Ты всего лишь Дьявол - Алекс Джо - Страница 6

— Понимаю… — Джо покивал головой. — Большой тихий дом на безлюдье. Никого чужого вокруг. Все свои. Когда вы упомянули о Николасе Робинсоне, я внезапно понял, откуда берутся в его удивительных полотнах такие сочетания цветов. Да, это очень интересно: абстрактная живопись, основанная на цветовой гамме английской деревни. Он очень талантливый человек, как мне кажется. Однако между тем, что хотят сказать художники-авангардисты и тем, что видим в их произведениях мы, простые смертные, существует огромная пропасть, и я могу ошибаться. Во всяком случае, это очень интересный художник…

— Здесь ваше мнение совпадает с мнением мистера Кемпта. Что касается моей скромной личности, то с большим сожалением вынужден признать, что я совершенно ничего не вижу в его картинах, а если уж быть до конца откровенным, я бы сказал, что, вероятно, они выражают абсолютное ничто. Временами я подозреваю, что никто из этих молодых художников не смог бы нарисовать обычного человека, едущего верхом на обычном коне, на фоне обычного заката солнца.

В ответ Алекс несколько смущенно улыбнулся, будто давая понять гостю, что хоть он и уважает его взгляды, но в этом конкретном случае не может согласиться с его мнением.

— М-да. — Джилберн на мгновение закрыл глаза, а затем открыл их и выпрямился в кресле.

Джо с облегчением почувствовал, что только сейчас и начинается настоящий рассказ.

— Итак, все это началось, когда Патриция после смерти мужа вернулась в Норфорд Мэнор…

Он опять замолчал, а Джо, который теперь не спускал с него глаз, увидел, что черты его лица внезапно изменились. Трудно было определить, в чем состояло это изменение, ибо внешне лицо оставалось прежним. Но по нему как бы пробежала темная туча — отражение какой-то глубокой печали.

— Поскольку мы пришли к вам за советом, а быть может, даже за помощью, — сказал Джилберн тихо, — я обязан быть абсолютно откровенным… Так вот… Патриция и я… когда мы были молоды… — Видно было, что ему очень трудно говорить об этом. — Я ее любил, а она… Казалось, ничто не должно было помешать… Правда, я старше ее на семь лет, но мы росли вместе, ибо наши дома почти соприкасались в этой безлюдной глуши… И вопрос этот был уже давно решен, когда она познакомилась с одним молодым офицером и совершенно неожиданно вышла за него замуж. Она сделала это внезапно, без всяких раздумий и сразу же уехала с ним, потому что его пароход отплывал через несколько дней. Но уже из Кейптауна она написала мне письмо. Конечно, я постарался принять все произошедшее как можно спокойнее… Что ж, ведь она моложе меня, а он — тот офицер — был здоровым и, наверно, симпатичным парнем, а я, — он взглянул на свою ногу, — я, к сожалению, калека от рождения. Конечно, я ее понял. В сущности все было очень банально и не требовало объяснений. Ей только что исполнилось восемнадцать. В этом возрасте много серьезных решений принимается очень легко, а сочувствие другим еще не очень знакомо в эти годы. Так что я полностью оправдал Патрицию и не чувствовал к ней зла. Удар этот, однако, оказался для меня очень тяжким. Но, возможно, он содействовал моей карьере, потому что я должен был заглушить чем-то свою боль и углубился в работу, стараясь забыть прошлое. На протяжении всех этих лет я не женился. Я знал только, что спустя год после свадьбы ее муж заболел какой-то тропической болезнью и был демобилизован из армии. Он болел много лет. Кажется, это был один из видов сонной болезни. Занимаясь финансовыми делами Эклстоунов, я знал, что старая леди Элизабет каждый месяц посылала дочери определенную сумму на соответствующее содержание дома. Но Патриция ни разу не приезжала в Англию. Быть может, она была слишком горда, а может, не могла оставить там его одного. Годы шли, и наконец этот человек умер. Однако, как бы для полной демонстрации иронии судьбы, за несколько месяцев до приезда дочери старую леди Эклстоун разбил паралич, и когда Патриция вернулась, мать с дочерью уже не могли даже просто поговорить. Но она вернулась. И уже в день ее возвращения я понял, что, несмотря на прошедшие двадцать лет, я люблю ее так же горячо, как прежде. Теперь ей было уже тридцать восемь лет, а мне — сорок пять. Между нами состоялся длинный разговор. Разумеется, она была лояльна по отношению к покойному мужу, но я догадывался, что, возможно, она ушла бы от него раньше, если бы не его болезнь. Такие женщины, как она, не уходят в подобной ситуации. В конце концов, мы оба поняли очень многое. Мы решили пожениться, когда закончится срок ее траура. Наше решение всех очень обрадовало. Мы виделись ежедневно. Пока, наконец, почти месяц тому назад, случилось…

