Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" - Страница 71

Хорошо, что я сижу на задней парте. И весь последний ряд занят моими. Я слегка подвинул стул, переложил ручку в левую руку. А правую опустил под стол. Надо проверить. Надо понять, в конце-то концов!

– Ты што творишшь? – зашипел Макс, когда я его под партой за руку взял. С ума сойти! Ладонь мягкая, тёплая, живая. – Отпушти!

– Тихо ты… Тихо-тихо…

Я смотрел прямо на доску, машинально переписывал, что видел, и ни черта не понимал, и не чувствовал – кроме того, что держу Макса за руку. Что-то рвалось внутри, что-то горело, взрывалось, хотелось вскочить, пинком перевернуть парту… Хотелось выбежать из класса – к чёртовой матери, от всех подальше – выбежать, утащить Макса за собой, прямо на улицу, упасть в снег и смеяться, хоть и не смешно…

– Стас, ты левой рукой пишешь, – снова шёпот возле уха.

– Ага, – я обернулся. Макс резко опустил голову и уставился в тетрадь, где были сплошные спиральки и каракули.

– Ты чего творишь, хватит! Совсем крыша поехала?

– Да заткнись уже!

– Комнин, Веригин, я могу надеяться, что вы обсуждаете тему урока? – блядь, все проснулись и на нас смотрят!

Мы дёрнулись и разжали руки.

– Ага. У меня икс равен четырём, а у него, – я ткнул Макса локтем, чтоб лицо стало более осмысленным, – минус четырём, мы спорим, у кого правильно.

– Ну, а у кого получился другой ответ?

Руку, конечно, поднял Игорь и, конечно, пошёл к доске. Все отвернулись от нас. Макс, на всякий случай, положил обе руки на парту, отъехал на стуле на самый угол и оттуда косился на меня.

А я сидел и улыбался. А что мне ещё делать? Я сошёл с ума. Свихнулся. Ёбнулся вконец. Таскали меня к психиатрам, они говорили – здоров. Был и весь закончился, вот. Я сумасшедший!

Это так здорово. Это так странно.

Это всё Макс.

====== 21. Душ, душа и тело – 1ч ======

градус романса неуклонно растёт, ну ничего, недолго музыке играть. Ди и ещё, мнение автора касательно Достоевского может не совпадать с мнением героев

–Ты амбидекстер? – спросил Макс. Мы стояли перед кабинетом биологии, вокруг шумела перемена, а я всё думал о своём – о том, что я теперь сумасшедший, и что с этим делать. И вдруг такой вопрос…

– Чего? Я, блядь, нормальный! Сам ты…

–Стас, амбидекстер – это человек, который пишет обеими руками, – Макс смотрел куда-то в пол. Вот и чего там на полу интересного? Линолеум какой-то серый, в чёрных чёрточках и заплатках. – У меня друг так учится…

Вот ведь заметил! Кому что, а ему это далось. Хотя, начни он меня тут спрашивать, с какого это бодуна я его за руку схватил, и что я, спрашивается, ему скажу? «Прости, Макс, у меня шифер поехал?»

– При чём здесь амбидерстек или как там? Я левша!

– Да иди ты! – Макс с таким видом на меня уставился, как будто это что-то вообще невиданное, – а ты же всегда правой пишешь?

– Привычка.

– Да ну? Как это?

– Ну, блин, – история вообще неинтересная, но с Максом хотелось говорить хоть о чём, ну, кроме того, что на первом уроке было, и я продолжил: – На начальных классах училка у нас была сильно ебанутая. У неё, насчёт этого, какой-то загон был. Она мне то руку к поясу привязывала, то тетради рвала. Я там палочки нарисую – ровненько так – она, сука, лист выдирает! – Я перенёсся, мысленно, во второй-третий класс и поморщился, вспомнив Алевтину Семёновну. Её сучье счастье, что я не в старой школе учусь, а то я б её сам научил левой рукой писать! – Мерзкая была баба, здоровая такая, волосы короткие, какие-то красно-коричневые, бусы у неё такие были всегда огромные, типа, янтарные. Я ей их однажды порвал. Она меня достала сильно, ну, я и озверел. Вцепился ей в бусы и они так – трык, и по всему классу раскатились! Она потом мамку мою вызвала, орала, та меня отпиздила. Я тогда малой был, сильно сдачи дать-то не мог ни ей, ни отчиму. Короче, к пятому классу я так заебался, что начал правой рукой писать. Потом пофигу уже стало. Даже хорошо так. Вот я, по прошлому году, правую себе руку повредил – две недели писал левой. Если сидеть неудобно – тоже можно. Если надо, чтоб почерк был уёбищный – я правой пишу, левой у меня получше немного.

