На языке мертвых - Набоков Владимир Владимирович - Страница 17

— Нет, — выдохнула Луиза. Ее стул резко затрещал в темноте. — Нет. Ради Бога, не включайте свет, не включайте, пожалуйста, не включайте свет, нет! — Она уже кричала. От ее крика все оцепенели.

Никто не шелохнулся.

Все сидели в темном погребе, замерев от неожиданного поворота этой октябрьской игры; снаружи завывал ветер, сотрясая стены дома, погреб заполняли запахи тыкв и яблок, перемешанные с запахом предметов, которые они держали в руках, и тут один из мальчиков крикнул: «Посмотрю наверху!» — и с надеждой выбрался из погреба и пробежал по всему дому, и еще четыре раза обежал дом, выкрикивая «Марион, Марион, Марион!» снова и снова, и в конце концов медленно спустился в наполненный тяжелым дыханием и ожиданием погреб, и сказал в темноту:

— Я не смог ее найти.

А потом… Потом какой-то идиот включил свет.

Вечером 3 апреля, стоя у окна своего расположенного на пригорке уютного дома с тремя спальнями и восхищаясь видом заката, Альфред увидел, как над горизонтом поднялась рука, раздвинула свой большой и указательный пальцы и потушила солнце, словно свечку. На мгновение наступили сумерки, которые кончились так внезапно, будто кто-то нажал на выключатель.

Так, впрочем, и было. Это сделала его жена. Она включила свет во всем доме.

— Боже мой, Эл, — воскликнула она, — что-то уж очень быстро стемнело, а?

— Это потому, что кто-то погасил солнце.

— Что за ерунду ты городишь, — отозвалась она. — Кстати, сегодня мы ждем в гости Бенсонов к ужину и на бридж, так что приоденься получше.

— Хорошо. Ты не видела закат?.

— У меня много других дел.

— Да. Я только имел в виду, что если бы ты видела закат, то заметила бы, как из-за горизонта появилась эта ручища, ее большой и указательный пальцы раздвинулись, потом сошлись и потушили солнце.

— Ну-ну, Эл, ради Бога, не удваивай ставки во время игры. А если уж удвоишь, то твердо верь в них. Обещаешь?

— Странное дело эта рука, черт возьми. Она вернула все мои детские представления об антропоморфизме.

— А что это такое?

— Ничего. Совсем ничего. Я приму душ.

— Только не надо болтать об этом весь вечер.

За ужином Эл Коллинз спросил у Стива Бенсона, видел ли он закат.

— Нет… нет, я был в душе.

— А ты, Софи? — обратился Коллинз к жене Бенсона.

— Да некогда было. Я меняла рубец на платье. Интересно, как поборницы женских прав собираются поступить с рубцами? В них вся суть нашего порабощения.

— Это одна из шуток Эла, — объяснила миссис Коллинз. — Он стоял у окна и увидел, как из-за горизонта появилась эта ручища и погасила солнце.

— Ты действительно видел, Эл?

— Честное скаутское. Большой и указательный пальцы сначала раздвинулись, потом сошлись. Пшик… Солнце погасло.

— Просто прелесть! — воскликнула Софи. — У тебя замечательное воображение.

— Особенно когда он делает ставки, — заметила его жена.

— Она никогда не забудет, как эту проклятую ставку удваивали и переудваивали, — сказала Софи. Было ясно, что сама Софи тоже никогда не забудет этого.

— Интересно, но неосуществимо, — сказал Стив Бенсон, который работал инженером на фирме IBM. — Это небесное тело имеет диаметр почти миллион миль. Температура внутри него — более десяти миллионов градусов, а в ядре атомы водорода превращаются в гелиевый пепел. Поэтому твои слова — всего лишь поэтический образ. Солнце просуществует еще очень долго.

После второго роббера Софи Бенсон заметила: либо в доме Коллинзов холодно, либо она заболевает.

— Эл, поверни терморегулятор, — попросила миссис Коллинз.