Он умолк, будто вдруг задумался о чем-то и забыл, что здесь не один. Затем, как бы осознав, что Алекс и Кемпт ожидают его дальнейших слов, тяжело облокотился на трость и продолжал спокойным бесстрастным голосом:

— Я проводил ее домой после нашей совместной прогулки. Затем вернулся к себе по аллее, соединяющей наши дома. Наступил вечер, и я занялся делами, которые привез из Лондона, чтобы как можно больше времени находиться ближе к Патриции. Я работал до поздней ночи и задремал под утро. Меня разбудил телефонный звонок из Норфорд Мэнор. Джоан сообщила мне, что тетя Патриция умерла. Она покончила самоубийством у себя в комнате. Комната была заперта на ключ. Ключ лежал перед ней на письменном столе. В разбитом стакане, который выпал из ее руки, находился цианистый калий. Вероятно, Патриция привезла его из Африки. Она не оставила никакого письма. Абсолютно ничего.

Алекс, сосредоточенно размышляя, кивнул головой. Во время рассказа сэра Александра он пытался воссоздать психическое состояние самоубийцы: смерть любимого человека, после длительной, подорвавшей ее нервы болезни… Возвращение в страну детства… Снова появляется влюбленный калека, тот самый калека, которого она бросила в молодости… Вначале инстинкт берет верх, и Патриция хочет ухватиться за последний шанс вернуться к жизни в мир обычных людей. Но в конце концов побеждает сознание, что уже слишком поздно, что у нее уже не хватит лицемерия для притворства и что мир без того единственного не стоит жизни.

Но почему она не оставила никакого письма?.. Правда, это еще ничего не доказывает. В таких обстоятельствах люди пишут или не пишут, — это зависит от характера, от причин самоубийства, от… Но ведь она сделала это совершенно сознательно: приготовила яд, заперла дверь на ключ и положила этот ключ на письменный стол… Почему?.. И почему она не написала письмо, записку, хоть пару слов? Была ночь, и у нее оставалось много времени; она покидала родных и человека, который так много лет любил ее верно и без всякой надежды… Она должна была написать… Это было бы просто, логично и неизбежно в ее состоянии… Ключ лежал на столе… Почему?

Джо быстро поднял голову, потому что сэр Александр продолжал рассказывать.

— Быть может, я и сумел бы ее понять… Но вечером ничего не указывало на такой исход, совершенно ничего. Я даже был очень доволен минувшим днем. Ее угнетенное состояние уменьшилось. Мы говорили о том, что сразу после свадьбы уедем на год в кругосветное путешествие. Я хотел, чтобы большое количество свежих впечатлений вытеснило из ее памяти воспоминания о прошлом. Она согласилась сразу, и я чувствовал, что ее очень радует мысль о предстоящем путешествии… Нет, я никак не могу этого понять. В ее поведении не было ничего… ничего похожего на склонность к самоубийству. И все же… Ведь ее никто не убил. Дверь была закрыта изнутри. Никаких следов. Полиция приехала утром. Были найдены только ее отпечатки пальцев на стакане и на ручке двери. Окна в комнате забраны железными решетками, как, впрочем, все окна дома, которые выходят в сторону пропасти…

— Значит, — тихо сказал Алекс, — надо, вероятно, принять версию, что это несчастье следует отнести исключительно к печальному решению покойной?

— Да. Наверно, вы правы… — сэр Александр кивнул головой, но выражение его лица противоречило словам. — То же самое сказала и полиция, но…

— Но ведь вы еще ничего не сказали мне о Дьяволе, не так ли?