– Ну, ничего себе! – возмутился вдруг Макс. – За такое надо учителей этих увольнять! Это ведь насилие над личностью! Вот я ни за что не стал бы переучиваться!

– Ага, ну да! Линейкой надоело бы по рукам получать – переучился бы. А увольнять… Пф, так а кого на их место брать? Что тут никто особо учить не хочет, что там… Вот и берут всех. Алевтина Семёновна жутко ебанутая была. Она до девчонок докапывалась, серьги снимать заставляла, у кого были. Если колготки там цветные или резинки со всякими прибамбасами – тоже. Карандаши такие, знаешь, с грифелем, чтоб вставлять – нельзя, стёрку для ручки – нельзя, штрих – нельзя. А ещё тех, кто тихо говорит и читает, ненавидела. Требовала, чтоб чуть ли не орали. У нас одна девчонка была, такая тихоня, так она её однажды до припадка довела, – я вспомнил второй класс, – её скорая увозила. Некоторых забрали из нашего класса, а некоторым вообще говорили – вы, мол, потом благодарны будете.

– Вот уродство!

– Ага, – я поморщился. – А знаешь, что самое мерзкое? Это когда мы третий класс закончили, на выпускном все девчонки, которые рыдали, когда она их заставляла серёжки вытаскивать и тетрадки с мультяшками рвала, потом ей цветы дарили и обнимали. И пацаны, которых она заставляла джинсы снимать и сидеть в колготках, тоже.

– А ты?

– А я что? Ну, мы с Вадей, друганом моим, ей сумку лезвием порезали, – я даже улыбнулся, – она, конечно, знала, что это мы, но доказательств не было. И цветы в классе потравили – налили туда всякой гадости, они и засохли. А меня с выпускного прогнали, потому что у меня мамка денег на чаепитие не сдавала…

Прозвенел звонок и мы пошли в класс. Макса я снова рядом с собой посадил, только он отъехал на стуле подальше. Как будто я не дотянусь, если что!

На доске висели плакаты с потрошеными людьми, учительница диктовала что-то о строениях и функциях тканей, а мне было плевать. Я развлекался, тихонько дотрагиваясь до Макса и смотря, как он вздрагивает. Мне нравилось задерживать пальцы, прикасаясь там, где заканчивались рёбра – тело под рубашкой было мягким и упругим.

«Стас, прекрати меня лапать при всех», – Макс сунул мне под нос кусок бумажки.

«хочу и буду», – нацарапал я в ответ.

«я с тобой больше не сяду, извращенец!»

«ага, ну да»

Вместо ответа Макс толкнул меня ногой под партой. А я его.

– Блин, больно, – прошипел он еле слышно.

«Ну всё, ты нарвался», – сунул он мне тот же клок бумаги под нос и хлоп – положил руку на коленку. Я чуть не подпрыгнул. А он ещё и гладить начал. И сидел с таким видом – я не здесь. Что-то чиркал в тетрадке. А я улетал, мне было всё пофигу. Я чувствовал его руку сквозь штаны – медленно-медленно, от коленки – вверх, но не до самого края… Блин, ну, Макс, ну, подними ты руку повыше, гад, ну, что тебе, сложно? И давай, чуть-чуть влево, вот так… Я подвинул ногу, чтоб ладонь прошла вовнутрь, но он отдернул. Скосил глаза – он на меня не смотрит, только ручку грызёт.

А по ноге как будто горячим железом водили, только не больно, а приятно… Как же хорошо, как массаж после душа, только ещё лучше. Мне уже было плевать, кто там сидит, кто куда смотрит… Я поймал его руку и сжал, и Макс, наконец-то, посмотрел на меня. Глаза у него были совсем яркие-яркие, совсем зелёные и просто огромные. Он только головой помотал, а я прижал его ладонь покрепче и стал водить, как мне хотелось – сильней, внутри бедра, до самого паха. И выше… Тут Макс начал крутить ладонью, вырывать её.

– Ну, ты чего? – тихо спросил я, косясь на соседей. – Первый же начал…

– Ты псих! Запалят…

– Давай выйдем!

У него глаза ещё больше стали. А у меня голова закружилась, когда я представил, что мы сейчас выйдем и пойдём… Ну, не знаю, в туалет, что ли, тут ближе всего, а там! Там!

– Листки достали, пишем проверочную работу!

Да вы охуели, что ли? Какая ещё проверочная работа?