Онтология лжи - Секацкий Александр Куприянович - Страница 5

Далеко не все виды птиц пережили вспышку лжи, и вполне вероятно, что первыми вымерли обманщики (ведь уже нет того вида, против которого был направлен инстинкт птенца той же ласточки). Да и сама кукушка, как видим, продолжает существовать благодаря первоначальному запасу экологической прочности. А. С. Мальчевский убедительно доказывает, что «подлог» требует больше усилий и затрат, чем постройка собственного гнезда и высиживание птенцов, и резюмирует: «Однако природа распорядилась так, что другого пути у кукушки уже нет».[14]

Итог таков: в природе не существует ни одного субъекта лжи, есть только лишь её агенты – носители процессов фальсификации, как бы передаточные звенья. И «обманщики», и «обманутые» суть в равной мере жертвы спорадических контактов биосферы с квазипространством лжи. В живой природе можно обнаружить адаптацию к каждому из этих контактов в виде некоторых «противообманных устройств», выявление и классификация которых ещё предстоит биологии. (Ясно, что подлинная «история видов» возможна лишь с учётом этого параметра, едва ли не решающего для объяснения, например, вымирания.) Но в природе нет ни одного примера овладения фальсификацией – «для этого надо, однако, родиться людьми» (Ю. Мориц)…

Человек – первый и единственный пока субъект, сумевший обжить, обуздать квазипространство лжи и сделать его измерения измерениями собственного сознания. Родовые признаки сознания «сапиенного» типа – способность генерировать ложь и неразрушаемость ложью. Мы уже видели, какие катастрофы в природе производят вспышки стихийной фальсификации. Нетрудно представить, какие возможности в этом отношении таит в себе стабильный источник лжи, её постоянный генератор «В чистом виде» действие сверхоружия можно продемонстрировать на примере экспериментальных неврозов, остающихся объектом изучения физиологии с начала XX в.

У животного с помощью подкрепления вырабатывается реакция ожидания на условный раздражитель – допустим, на звук метронома с частотой два удара в секунду. А с помощью разряда электрического тока у него вырабатывается реакция избегания на другой условный раздражитель – звук метронома, допустим, с частотой десять ударов в секунду. Затем экспериментатор начинает постепенно сближать частоты – и животное в итоге впадает с сильнейший стресс, получивший название экспериментального невроза (можно использовать и световые сигналы, и вообще любой раздражитель, поддающийся дифференцировке).[15] Фундаментальное значение этого факта осознано пока немногими. Но вот что пишет, например, Б. Ф. Поршнев: «Открытие экспериментальных неврозов представляется мне вершиной достижений павловской физиологической школы и самым неоспоримым доказательством её истинности – проникновением в глубокие механизмы работы мозга. Ведь это уже не просто метод наблюдения фактов, их экспериментального воспроизведения или измерения их хода хирургическим или химическим вмешательством, это возможность сломать мозговой барьер без малейшего прикосновения к нему. Экспериментатор лишь предъявляет животному безобидные сигналы вроде звукового сигнала метронома, вспыхивания электрической лампочки и т. д., но располагает их в таком порядке, что животное неизбежно «сойдёт с ума», дав явные проявления этого в своём внешнем поведении. Это подлинная власть над природными процессами!»[16] Пафос учёного вполне оправдан, ибо и в самом деле трудно найти более яркий символ могущества человека, владеющего супероружием: на одном конце цепи пытливый экспериментатор, плавно и задумчиво смещающий рукоятку, а на другом конце цепи – корчащаяся в муках безумия природа. Что там когти, клыки или какая-нибудь вивисекция перед этим самым гуманным (точнее, самым гуманоидным) оружием, перед первой производной самой способности солгать! Никакие «противообманные устройства» не выдержат и сотой доли такой нагрузки! Уже палеоантроп начал своё победное восхождение к разуму (пробивание нехитрой защиты) с имитации позывных «Я свой», которая позволила вклиниться в пищевую цепь хищников, а также с продуцирования сигнала «тревога», словом, с размыкания контура первосигнальной коммуникации, в пустоту, точнее, в квазипространство лжи. Именно в этом пространстве поставлены первые опоры разума – его фундамент. Ход антропогенеза ещё далеко не ясен. По сей день самым глубоким его исследованием остается книга Б. Ф. Поршнева «О начале человеческой истории». Поршневу принадлежит множество открытий, которые здесь не место перечислять, но которые тем более важны для рассмотрения «колыбели лжи», что их автор исходил совсем из других предпосылок.