Команда Коллинзов выиграла третий и четвертый робберы, и миссис Коллинз пожелала гостям доброй ночи с плохо скрываемым превосходством победителя. Эл Коллинз проводил их до машины, раздумывая о том, что, в конце концов, жизнь представляет собой странный процесс обособления и отчуждения. В городе это необыкновенное явление заметили бы миллионы людей; здесь же Стив Бенсон принимал душ, а его жена меняла рубец на платье.

Для апреля эта ночь была слишком холодна. Лужицы, оставшиеся после недавнего дождя, замерзли, а усыпанное звездами небо было так прозрачно, будто на дворе стояла середина зимы. Бенсоны приехали без пальто, и, пока они бежали к машине, Стив в шутку заметил, что Эл, возможно, был прав насчет солнца. Бенсон никак не мог завести машину, и Альфреду пришлось стоять, дрожа от холода, пока гости не уехали. Потом он посмотрел на наружный термометр: тот показывал всего шестнадцать градусов по Фаренгейту.

— Ну, мы разбили их в пух и прах, — заметила его жена, когда он вернулся в дом. Он помог ей прибраться, и, пока они занимались всем этим, она спросила, что он имел в виду под антропоморфизмом.

— Есть такое, примитивное понятие. Знаешь, в Библии сказано, что Бог создал человека по своему образу и подобию.

— Неужели? Должна тебе сказать, что в детстве я беспрекословно верила во все это. Что ты собираешься делать?

Он стоял у камина и подумывал о том, чтобы разжечь огонь.

— В апреле? Да ты, наверное, с ума сошел. Кроме того, я уже вычистила камин.

— Я завтра снова вычищу его.

— Знаешь, я пошла спать. Мне кажется, ты совсем рехнулся, если хочешь развести огонь так поздно, но я не собираюсь с тобой спорить. Ты сегодня в первый раз не завышал ставки — это приятная неожиданность.

Дрова были сухими, огонь излучал тепло, и на него было приятно смотреть. Коллинз никогда не упускал возможности понаблюдать за пляшущими языками, и теперь он, не спеша, смешал виски с водой и уселся перед камином, потягивая коктейль и припоминая все свои небольшие научные познания. Зеленые растения погибнут через неделю. После этого исчезнет кислород. «Как скоро?» — подумал он. Два дня… десять дней… Он не мог вспомнить, но не имел ни малейшего желания открыть энциклопедию и выяснить. Станет очень холодно, ужасно холодно. Он с удивлением заметил, что не ощущает страха, не испытывает вообще ничего, кроме легкого любопытства. Перед тем как лечь, он снова посмотрел на термометр. Температура опустилась до нуля. Войдя в спальню, он увидел, что жена уже спит. Он тихо разделся, положил на постель еще одно стеганое одеяло и улегся рядом. Она пододвинулась к нему. Почувствовав рядом с собой тепло ее тела, он вскоре уснул.

Жена Герберта Куки, миссис Эбигейл Куки, обладала обостренным чувством общественного долга и справедливости. Пять поколений ее предков жили в Новой Англии, и все были преисполнены чувством общественного долга и справедливости — качествами, широко распространенными в Новой Англии еще с конца эпохи сожжения ведьм.

Она жила в красивом старом доме в колониальном стиле, стоявшем на участке в пятнадцать акров в Реддинге, штат Коннектикут; она запрещала опрыскивать сад любыми химикатами и занималась экологически чистым садоводством. Она твердо верила в перегной, органические удобрения, законность требований «новых левых» и, тихо живя со своими детьми-подростками (муж имел адвокатскую практику в Денбери), много раз жертвовала свое сердце и мелкие чеки на добрые дела. Она была привлекательной женщиной, еще не достигшей сорока лет, и всегда твердо выступала за гражданские права. Склонность к истерике ей совсем не была свойственна.

Одним прекрасным летним утром она сидела на заднем крыльце без навеса и лущила горох. Внезапно она заметила на полу мелкую движущуюся точку. Позже она утверждала, что точка была похожа на муху.

Хозяйка взяла мухобойку и прихлопнула ее. Потом она глянула на комочек, прилипший к мухобойке, и тут у нее началась настоящая истерика. Когда же к ней вернулось самообладание, она поблагодарила Бога, что дети были в дневном лагере, и, все еще не в силах унять рыдания, позвонила мужу.