на представлении комика хохотали, слушая ломаные русские речи, украинские слова вперемежку с немецкими: «сабыль», «dizs und», «замосад», «тутун».

Когда старик увидал, что солдаты так заразительно и так искренне рассмеялись, а он вроде как виновник этого смеха, стал более развязным и разговорчивым. В группе солдат был переводчик, не так уж квалифицированный, но довольно смело переводил. Старику сказали, чтобы он говорил по-немецки. Старик обрадовался и стал рассказывать о последних минутах перед приходом Советской армии.

– Вы видите, немцев никого нет, кроме нас, трех стариков, да ребятишек. Они есть, но очень боятся, что вы их повесите. Перепуганы они. Умирать-то никому не хочется.

– Вы бы рассказали своим односельчанам, что русские этого не делали, когда вы были в плену на Украине, что русские не убивают мирных жителей. Вы-то знали об этом.

– Знал, конечно. В душе-то я не был согласен с тем, что говорили про русских фашисты. Но когда из года в год каждый день говорят, говорят. Раз не поверишь, другой, а потом начинает брать сомнение.

– Вы бы сказали тем фашистам, что они не правы, что они лгут.

– Сказать? Фашистам? Меня бы тут же расстреляли, как русского агента. А я уже стар и не хотел так умереть. Я подумал, будь что будет, но умру я своей смертью у себя дома. Нам говорили, что теперь русские не те, что были в Первую мировую войну. Теперь они все кровожадные коммунисты.