В данном контексте интересны такие вопросы: каким же образом человеку удалось избежать расплаты, почему фальсификатора не накрыло возвратной волной, почему не сработали реактивные силы возмездия? Иначе говоря, как ему удалось избежать судьбы других «невольных» обманщиков?

Можно предположить, что, как у кукушки, у человека была прочная «стартовая площадка», т. е. экологическая ниша, которая смогла выдержать расшатывание, вызываемое «стратегией обмана». Такая прочная, даже сверхпрочная экологическая ниша действительно была у палеоантропа, вступившего в антропогенез. Речь идёт о некрофагии – поедании падали. Минимальное количество конкурентов в пищевой цепи (гиена и шакал), сравнительное изобилие пищи в эпоху махайродов и саблезубых тигров создавали на «стартовой площадке» максимально благоприятные условия для слома первосигнальной регуляции без немедленного наказания со стороны естественного отбора. Не претендуя на фактическую реставрацию антропогенеза, даже в самых общих чертах, наметим только этапы, связанные с управлением «стратегией обмана» – делом крайне рискованным и требующим очень своеобразной и строгой техники безопасности укрытия лжи и укрытия от лжи. Ведь неразрушаемость человека продуцируемой им ложью, способность воспроизводить всё многообразие её модусов – уже итог этого пути, которому предшествовало множество трагических коллизий. Чего стоит полное исчезновение промежуточных звеньев, заставляющее предположить смертельную борьбу более «продвинутых» фальсификаторов с пытающимися удержаться «консервативными» обманщиками! Оружие может совершенствоваться, лишь пробивая всё более эффективную защиту; ясно, что вопрос о дивергенции палеоантропов и неоантропов приобретает здесь решающее значение.

Антропологи давно уже обратили внимание на феноменальную «необъяснимую» скорость расселения предков человека по планете. Вот что пишет тот же Б. Ф. Поршнев: «Эта дисперсия человечества по материкам и архипелагам земного шара, если сравнить её с темпами расселения любого другого биологического вида, по своей стремительности может быть уподоблена взрыву. За эти полтора-два десятка тысячелетий кроманьонцы преодолели такие экологические перепады, такие водные и прочие препятствия, каких ни один вид животных вообще никогда не мог преодолеть.

Нельзя свести это расселение людей по планете к тому, что им недоставало кормовой базы на прежних местах: ведь другие виды животных остались и питаются на своих древних ареалах вплоть до наших дней – ко́рма хватает. Нельзя сказать, что люди расселялись из худших географических условий в лучшие – факты показывают, что имело место и противоположное. Им не стало «тесно» в хозяйственном смысле, ибо общая их численность была тогда невелика.

Но им стало, несомненно, тесно в смысле трудности сосуществования с себе подобными. Старались ли они отселиться в особенности от палеоантропов, которые биологически утилизировали их в свою пользу, опираясь на мощный и неодолимый нейрофизиологический аппарат интердикции? Или они бежали от соседства с теми популяциями неоантропов, которые сами не боролись с указанным фактором, но уже развили в себе более высокий нейрофизиологический аппарат суггестии, перекладывающий тяготы на часть своей или окрестной популяции?… Судя по тому, что расселение ранних неоантропов происходило в особенности по водным путям – не только по великим рекам, но и по океанским течениям, на бревнах, – люди искали отрыва сразу на большие дистанции, передвигаясь при этом или одиночками, или небольшими группами».[17]